— Да спешить нечего.
— Как же, тятенька, мне ведь жениться, все же надо посмотреть невесту.
— Незачем ее смотреть, так как хотя невеста и есть, да не про твою честь.
— Как же так?
— Да так — сам женюсь на ней.
— Женитесь, тятенька, а меня на рыбные промыслы отпустите.
— Поезжай с Богом.
Он сел и поехал, да вместо рыбных промыслов — прямо в Оптину. Едет на тройке, а кучер нечаянно и проехал мимо гостиницы. Отец гостинник вышел на звук колокольчика и видит: катит тройка и везет мирского человека, а на голове у него митра. "Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Что же это такое, ведь в полном разуме и не сплю". Побежал в гостиницу: так и так, говорит, вот что я видел.
— Да что ты, отец, в уме ли?
— Пойдем на крылечко, посмотрим.
Вышли. Кучер в это время лошадей повернул и подъезжает. Выходит Антимонов, кланяется.
— Вы проезжали сейчас?
— Да, кучер нечаянно вперед проехал. Да что вы, отец, так на меня смотрите?
— Да на голове-то что у вас было?
— Картуз.
— Картуз?
Отправился гостинник к архимандриту отцу Моисею и рассказал ему обо всем. Но отцу Моисею не было возвещено об этом.
— Не знаю, что тебе сказать, ступай к батюшке отцу Макарию.
А батюшка сам встретил:
— Ну что? Видел архимандрита? Какова митра-то на нем! Великим будет архимандрит Исаакий.
Так впоследствии и случилось. Но Антимонову об этом не сказали. Отец так рассердился на сына, что три года не видел его. Потом приехал и сказал: "А ну-ка, покажите мне ослушника". И так понравилось ему в Оптиной, что чуть сам не остался. Но батюшка отец Макарий сказал ему: "Нет, уж вы живите, как живете, жизни вашей уж немного осталось".
Отец Исаакий управлял обителью тридцать восемь лет. Разными путями приводит Господь людей ко спасению. Аминь.
Слава Тебе, Господи! Опять мы собрались все вместе. Люблю я эти вечера, на них я отдыхаю душой. Люблю я и один сидеть в келлии. Многие нашли здесь душевное успокоение. Наш великий писатель Н.В. Гоголь переродился духовно под влиянием бесед со старцем Макарием, которые происходили в этой самой келлии: великий произошел в нем перелом. Какая цельная натура! Он не был способен на компромисс. Поняв, что нельзя жить так, как он жил раньше, он без оглядки повернул к Христу и устремился к Горнему Иерусалиму. Из Рима и святых мест, которые он посетил, он писал друзьям своим письма, и письма эти составили целую книгу, за которую современники осудили его. Гоголь еще не начал жить во Христе, он только пожелал этой жизни, и мир, враждебный Христу, воздвиг гонение на него и вынес ему жестокий приговор, признав его полусумасшедшим.
В то время как в России разная литературная мелочь, вроде Чернышевского и Ко, выражала свое сожаление о погибшем гении Гоголя, такие великие умы, как историк германской и всеобщей литературы Шерх, оценили его иначе. Лютеранин, немец, незнакомый с русской жизнью и русской душой, Шерх выражает удивление, что в то время, когда гений Гоголя необычайно развивался, кругозор его расширялся и мысль его устремлялась в беспредельность, соотечественники не поняли и осудили его. И всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны, по слову Спасителя: "Меня гнали и вас будут гнать". Но тут же утешает Господь: "…Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин.15:26).
Относиться же к этим искушениям нужно различно: с внутренним врагом упорно бороться, побеждая его с помощью благодати Божией; внешним же врагам — прощать. Бояться этой борьбы не надо. Господь укрепляет нас в ней и дает нам такую неизглаголанную радость, что по сравнению с одной минутой этой радости ничто всякая мирская радость. По собственному опыту говорю я это. Было время, когда я жил не скажу в отчуждении от Бога, но как все живут. Целым рядом совпадений, казавшихся мне тогда случайностями и понятых мною только впоследствии, вел меня Господь к духовному перерождению. Это водительство Божие началось следующим образом.
Однажды в Казани Великим постом оттянул я говение до последней недели. В Четверг на Страстной неделе собрался я в военную церковь исповедаться. По дороге обратил внимание на неизвестный мне маленький храм старинной архитектуры. На мой вопрос, как называется эта церковь, мне ответили, что это Ивановский монастырь во имя Иоанна Предтечи, основанный еще Иоанном Грозным. Вошел я туда и стал осведомляться, где здесь живут священники (не зная тогда, что они называются иеромонахами).
— Да кого вам именно надо? — спрашивают.
— Священника, чтобы исповедаться.
Указали мне на иерея преклонных лет отца Сергия. Подошел я к нему, объяснил ему свое желание и исповедался. После спрашиваю:
— Куда ведет эта дверь?
— К игумену нашего монастыря отцу Варсонофию.
— Какое трудное имя!
— Чем же трудное? Ведь в нашем монастыре почивают мощи святителя Варсонофия, вы бы сходили туда помолиться.
С тех пор я частенько стал бывать в этом монастыре, к великому смущению моих сослуживцев. И с этого времени мир восстал на меня, начались бесчисленные толки о моем странном образе жизни. "Что это с ним сделалось? Принятый во многих аристократических семействах, у Обуховых, у Молоствовых, он находит теперь удовольствие в беседе и чаепитии с монахами. Да он просто с ума сошел!" — "Однако начальство им довольно, служба у него идет прекрасно, он получает чин за чином, отличие за отличием, — поднимался робкий голос в мою защиту, — и пост он занимает ответственный — мобилизация всей армии восточной России. Дело, требующее неустанной бдительности, находится у него в руках, и он вполне с ним справляется". — "Ну уж не знаю, как это происходит, а только он с монахами познакомился".
Последний довод казался таким убедительным, что умолкали голоса, пробовавшие защитить меня, и все успокаивались на одном: сердечно его жаль, а умный был человек.
Эти и подобные толки еще более способствовали моему отдалению от мира. Но целых десять лет прошло среди искушении и искании, прежде чем я нашел истинный путь.
Впрочем, Господь в это тяжелое время не оставлял меня без утешения: я переживал минуты такого духовного восторга, что с радостью согласился бы, чтобы резали и жгли мое тело, делали бы с ним все, что угодно, лишь бы сохранить мне эти восторги. Так жить было больше нельзя. Но как же? Посоветоваться было не с кем. В таких томлениях и исканиях прошло три года. В это время я ездил по Волге, был в нескольких монастырях, но ни один из них мне не приглянулся. Куда поступить? В Казани меня все знают, а хотелось бы уйти подальше от родных, хоть в Верхний Египет, где бы меня никто не знал.
Один из моих знакомых, очень доброй души человек, зная о моих устремлениях, сказал мне: "Положитесь во всем на волю Божию, не предпринимайте сами ничего. Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду (Пс.142:8), и увидите, что все устроится". И действительно, после его слов я совершенно успокоился. По силе своей молился, прочитывал утренние и вечерние молитвы, иногда прибавляя канончик. Много молиться мне было некогда по обязанностям службы.
Однажды я пришел в штаб с докладом к начальнику. Но прошел час, а он все не появлялся. Я решил подождать, а в это время явился ординарец и сообщил, что начальника сегодня не будет, ему нездоровится. Делать мне было нечего, я начал прохаживаться по штабу. Идя по коридору, заметил в одном из отделений книжечку в коричневой обложке — журнал "Вера и разум", издававшийся в Харькове архиепископом Амвросием. Стал перелистывать: богословский отдел, миссионерский, известия и заметки. Читаю: "В Калужской губ. недалеко от города Козельска находится Оптина пустынь, и в ней есть великий старец отец Амвросий, к которому ежедневно со всех концов России стекаются тысячи богомольцев за разрешением своих недоумений".
— Так вот кто укажет мне, в какой монастырь поступить, — подумал я и решил взять отпуск.
— Давно пора проветриться, десять лет сиднем сидите, и здоровье ваше, кажется, неважнецкое, — сказал мне мой начальник, — товарищи ваши успели уже по два, даже по три раза прокатиться. Я доложу наверх, и вам выдадут из экономического отдела приличное пособие. Сколько времени вы хотите быть в отпуске, двадцать шесть дней или два месяца?
— Довольно и двадцать шесть дней.
— Поезжайте по Волге.
— Да я по ней уже ездил, — отвечаю, а в душе думаю: махну прямо в Оптину к батюшке Амвросию.
Приезжаю, иду в скит, из монахов никого нет.
— Что же, — думаю, — перемерли все, что ли?
Идет навстречу мне мирянин, обращаюсь к нему:
— Скажите, пожалуйста, где же монахи?
— Они по келлиям у себя, а вы, верно, к батюшке Амвросию?
— Да, мне он нужен.
Прихожу, народу было много, пришлось подождать. Наконец батюшка принял меня. Я выразил ему свое желание поступить в монастырь и просил указать, в какой именно.
