Вообще же историю современной живописи можно начать, пожалуй, с… человека, который писал натюрморты, всегда изображая тарелки не круглыми… это был… Сезанн! С него все началось, он утверждал, что если на картине тарелки изображены круглыми, то это лишает ее жизненности, непосредственному восприятию тарелки никогда не представляются круглыми: они видятся такими (Мать показывает жестом). Не знаю почему, но он считал, что только посредничество ума заставляет нас видеть тарелки круглыми, потому что в него вложено понятие о том, что тарелки должны быть такой формы, если бы не ум, мы бы видели их иначе. Да, все начал Сезанн… Он написал натюрморт, действительно превосходный натюрморт, прошу заметить; эта великолепная картина создает сильное впечатление красотой форм и цветовой гаммой (как-нибудь я покажу вам репродукции с его картин – они должны быть у меня, правда, не цветные, хотя вся прелесть самих картин именно в цветовом решении). Но форма тарелки на этой картине, понятно, отнюдь не круг. Когда его друзья, указывая на эту характерную черту, спрашивали, почему бы не сделать тарелку круглой, он обычно отвечал в таком духе: «Все это у тебя от ума, мой милый, ты не настоящий художник, у тебя тарелки круглы, потому что ты слишком много думаешь: только когда ты видишь, ты нарисуешь вот так», и жестом он показывал, как именно. Изображать тарелку следует, целиком доверяясь непосредственному впечатлению – благодаря ему в вашем восприятии формируется определенный импульс, который и нужно передать средствами живописи; если это удается, тогда и получается истинно художественное произведение. Можно сказать, что с этого началось современное искусство. Заметьте, что Сезанн был прав в своем убеждении. Его тарелки не были круглыми, но по существу дела он был прав.
Хотите, я назову вам виновника, своим психологическим влиянием приведшего искусство к его нынешнему состоянию? Фотография. В те времена фотографы еще почти ничего не знали и не умели толком работать, их изделия были безобразны, уродливы до крайности, все делалось механически, без души, ни о каком искусстве и речи быть не могло, словом, все было отвратительно. Такое положение в фотографии существовало с самых первых ее шагов и до… относительно недавнего времени. Только около полувека назад оно стало выправляться и, постепенно улучшаясь, поднялось на более высокий уровень, но следует сказать, что принципы работы сейчас совсем иные. Если в те дни вам нужно было сделать фотографию, вы располагались в удобном кресле, твердо и красиво опершись на него и глядя в огромную коробку с черным покрывалом, в которой что-то открывалось после того, как вам скомандовали: «Не шевелиться!» И это стало закатом старой манеры изобразительного искусства. Тогда еще, если художник писал, полностью соблюдая подобие, делал портрет-подобие, его товарищи говорили: «Послушай, но это ведь фотография, а не портрет!»
Нужно сказать, что в конце прошлого века, в эпоху Второй империи, искусство находилось в жалком состоянии. Это было время деловых людей, прежде всего банкиров, финансистов, время, когда произошла резкая деградация художественного, эстетического вкуса. Не думаю, что деловые люди очень сведущи в искусстве, но это не мешало им, заказывая свой портрет, диктовать свои условия, например, требовать фотографически точного сходства! Нельзя было упустить ни малейшей детали, доходило до смешного: «Вы знаете, здесь у меня морщинка, не забудьте изобразить ее на портрете!» или – это относится к дамам: «Вы знаете, плечи у меня обязательно должны быть круглыми!» и так далее. Поэтому художники писали портреты, и в самом деле выглядевшие как фотографии. В них всё было плоско, холодно, всё говорило о том, что художник работал без души, без видения внутренней сущности человека. Я могу назвать целый ряд художников того времени с таким отношением к творчеству. И поистине, их «творчество» – стыд и позор для всего искусства. Такое положение дел сохранялось до конца прошлого века, примерно до 1875 года. Затем пришло время ответного, протестного движения. Наступил один из прекрасных периодов в истории живописи (и говорю это не потому, что сама рисовала); все художники, которых я знала, были настоящие мастера, глубокие натуры, их творения были восхитительны, каковыми они остаются и сегодня. То была эпоха импрессионизма, эпоха Мане, великолепная пора великолепных созданий. Но люди устают от прекрасного точно так же, как и от безобразного. Поэтому известными личностями был основан «Осенний Салон». Его члены ставили себе задачей превзойти достижения своих собратьев, уйти дальше к новому в искусстве, которое было бы полностью противоположно всякой «фотографичности». Но, право слово, им все же изменило чувство меры (на мой взгляд). Начали они с умаления Рембрандта – Рембрандт был мазила, впрочем, мазилой был объявлен и Тициан, а с ним и все великие художники итальянского Возрождения. Произносить имя Рафаэля не следовало: за это стыдили. Вообще вся великая эпоха итальянского Возрождения не многого стоила, даже творения Леонардо да Винчи: «Их, знаете ли, нужно принять, а потом оставить». Таким образом, в своем желании продвинуть искусство к новым высотам они заходили все дальше, пытаясь создать нечто совершенно новое, они начинали впадать в экстравагантность, а отсюда – один шаг до «скребковой» живописи, этим и закончились все эти поиски нового.
Таков один из эпизодов истории искусства, каким мне довелось узнать его.
В нынешнее время, правду сказать, мы вновь начинаем подниматься вверх. Ибо думаю, что за последнее время искусство скатилось к полной бессвязности, абсурду, мерзости – признаком низкого вкуса, пристрастия к уродливому, нечистоплотному, разнузданному. На мой взгляд, оно дошло до самых пределов падения.
Но теперь оно и в самом деле возрождается?
Думаю, да. Недавно я видела репродукции, которые действительно обнаруживают уже нечто большее, чем уродливость и непристойность. Это еще не настоящее искусство, там еще очень далеко до истинно прекрасного, но признаки того, что начинается выход из кризиса, уже есть. Возможно, лет через пятьдесят – вам суждено будет увидеть, так ли это – появятся вещи, достойные внимания. Несколько дней назад у меня возникло ощущение, что период деградации закончился. Общее состояние по-прежнему остается на очень низком уровне, но подъем уже начался. Для этого состояния характерна мучительная, тревожная стесненность, болезненность, полное непонимание, каким может и должно быть прекрасное, но уже обнаруживается стремление к чему-то отличному от убогой вещественности. Какое-то время искусство было поражено охотой валяться в грязи – только тогда художнику можно было надеяться слыть, что называлось, «реалистом». Под «реальным» понималось всё самое отталкивающее, самое гадкое: всевозможные проявления извращенности, грязи, уродливости, ужаса, кричащая несовместимость красок и форм, но все же я думаю, что сейчас это уже позади. В последние дни я отчетливо почувствовала, что это так (не изучением работ новейшей живописи, в этом отношении у нас здесь возможности невелики, но «зондированием атмосферы»). Судя даже по тем репродукциям, которые нам здесь доступны, у создателей оригиналов уже есть стремление, правда еще совсем робкое, к чему-то высшему. Нужен срок не меньше пятидесяти лет, и тогда можно ожидать… Если, конечно, не будет новой войны, новой катастрофы, ибо именно войны со всеми их ужасами в огромной степени повинны в извращении вкуса, в его склонности ко всему низменному. Людям нужно было забыть о всякой утонченности чувств, о своей любви к гармонии, потребности в прекрасном, чтобы им достало сил вынести весь кошмар войны, иначе – я в самом деле так думаю – им было не выжить под таким гнетом. Все было тяжело и отвратительно до невыносимости, что не могло не повлечь за собой повсеместное вырождение вкуса. По окончании войны (если допустить, что она вообще закончилась) людям хотелось только одного: забыть, забыть и еще раз забыть все, что было, – развлечь себя любыми средствами, лишь бы не думать больше о пережитых ужасах. Отсюда – неизбежная деградация общества. Разложение полностью охватило атмосферу витального плана, помрачение атмосферы физического плана достигло крайних пределов.
Поэтому, если мы сможем избежать новой мировой войны… А война идет и сейчас, она тянется не прекращаясь почти с самого начала века. Первым ею был охвачен Китай, затем она вспыхнула в Турции, далее в Триполитании, Марокко – вы следите? – на Балканах, война идет постоянно, со временем принося все более тяжелые последствия, но когда она достигает мирового масштаба, эти последствия приобретают жуткие размеры. Все вы, дети мои, родились после войны (я имею в виду первую мировую) и многого о ней не знаете, кроме того, вы родились в стране, действительно обладающей определенными преимуществами перед другими. Дети же, родившиеся в Европе за последнее время, эти теперешние малыши, эти дети войны – иное дело: в них есть то, от чего избавиться очень трудно, – страх и ужас. Первая мировая война была, возможно, даже хуже второй. Жестокость второй довела мир до состояния полной утраты всего… Первая же… Последние месяцы, проведенные мною в Париже, поистине напоминали фантасмагорию. Но есть вещи, которые не передать словами. Жизнь людей в траншеях, например. По-настоящему знать, как это было, новые поколения уже не могут… Для детей, появляющихся на свет в наше время, так и останется неизвестным, правда ли все то, что им рассказывают о том страшном времени, о всех его ужасах. То, что происходило в захваченных странах, в Чехословакии, Польше, Франции, было чудовищно, невероятно, немыслимо, в это невозможно поверить, если не был там и не видел всё собственными глазами. Это было… Недавно я говорила о том, что витальный мир можно назвать миром ужасов; так вот, произошло нисхождение всего, что там есть ужасного, в мир земной, а здесь оно приобретает намного более страшный характер, так как если в собственно витальном мире человек, обладающий достаточной внутренней энергией, знаниями и силой, может оказывать воздействие на населяющие его сущности, заставить их подчиниться, доказав, что он сильнее, то в материальном мире все ваши знания, энергия, сила обращаются в ничто, когда вы находитесь под гнетом ужасов войны. Деятельность этой стихии в земной атмосфере осуществляется таким образом, что устранить ее очень трудно.
