— «Но дети учатся уже в Москве, — возражал папа, — они живут с нами, нам тесно!»
— «Тогда пусть ваша дочь разведётся с мужем, о чем вы нам принесёте справку», — был неизменный ответ. Разводиться с мужем после двадцати лет счастливой совместной супружеской жизни, имея пятерых детей? Разводиться через суд священнику со своей женой ради внешних условий жизни? Какой позор! Никто из нас даже думать о том не желал. А иначе в кооператив не принимали. Что же делать? Будем молиться, Богу все возможно, решили мы. «В Твои руки вручаю нашу жизнь, Пречистая Дева, позаботься о нашей будущей квартире, помоги её получить, переехать... Дай силы и благополучный исход папиным хлопотам», — взывала я к Царице Небесной.
Как-то папе удалось подать документы в один из кооперативов, их было тогда много. Оставалось внести деньги, которые хранились у моего отца. Но что-то его смущало, он колебался, хотел ещё раз посоветоваться с моим супругом. Мы были в Гребневе, когда получили телеграмму от дедушки: «Документы подал, вносить ли срочно деньги?»
— «Да, конечно, вносить», — решили мы. Но мы не могли сами сходить на почту и ответить телеграммой, были нездоровы. Отец Владимир попросил паренька-соседа принести ему бланк. Батюшка сам его заполнил, выразив наше согласие словами: «Деньги вносить». Сосед пошёл на почту, откуда в то время текст телеграммы передавали в районное почтовое отделение по телефону. Когда телефонистка диктовала подряд все написанное на бланке и дошла до текста «Деньги вносить», то кто-то из присутствовавших в зале задал ей какой-то вопрос, на который она отмахнулась со словом «подожди». Это слово вошло по телефону в текст телеграммы.
Недели через две, когда мы увиделись с папой, то поздравили его с успешными хлопотами, сказав:
— Ну наконец и документы приняли, и ты деньги уже внёс!
— Нет, ничего не получилось, — ответил огорчённо мой отец, — не внёс я вовремя деньги, опоздал, теперь поздно...
— Почему? — удивились мы.
— Да вы же дали ответ телеграммой: «Деньги вносить Подожди». Вот она.
Мы с батюшкой с недоумением лишь развели руками. Все мы поняли, что такова была воля Всевышнего. Значит, не угодно Господу, чтобы мы переехали в тот район. Ну, Его святая воля. Теперь, спустя тридцать лет, когда четверо моих детей имеют свои квартиры в одном отдалённом районе на северо-западе Москвы, мы ясно видим всемогущую руку Всевышнего, устраивающего нашу временную жизнь по Своему святому плану. В районе станции метро Сходненская не было храмов, но Господь помог отцу Федору возобновить храм в Тушино. И теперь все дети мои и внуки живут недалеко друг от друга, посещают этот храм во имя Преображения Господня. Подлинно, чудесной заботой о нас Пресвятой Девы полна наша временная жизнь!
А в 1968 году отец мой Николай Евграфович возобновил свои хлопоты, снова стал искать кооператив, который принял бы документы, не требуя раздела нашей семьи. Тогда я видела чудесный сон: всю ночь я с братом Николаем, убитым на фронте, работала на обширной стройке дома. Длинное здание из камня. Кругом нас цемент, песок, кирпичи. В руках у нас с Колей широкие лопаточки, которыми кладём мы раствор на камни, укладываем их, носим. И как нам весело! Мы оживлённо болтаем, что-то рассказываем друг другу, обнимаемся, целуемся, как после долгой разлуки. Наконец я говорю: «Коленька! Как хорошо мне с тобой было! Но я знаю — это сон, тебя ведь нет с нами на этом свете. Нет, ты не убеждай меня, что ты жив. Скоро ночь пройдёт, настанет утро, я проснусь, и ты исчезнешь. Так уже бывало. Но я так счастлива, что повидалась с тобой. А вот папочка наш тебя и во сне не видит. Ну, ты скажи мне, братец, что мне ему передать-то от тебя?» И я услышала ответ: «Скажи папе, что стараюсь изо всей силы», — и Коля при этом показал мне на шпатель, и камни, и длинный дом, который поднимался уже этажа на три над землёй. На той высоте мы стояли.
Я рассказала сон Володе и папе. Отец мой сказал: «Ну, значит, скоро у вас будет в Москве квартира. Коля старается!» Не прошло и полгода, как мы переехали с семьёй в Москву, на Планёрную улицу. Получилось это так.
Вышло новое постановление о кооперативных квартирах. Если до 1967 года покупатели квартир оплачивали только полезную площадь, то с июля 1967 года покупатели должны были оплачивать и те метры площади, которые приходились на кухню, ванную, санузел и т. п., так что квартиры сразу сильно подорожали. Потребовали дополнительные взносы. Многие, не имевшие лишних денег, стали выходить из кооператива, отказываясь от подорожавших квартир, забирая назад прежние денежные взносы. Строительство должно было продолжаться, правление кооператива стало искать новых покупателей. Вот тут-то и вспомнили про отца моего, профессора Пестова, которому прежде сами возвратили документы, требуя развода его дочери с мужем-священником. Папу вызвали в правление и научили сами, как писать в документах о семье: «Вступайте в кооператив вы с супругой, а дочери оставьте старую квартиру. Ни словом не упоминайте о муже дочери, как будто его совсем нет. В паспорте у вашей дочери записано много детей, так что старую трехкомнатную квартиру мы можем оставить на имя Соколовой Н. Н. Ведь вам важно получить добавочную площадь? Вносите деньги, покупайте метры. А уж как вы в дальнейшем расселитесь по двум квартирам — это ваше семейное дело, нас оно не касается».
Папа поблагодарил за совет. Он попросил четырехкомнатную квартиру, намереваясь поселить в ней вместе с собой и бабушкой двух старших внуков. Пришли к общему согласию. Я с отцом поехала посмотреть дом и район, где он строится.
К своему удивлению, я обнаружила длинную стройку уже в три этажа, как я и видела во сне. В октябре мы уже получили ордер на квартиру. Мы поехали смотреть её с батюшкой и всеми детьми. Грязь в туалете и ванной не затмила нашей радости. Мы энергично взялись за совки, ведра, Щётки, которые намеренно привезли с собой. Главное, отопление было уже включено, на кухне горел газ, в воде нужды не было. Отмыв раковины, полы и окна, мы пустились в обратный путь.
Уже стемнело. Вокруг дома была непролазная грязь, трудно было найти дорожку к автобусу. Но моё сердце ликовало: «Скоро я перестану таскать дрова и уголь, всю ночь смогу спать и не думать об отоплении!» А мой батюшка был мрачен. Он не хотел, чтобы мы все оставляли гребнев-ский дом и переезжали в Москву. Но трое старших детей с сентября месяца уже жили в Москве у наших старичков. Сам батюшка тоже под праздники часто ночевал при храме, где ему (наконец-то!) выделили уголок. В Гребневе жила одна я с Любой и Федей. Да, батюшка мой ещё не знал, как я тяжело болею. На мою постоянную слабость и белый цвет кожи он не обращал внимания. Однако судьба была на моей стороне. Пришёл наш шофёр Тимофеич и объявил, что уходит. Он думал, что мы будем шокированы его заявлением, что добавим ему зарплату и будем просить оставаться шофёром нашей машины. Но накануне мы получили ордер на квартиру и решили, что поскольку впредь в своей «Волге» нуждаться не будем, то расстаёмся с Тимофеичем.
В последние годы наши отношения с ним становились все более натянутыми. Тимофеич был атеистом, религию знал с детства как форму внешнего культа. Разница в мировоззрениях давала себя чувствовать каждый день нашей совместной жизни с семьёй Тимохиных. Посты они признавали только как перемену пищи, ни о каком воздержании, а также о молитве, понятия не имели. Мы часто слышали их вопросы: «Почему именно так? Почему не как у всех?» Объяснить неверующим было невозможно. Отец Владимир только говорил: «Уж так у нас заведено», — или: «Так положено...» Религиозный уклад нашей семьи не умещался в сознании атеистов. Видя же скудную, аскетическую жизнь моих родителей, Тимофеич считал их несовременными. Да также и нас, хотя держался с нами с почтением.
Обстановка в обществе в 70-е годы была и так тяжёлая, напряжённая. Фактически не было никакого отделения Церкви от государства. Уполномоченный по делам религии в своём районе вмешивался во все дела храмов. По его указанию епископы ставили и избирали священников. К уполномоченному надо было обращаться старостам храмов при всяком ремонте зданий. В общем, не было такой области в жизни Церкви, где бы советское правительство не проявляло свою власть, стараясь всячески ущемить и обобрать храмы. Все это знали, но молчали. За семьдесят лет все смирились и привыкли к всевозможным притеснениям со стороны властей. Но те, кто не служил тайным агентом КГБ, всегда жили в страхе.
Из числа таких был и мой муж отец Владимир. Не раз его в послеобеденное время привозили в какие-то тайные комнаты, где он часа по два-три оставался наедине с агентами КГБ. Батюшку моего допрашивали как о церковных, так и о семейных делах. Муж мой всегда отмалчивался, говорил, что, кроме храма и дома в Гребневе, он нигде не бывает.
— Я ничего не знаю, — был его ответ.
