Поэтому, когда в 1204 году крестоносцы захватили «царицу городов», на территории бывшей империи уже существовали элементы будущей политической структуры: Трапезунд на востоке, Сербия и Болгария на Балканах. Но основание Латинской империи в самом Константинополе, венецианский патриарх на престоле Иоанна Златоуста и Фотия в Святой Софии были событиями необычайного символического значения: они вызвали не только естественный патриотический протест греков; греческие богословы и иерархи впервые сознали всю серьезность папских притязаний. До 1204 года византийская полемика с латинянами сосредотачивалась на прибавлении ими «филиокве» к Символу веры, на вопросах богослужения и церковной дисциплины, которые расценивались как серьезные, но поправимые ошибки запада. Когда папа Иннокентий III назначил Фому Морозини патриархом, большинство византийцев увидело, что западное христианство действительно верит в исключительные и универсальные права папы, как преемника Петра, то есть совсем по–другому понимает церковь. [50]
Впрочем, вскоре стало ясно, что вожди крестоносцев не обладают ни военной силой, ни внутренней сплоченностью, необходимыми, чтобы полностью подавить сопротивление Византии. Через несколько месяцев после падения Константинополя образовалось два греческих государства, претендовавших быть законными преемниками империи: Эпир и Никея. В Эпире Михаил Дука возглавил коалицию местных греческих аристократов, принял титул «деспота» и утвердил свою столицу в Арте. В 1224 году он освободил Фессалоники от латинян и был коронован «римским императором». Тем временем зять императора Алексея III, Феодор Ласкарис, собрал вокруг своей столицы в Никее земли западной Малой Азии. В 1208 году он тоже принял титул императора.
Завоевание Константинополя латинянами повлекло за собой умножение числа «имперских» центров — Трапезунд, Никея, Фессалоники, Кипр, затем Болгария, и, кроме того, Латинская империя в самом Константинополе. Повсюду правители претендовали быть «императорами римлян». При полном распаде реальной империи, парадоксальным образом, в политическом сознании современников возрождалась сама имперская идея: никто, даже балканские славяне, не удовольствовался созданием национальных государств. Они либо продолжали номинально подчиняться универсальному организму империи (причем иногда папство заменяло Константинополь в качестве носителя законной имперской власти), либо объявляли передачу империи («translatio imperil») столице своего собственного государства. Гораздо позже, в XV и XVI веках, когда созидалась идеология «Москвы — третьего Рима», Московская Русь руководствовалась в своей политике той же внутренней логикой.
Однако в XIII веке продолжал существовать один очень важный институт, который не поддавался общему процессу разложения и оставался мощным средством объединения: это был православный Константинопольский патриархат. В 1204 году, когда 13 апреля крестоносцы ворвались в город, правящий патриарх Иоанн X Каматерос укрылся во Фракии, в Дидимотихе, где латинское господство вскоре было свергнуто местной греческой знатью, призвавшей на помощь болгар. [51] 14 апреля 1205 года болгарский царь Калоян разгромил латинян у Адрианополя. Калоян, заклятый враг новых хозяев Константинополя, тем не менее номинально признал духовный примат папы: 7 ноября 1204 года римский кардинал посвятил в Тырново болгарского архиепископа Василия, а Калоян получил от папы королевскую корону. Вряд ли укрывавшийся в Болгарии патриарх Иоанн сочувствовал этому. Возможно, что именно политический оппортунизм Калояна был одним из решающих факторов, заставивших византийскую церковь искать опору для выживания не в Европе, а в Азии. После смерти Иоанна Каматероса (1206 год) патриарший престол оставался вакантным в течение почти двух лет, и новый патриарх, Михаил Авториан, был избран не в Болгарии, а в Никее (1208 год), вслед за чем последовала императорская коронация «деспота» Никеи Феодора Ласкариса. [52]
Это событие оказалось решающим для возвышения Никейского царства: коронация правящим патриархом удостоверяла законность императорского титула. [53] Избирая Никею в качестве местопребывания изгнанного патриарха, церковные иерархи, которых, безусловно, переманивали по крайней мере еще две страны — Эпир и Болгария, — фактически определяли будущее византийской цивилизации.
Наконец, того ореола законности обретенной власти, который теперь окружал императора Никеи, не хватало Феодору Ангелу, коронованному не патриархом, а архиепископом Охридским после взятия Феодором Фессалоник (1224 г.). Законная преемственность власти оставалась в XIV веке важным обстоятельством и для Византии, и для Руси.
У нас нет достаточных сведений об избрании в Никее патриарха в 1208 году. Важную роль в этом событии играли политические таланты Феодора Ласкариса. В любом случае, выборы получили широкую церковную поддержку и признание даже вне территорий, контролировавшихся Никеей. Новый патриарх немедленно взял в свои руки власть и контроль над административным аппаратом церкви, в том числе — над отдаленными митрополиями, входившими в его юрисдикцию, — в Трапезунде и на Кавказе, в России и на Балканах. Слабость политической базы компенсировалась дипломатической гибкостью. Патриарх, например, понимал, что прямое административное управление болгарами и сербами невозможно, так как византийцы не имеют больше военного контроля на Балканах. Правители Болгарии и Сербии легко могли выторговать церковную независимость у греков, а при необходимости и у пап. Смиряясь перед неизбежным, никейский патриарх в 1219 году рукоположил св. Савву автокефальным епископом Сербским, а в 1235 году признал права болгарского патриарха в Тырново. Не так давно византийцы добровольно ни за что не пошли бы на такие уступки, но у изгнаннической Никейской империи не было другого выхода. Пока, благодаря этим широким жестам, она получала существенные преимущества: признание своей собственной канонической законности и почетного первенства у болгар и сербов, прекративших опасные сношения с папой Римским. Ниже мы увидим, что такая же гибкая церковная политика принесла и в России не менее положительные для Византии результаты.
В истории подробно описано, как благодаря выдающимся правителям политически и экономически укреплялась Никейская империя. В 1261 году это привело к освобождению Константинополя. Реставрация была бы невозможна, если бы в период латинского завоевания (1204–1261 гг.) не продолжало существовать «византийское содружество», основанное на прочных религиозных и культурных связях, а также на гибкости административных институтов.
В 1261 году, после освобождения греками Константинополя, императору Михаилу VIII Палеологу (1259–1282 гг.), который узурпировал никейский престол, удалось короноваться вторично в Святой Софии. Он стал вдохновителем и первой жертвой блестящей, но часто противоречивой и самоубийственной дипломатической игры с востоком и западом, направленной на выживание освобожденной столицы. Чтобы предотвратить угрозу со стороны Карла Анжуйского, норманнского повелителя Сицилии, активно готовившегося к восстановлению латинской власти на Босфоре, он начал с папством переговоры о соединении церквей, что лишило бы всяких оправданий новое нападение крестоносцев на Константинополь. Чтобы достичь этой цели, он сначала сам принял римскую веру, исповедав ее в личном заявлении, составленном латинскими богословами, а потом велел своим послам подписать постановления Лионского собора 1274 года. Наконец, он возвел Иоанна Векка, сторонника этого союза, на патриарший престол. Это вызвало ожесточенную внутреннюю борьбу в Византии и только на время отклонило угрозу со стороны Карла Анжуйского. Сицилийская угроза была со временем нейтрализована не папством, а другим союзником Михаила, Педро Арагонским, и мятежом в Сицилии, — тогда во время известной «сицилийской вечерни» была вырезана вся норманнская знать (1282 год).
Такая политика — поиска союзников и создания «вторых фронтов» за спиной врага [54] — повела к соглашениям между Михаилом и ханом Хулагу и его сыном Абагой, монгольскими правителями Персии и Ирака, которые угрожали туркам сельджукам в Малой Азии, чем предотвращали их нападение на Никею или Константинополь. Абага даже женился на побочной дочери Михаила Марии (1265 г.) и проявлял определенный интерес к христианству. Переговоры хана с папством [55] показывают, что персидский союз прекрасно сочетался с политикой Михаила по отношению к Риму: в его расчеты, таким образом, входило создание оси Рим–Константинополь–Персия, направленной как против Карла Анжуйского, так и против турок сельджуков.
