Эллинизация религии вызвала беспокойство у старозаветных людей. В сенат стали поступать петиции. "Уже не только тайно и за стенами,-говорилось в них,-покидают римские религиозные обряды, но даже в местах публичных, на площадях и Капитолии, толпы женщин совершают жертвоприношения и воссылают молитвы не по обычаю отцов" (2). Это могло уже рассматриваться как уголовное преступление.
В ответ на жалобы сенат издал указ, запрещающий "приносить жертвы в общественных и священных местах по новому и иноземному обряду". Таким способом власти пытались ввести греко-римский культ в рамки старых традиций, не отвергая при этом новшеств в частном быту.
Со своей стороны партия эллинофилов надеялась, что слияние старых numina с героями Гесиодовых мифов оживит латинскую религию, которая во многом превратилась в окостеневший пережиток минувшего. Нужда в обновлении веры становилась все более неотложной.
Между тем традиционная религия не удовлетворяла уже самих греков. В Риме сначала и не заметили, что эллин смотрит с надеждой не столько на Олимп, сколько на таинственные культы Востока.
Римляне хотели отблагодарить греческих богов за помощь в войне. У Сивиллы они нашли указание, что пришло время перенести в "Вечный Город" кумир эллинской Богини-Матери. Заключив договор с малоазийскими греками, они получили разрешение взять у них черный камень почитаемый фетиш Кибелы (См. выше, гл. IX).
В апреле 204 года эта святыня была вывезена из Пессинунта, погружена на корабль и через Эгейское море доставлена в Рим. Жители Малой Азии едва ли были довольны этим, но их уверили, что сама богиня высказала желание отправиться в столицу победителей.
У входа в гавань процессию встретила празднично одетая толпа.
В Остию, где Тиберин, разделив свои надвое воды,
может свободно бежать, в море открытое вплыв,
Всадники все и сенат величавый с толпой вперемешку
встретить приходят ладью к устьям тирренской реки.
Вместе с ними идут их матери, дочки, невестки,
также и девы, каким вверен священный огонь,
Сил не щадя, за причальный канат ухватились мужчины,
лишь чужеземный корабль против теченья пошел (3).
Римляне воображали, что приняли к себе эллинскую Матерь богов, на самом же деле в их город вошла первая восточная богиня, прибытие которой возвещало близость вторжения азиатских культов в Италию.
Жрецы Кибелы, оскопленные галлы, ничем не напоминали римских фламинов; их танец и внешний вид должны были поразить толпу. Воют сопутники, визг неистовый флейты несется,
и под обмякшей рукой бубны тугие гудят... Во времена Нумы такие сцены едва ли были возможны. Однако теперь народ готов был мириться с причудливым служением иноземной богине. Ведь Кибела помогла республике одолеть врага, и за нее ходатайствовала ее соотечественница Сивилла. Отныне Рим будет обращаться к любым богам, чтобы найти наконец своего Бога.
Прошло немного времени, и латинянам с их серьезностью в делах культа пришлось убедиться, что греки не способны укрепить римскую республику и что они относятся к своей религии довольно легкомысленно. Светский дух лишил мифологию греков мистического ореола, а философы, хотя и пытались спасти ее, сеяли немалый соблазн, и постепенно скептицизм стал заражать само римское общество.
В театрах ставили комедии, где о богах говорили без всякого пиетета. Сатирик Плавт порой выражался о них так, что любой гражданин за такое оскорбление подал бы в суд. Поэт Невий, например, был выслан за выпады против Сципиона, и книги его были запрещены; по отношению же к богам, как ни странно, проявляли меньшую щепетильность. Правда, писатели-насмешники заверяли, что они не касаются национальной религии, но это было лишь пустой отговоркой.
Невежественная толпа проникается пошлым вольнодумством так же легко, как и суевериями. Поэтому выходки комедиантов не вызывали протестов, а, напротив, даже срывали аплодисменты.
Не задевая культовых порядков государства, в Риме любой человек мог говорить о богах что угодно. Если Плавт обнаруживал полное равнодушие к религии, то другой известный писатель, Энний, уже прямо заявлял о своих сомнениях и проповедовал идеи Эвгемера ( См. выше, гл. V). Он издевался над прорицателями, которые выпрашивают копейку у тех, кому сулят горы золота и удачу.
Почва для религиозного кризиса была готова уже давно. К нему неизбежно вел сам характер римского благочестия, лишенного глубины и не осмысленного богословски. В то же время трезвое латинское здравомыслие легко впитывало греческий рационализм.
Даже пресловутые "обычаи предков" перестали быть неприкосновенной святыней. Так, во время войны с Карфагеном один адмирал оскорбил авгуров, заявивших, что священные птицы не желают пить и тем подать знак к наступлению. Полководец велел бросить птиц в море, говоря: "Там-то они, по крайней мере, напьются". Исполнение обрядов, и без того механическое, потеряло всякий смысл. Над ними подтрунивали сами жрецы. Катон сетовал, что два гаруспика, совершая гадание, боятся взглянуть друг на друга, чтобы не рассмеяться.
Рост вольнодумства сопровождался ослаблением старинных нравственных устоев. Перемены в образе жизни сильно повлияли на характер римлян. Навсегда прошли времена, когда послы царя Пирра могли застать римского генерала в деревне за приготовлением похлебки из репы. Побывав в Карфагене, Коринфе и Пергаме и насмотревшись на заморскую роскошь, люди не желали больше жить, как их отцы; они полюбили комфорт, изысканный стол, увеселения. А здоровая крестьянская мораль и спартанские привычки прежних поколений забывались.
Войны снизили цены на рабов. Их было теперь много не только в рудниках и на стройках, но и на полях. Труд стал казаться презренным занятием, достойным лишь невольника. Знатная молодежь предавалась праздности, устраивала кутежи с музыкантами, певицами и дорогими винами, соперничала во всевозможных пороках, к которым Рим прежде питал отвращение. Исчезла хваленая римская честность: политики стали вероломными, воины помышляли больше всего о грабежах, купцы не брезговали ничем ради наживы. Интриги вокруг наследства, тяжбы, подкупы, отравления наполняют летописи многих римских семейств.
Это не могло не вызвать реакции у тех, кто сохранил здоровое нравственное чутье. Однако их законная тревога привела к вспышке национализма. Блюстители старины, своего рода "латинские хасиды", во всем винили греков и считали, что они растлевают нацию. Главой этой консервативной партии был богатый землевладелец Марк Катон (234-149). Герой Ганнибаловой войны, непримиримый враг Сципиона и graeculi (эллинофилов), он сделал борьбу с роскошью и иноземными модами программой всей своей жизни.
Занимая важные государственные посты, Катон неизменно выступал против легкомыслия и расслабленности молодого поколения. Он доказывал сенаторам, что наслаждения дурно влияют на людей, что они-"величайшая приманка, влекущая ко злу". Он обрушивался на Сципиона, говоря, что тот "губит истинную римскую простоту, ибо воины, не зная нужды ни в чем, привыкают к удовольствиям и изнеженности" (4). Почитателей Греции Катон клеймил как изменников, а в греках видел источник заразы.
Катон хотел учить не только словом, но и делом. С юных лет он избрал для себя правилом "умеренность и простоту". В семейном кругу он хранил домостроевские порядки; живя в имении, он трудился с раннего утра, "охотно довольствуясь нехитрым обедом, холодным завтраком, дешевой одеждой и простым жилищем". Даже от военных трофеев он торопился избавиться как от ненужного хлама.
Простой народ уважал Катона за бескорыстие и честность, аристократы же считали его деспотом и скрягой. Бережливость этого рачительного хозяина вызывала насмешки. Надо сказать, что практицизм Катона делал его безжалостным рабовладельцем. Он относился к невольникам как к скоту, а когда они старели-продавал, заявляя, что ему нужны не дармоеды, а крепкие конюхи и волопасы. "Рабы,-по мнению Катона,-должны либо работать либо спать".
Словом, этот "рыжий, голубоглазый и злой человек", как называли Катона сатирики, представлял собой чистый тип римского фермера старого закала. И хотя он понимал, что без образования молодежи не обойтись, и писал книги для сына, он во всем старался подчеркнуть свое презрение к иностранной культуре. Катон долго отказывался учить греческий язык, а овладев им, употреблял его крайне редко.
Решив повернуть время вспять, Катон выискивал любой повод, чтобы нанести удар эллинистам. Он крайне неохотно признавал ценности греческой культуры. Всех врачей, например, он считал отравителями лишь потому, что они были греками. Катон добился ухода Сципиона с политической сцены. Но наибольшего успеха его партия достигла во время процессов над приверженцами Дионисова культа.
