Сергий неустанно служил в храмах Москвы и ближайшего Подмосковья. Вряд ли мы сможем сегодня хотя бы в малой степени представить и ощутить его тяжелые душевные переживания. То были страшные годы в жизни митрополита Сергия Страгородского да и всей православной церкви. Лишь немногие понимали всю чрезвычайность ситуации и как могли поддерживали его.
…Был праздничный воскресный день. Отец Сергий (Лебедев), сидя за своим рабочим столом, сосредоточенно разбирал принесенную почту для митрополита Сергия. Неожиданно внизу раздался звонок. Он открыл дверь: на пороге стояли двое — конвоир и… архиепископ Филипп (Гумилевский), о котором с момента его ареста ничего не было известно уже два года.
— Владыко, вы… — радостно и изумленно проговорил секретарь митрополита.
Они бросились в объятия друг друга, ибо их объединяла многолетняя дружба. Конвоир смущенно отошел в сторону.
— Где же владыко? — наконец просил Филипп.
— Еще с утра уехал по приглашению служить где-то в пригороде.
— Как жаль… У меня очень мало времени. — Филипп посмотрел на конвоира. — Спасибо добросердечным людям… позволили заехать к вам по пути на новое место жительства. — Но что же, что же делать? — нервно продолжил он. — Выходит, мне не дождаться преосвященнейшего… Дайте-ка мне листок бумаги, хоть весточку оставлю о себе, а то, не ровен час, и свидеться больше не удастся…
Часа через три вернулся Сергий Страгородский. Прочитав поданное секретарем письмо, поцеловал его и спрятал на груди со словами: «С таким письмом и на Страшный суд предстать нестрашно!» Потом прошелся по комнате. Сергий Лебедев молча наблюдал за всем происходящим: таким взволнованным и растроганным он митрополита не видел. Тот вновь развернул письмо и прочел его, но на этот раз вслух: «Владыко свитый, когда я размышляю о Ваших трудах для сохранения Русской церкви, я думаю о Вас как о святом мученике, а когда я вспоминаю о Ваших ночных молитвах все о той же Русской церкви и всех нас, я думаю о Вас как о святом праведнике».
— Сережа, — обратился митрополит к своему секретарю, — после моей смерти будут всякие толки… многие будут осуждать меня. Сложно им всем будет понять, не зная всех трудностей, выпавших на мою долю, что я вынужден был делать в это страшное время, чтобы сохранить литургию, таинства… сделать их доступными для православных прихожан, защитить от гонений не только священнослужителей, но и молящихся… Возьми письмо, подшей в мое личное дело.
Через несколько месяцев стало известно, что архиепископ Филипп Гумилевский был застрелен следователем во время допроса… Хоронили его как простого монаха в закрытом гробу, а сестре сказали, что открыть гроб нельзя, так как владыко умер от инфекционной болезни.
1937 год стал апогеем сталинского режима репрессий. К этому времени было закрыто восемь тысяч православных храмов, ликвидировано 70 епархий и викариатств, расстреляно около шестидесяти архиереев. В том же году судьба нанесла еще один удар по Сергию Страгородскому: погибла его родная сестра Александра Архангельская. Она была арестована как «сестра митрополита Страгородского Сергия». Ее обвинили в том, что она «являлась участницей контрреволюционной церковно-фашистской организации, проводила вербовочную работу и вовлекала в организацию 3-х человек, для печатания контрреволюционных листовок хранила шрифт, имея связь с митрополитом Сергием, получала от него контрреволюционные установки для организации». Несмотря на полную абсурдность обвинений, в отношении Александры Николаевны приговор был приведен в исполнение 4 ноября 1937 года. В это же время в Москве был арестован и расстрелян келейник владыки Сергия — иеромонах Афанасий.
…В начале октября 1938 года после многочисленных обращений Сергию удалось добиться приема в ОГПУ. В здании на Лубянке его встретил Е. А. Тучков. В тот момент он уже был при новой должности — заместитель особоуполномоченного ОГПУ по Москве.
— Я просил принять меня, — начал Сергий, — чтобы узнать причины арестов духовенства, епископов и иереев в Москве, Сибири и на Урале.
Тучков, в новой форме и при орденах, восседал за столом, перед ним — бумаги, бумаги. Мельком взглянув на гостя и вновь обратившись к бумагам, он проговорил:
— Арестованы участники антисоветских организаций, члены террористических групп.
— Но в письмах, поступающих ко мне от родственников, паствы и духовенства, говорится об их невиновности. Столь много обращений… неужели все они враги? Я не могу поверить в это. И потом, они под защитой конституции как граждане… Надо назначить дополнительное расследование, чтобы успокоить верующих.
— Иван Николаевич, вы же образованный человек, читаете газеты, знаете положение в стране. Партия и государство не могут миндальничать с врагами. И не надо за них просить, и не нужны никакие дополнительные расследования. Их вина уже доказана. Часть из них понесла высшее наказание. Другая — выслана на поселение.
— Зачем же такой скорый суд? Они люди, и жизнь дана им от Бога. Разве вы вправе решать…
— Послушайте, — перебил Тучков, — мы с вами много лет знакомы. Если я сказал: не надо, значит, разговор закончен. Лучше о себе подумайте.
Сергий удивленно посмотрел на собеседника и, помолчав, проговорил:
— Евгений Александрович, я по вашей милости был уже и контрреволюционером, и антисоветчиком, и агентом Англии, и японским шпионом… Что же вы еще про меня выдумаете?
— Не горячитесь. — Тучков встал, прошелся по кабинету: видно было, что он пытается сдержать раздражение. Вернулся к столу и продолжил: — Мы ничего не придумываем, а лишь действуем по проверенным данным. Если хотите знать, на вас имеется достаточно данных, изобличающих в антисоветской деятельности. Уж не знаю, кто там, наверху, — он оттопыренным большим пальцем показал на потолок, — в вас заинтересован. Но, будьте уверены, долго на свободе вам не протянуть.
— Не верю я вам, и бояться мне нечего. Я много прожил, много сделал для церкви и людей верующих. Церкви, как вам ни хотелось бы, не убить, она жива и будет жить, даже если имя мое ошельмуете. Надеюсь, придет время, и верные разберутся и позором не покроют мои седины. А вот за вами, Тучков, кровь, слезы, горе… Никто не вспомнит вас добрым словом. Прокляты вы будете в потомках. Да и свои со временем от вас отвернутся.
Тучков побелел, стиснул зубы, глаза налились злостью, и уже не проговорил, а прохрипел сдавленно и жутко:
— Не любил я вас всегда, и нутро мое меня не обмануло, контра вы… и кончать вас надо было еще тогда, в двадцать втором. А все наши партийные либералы… У-у-у, ненавижу их, и вас, и религию вашу с церковью вместе. К ногтю всех бы. Но теперь-то вы, патриарх несостоявшийся, от меня не уйдете! — При этих словах Тучков достал из стола несколько листков и бросил перед митрополитом. — Читайте, что о делах ваших братья ваши пишут!
Сергий отодвинул листки и привстал, показывая желание уйти.
— А, не хотите. Нет уж, присядьте да послушайте, я сам зачитаю кое-какие фрагментики из показаний дружка вашего Феофана Туликова.
Тучков развернул бумаги и, водя пальцем по строчкам, искал нужное ему место.
— Вот, цитатка: «В конце 1934 года по инициативе и под руководством Сергия Страгородского создан был церковно-фашистский центр, в который вошли представители крупного духовенства. Его задача состояла в развертывании контрреволюционной деятельности и объединении контрреволюционных церковных сил для борьбы с советской властью, с целью свержения ее и реставрации капитализма в СССР. Мы вели непосредственную работу по подготовке повстанческих и террористических кадров, сеяли возмущение и озлобление среди населения, совершали вредительские и террористические акты, поджоги…»
Сергий встал, негодование переполняло его.
— Я вам не верю, ни одному слову… Вы клеветник! Я готов… я требую встречи с митрополитом Феофаном!
— Успеете, успеете, — проговорил, ухмыляясь, Тучков. — И если здесь нельзя, то там, — он ткнул пальцем вверх, — встретитесь. — И после паузы, наслаждаясь и торжествуя, словно хищник над поверженной жертвой, небрежно обронил: — А подельника вашего, Туликова, недели две как приговорили, а вчера, кажется, и расстреляли.
К концу 1939 года на свободе оставались кроме митрополита Сергия лишь еще три правящих архиерея: митрополит Ленинградский Алексий (Симанский), архиепископ Луцкий и Волынский Николай (Ярушевич) и архиепископ Дмитровский Сергий (Воскресенский). Еще несколько епископов пребывали «на покое» или в должностях настоятелей храмов.
Нападение Германии на Польшу привело к серьезным изменениям внутренней и внешней политики СССР. В 1939–1940 годах в состав Советского Союза вошли Прибалтика, Бессарабия, западные области Украины и Белоруссии.
