Поразительные успехи римлян вызывали восторг и зависть современников. Попытки разгадать секрет латинской фортуны в свое время предпринимали Полибий и Августин, Монтескье и Гегель. Муссолини думал, что сумеет воскресить былое величие Рима, однако жизнь показала тщетность этой мечты. Хотя многие элементы древнеримского духа не умерли-что-то главное отцвело безвозвратно.
Что же представляли собой строители Orbis Romanum, "Римского мира"?
В наши дни римлянина нередко отождествляют с фигурой тупого солдата, лицемера, набожного в храме, а дома глумящегося над богами, или алчного прожигателя жизни. Между тем если бы не было иного Рима, кроме Рима-угнетателя, Рима, содрогавшегося от крика: "Хлеба и зрелищ!"-города рабов, гладиаторов и лукулловых оргий, он вряд ли получил бы название "вечного".
В старину говорили, что у него есть второе, тайное имя, которое можно найти, прочитав слово Roma по-восточному-справа налево. Тогда оно будет звучать как Аmor, Любовь. Эта игра слов как бы намекает на сложность римского феномена, в котором империализм сочетался с идеей concordia, гармоничного строя общества. Очевидно, дух Рима столь же парадоксален и двойствен, как и все значительные явления мировой культуры. В самом деле, римляне, не обладая религиозным гением, слыли благочестивым народом и гордились этим; Рим в течение трех веков преследовал Церковь, но он же стал одним из всемирных центров христианства. Его цивилизация была еще более светской, чем у греков, однако отцы Церкви считали Рим оплотом веры...
Вклад римлян в общеевропейское наследие хорошо известен. Впервые в истории они заложили юридический фундамент для единения народов. Вспомним, что понятие "римский гражданин" уравнивало людей любой страны, нации, религии. Латинский язык, будучи многие века международным, верно служил Церкви и науке, а законодательство Рима продолжает влиять на современное правосознание.
Но все это еще не объясняет, почему Рим сделался городом апостолов и мучеников, средоточием Западной Церкви. Можно ли видеть простую случайность в том, что именно на римской почве возникли наиболее жизнеспособные из первых христианских общин? Не доказывает ли это, что в самом латинстве обнаружилась живая восприимчивость к новой вере?
Тому, кто хочет приблизиться к пониманию римской души, нужно проникнуть глубже наносных пластов, туда, где кроется ее
историческая индивидуальность. Это нелегко, хотя бы уже в силу того, что мы привыкли говорить о "греко-римской" культуре, не делая большого различия между латинством и эллинством. Действительно, их слияние было настолько полным, что "античность" по праву воспринимается нами как нечто целое. Тем не менее метаморфозы, постигшие Рим, не смогли окончательно изменить его подлинный лик. Под этрусскими и греческими оболочками внимательный взгляд находит своеобразный характер и самобытную культуру латинян.
Поиски исконного "римлянства" ведут нас в далекое прошлое, в те времена, когда предки латинян, отделившись от потока индоевропейских племен, проникли на Апеннинский полуостров.
Легенда, широко известная из поэмы Вергилия, утверждает, что когда троянец Эней, спасшийся от илионского пожара, высадился на берегу Италии, то уже застал там племя латинов. Одно время историки считали это сказание поздним вымыслом, заимствованным у греков. Но впоследствии археологи установили, что память об Энее жила в стране еще до эпохи эллинизации Рима. Многие исследователи сейчас убеждены, что "Энеида" в целом описывает вполне реальные события. Во всяком случае, признано, чго латинские поселения возникли в Италии не позднее II тысячелетия до н. э., когда в Палестине правили судьи, а в Египте - один из последних Рамзесов (1).
Италия не была расколота, как Греция, на изолированные области, и сама природа ее не походила на скудную землю Эллады. Благодатный мягкий климат, плодородные равнины и зеленые склоны гор, казалось, были созданы для земледельцев и виноделов. Повсюду росли тенистые дубовые леса, между озерами на лугах круглый год могли пастись стада - недаром слово "Италия" производили от vitulus, бык.
Историки порой сравнивают жизнь древних италийцев с суровой школой американского Запада. Более двенадцати племен обитало в стране бок о бок. Воинственные горцы самниты, пастухи сабины, умбры и латины вечно спорили из-за земельных угодий и скота. Каждый род был вынужден постоянно заботиться об охране и защите своего имущества. Нередко, впрочем, соседи мирно жили друг с другом и заключали союзы. У подошвы Альбанских гор они основали общий религиозный центр - город Альба-Лонгу.
В древности на полуострове было много болот, и села поэтому ютились на возвышенностях или на свайных помостах.
У реки Тибр, на холме, там, где впоследствии предстояло подняться многоэтажным дворцам и храмам форума, воины-скотоводы однажды вырубили лес и сложили несколько круглых тростниковых хижин. Согласно преданию, на этом месте в середине VIII века до н. э. внук альбанского царька Ромул заложил крепость, названную в честь него Рома (2).
Мы едва ли когда-нибудь узнаем, насколько достоверны легенды о происхождении Ромула и Рема, об основании Города и о братоубийстве, но Плутарх, вероятно, прав, говоря, что первый римский царь добился власти "вооруженной рукой". За трагической историей близнецов кроются какие-то бурные события, когда горстка изгоев сумела отстоять созданное ими укрепленное гнездо.
То, что Ромул сразу объявил Рим местом убежища,- деталь примечательная. Подобной привилегией владели лишь священные города. Следовательно, палатинская крепость быстро выдвинулась как соперник Альба-Лонги и притязала на полную независимость. "Туда, - говорит Тит Ливии,- сбегался из соседних племен всякий сброд, без различия: свободные и рабы, желавшие перемены своего положения" (3).
Из такого ядра мятежной вольницы мог легко вырасти дикий народ, склонный к анархии. Но случилось как раз обратное. Строгое распределение обязанностей, неуклонное выполнение долга с самого начала стали отличительными чертами римлян. Всегда готовые постоять за себя, они рано поняли, какая сила заключена в порядке и законе. Дух военного лагеря создал нацию, спаянную железной дисциплиной.
Благодаря этому римлянин смог в будущем дать миру те принципы прочной организации, в которых народы давно уже нуждались. Латинство стало цементом для общества, постоянно охваченного смутами. Вергилий утверждал, что Рим, обделенный чувством прекрасного, в искусстве правления проявил себя настоящим художником. Именно латинское воспитание и позволило бл. Августину назвать государство без законности шайкой бандитов.
Становится также понятным, почему и Западная Церковь, когда ее корабль выходил в открытое море истории, так высоко ценила "римскую идею". Рим выковал ее великих руководителей и пастырей: Климента, Льва, Григория.
По традиции, идущей от родового строя, в управлении принимали участие все обитатели поселка. Для этого они постоянно собирались на сходки, что воспитывало в них гражданское сознание и чувство ответственности.
Латинский civitas был во многом отличен от греческих и этрусских полисов. Стиль жизни полиса определяли, как правило, ремесленники и торговцы. Civitas же представлял собой оборонный союз пахарей и пастухов. Настоящим горожанином римлянин стал позднее. Его характер ковался не только в походах и стычках, но и в упорном крестьянском труде.
Ни в одной стране древности человек не был так привязан к деревенскому образу жизни; его предпочитали даже самые богатые представители знати. Века спустя, когда язва урбанизации поразила Лациум, римские ученые и политики все еще возлагали свои надежды на крестьянский труд. И не только они, но даже поэты Гораций, Вергилий, Тибул - черпали вдохновение в этой же теме. Немало торжественных гекзаметров было посвящено сортам почвы, виноградникам и пастушеским заботам.
Эта укорененность в земле питала жизненную энергию римлянина-работящего, рачительного, бережливого хозяина. Он отличался здравым смыслом, консерватизмом, сгрогостью и чистотой нравов. Его натура сказалась и в самом латинском языке, лапидарном, деловом и ясном.
Была здесь и теневая сторона: печать прозаичности, делавшая жизнь Рима серой и монотонной. Если юность Эллады сопровождали музыка и поэзия, а зрелость обогатилась Драмой и метафизикой, то римская заря была в этом отношении почти бесплодной. Латины не создали ничего, подобного эпосу Гомера, а когда научились у греков философствовать, то прежде всего их заинтересовали практические вопросы жизни и морали.
Впрочем, неверно было бы изображать характер римлян мрачным. Трагедия у них не привилась, зато грубоватый латинский юмор стал проявляться довольно рано. Уже в одном из первых римских законов мы находим попытки оградить граждан от оскорблений сатириков. По-видимому, римская серьезность вовсе не мешала римскому смеху.
