Гораздо важнее было другое течение, наблюдавшееся среди консервативнаго Востока еще ранее царствования Юлиана и только теперь получившее возможность фактически проявить себя, благодаря свободнымъ отношениямъ, наставшимъ въ церкви при этомъ императоре. Это течение состояло въ постепенномъ сближении и действительномъ переходе въ ряды защитниковъ никейскаго символа значительной части омиусианъ и наиболее лучшихъ представителей восточнаго консерватизма. Оно было главнейшимъ событиемъ богословской жизни церкви за периоды правления Юлиана,определившимъ собой всю дальнейшую историю догматическихъ движений на Востоке и обезпе–чившимъ здесь полное торжество никейской веры, а потому и на изучении его следуетъ остановиться подробнее.
Чтобы понять историческую неизбежность сближения омиусианъ и никейцевъ и оценить догматическое значение этого факта, намъ нужно возвратиться несколько назадъ, припомнить события, совершившияся въ последние годы царствования Констанция и всмотреться въ ихъ внутренний смыслъ.
Какъ мы знаемъ, первый толчокъ, побудивший консервативное большинство епископовъ Востока покинуть ряды антиникейской оппозиции и выделиться въ особую партию омиусианъ, данъ былъ возрождениемъ въ церкви строгаго арианства, последовавшимъ тотчасъ за окончательной победой надъ никейцами и формальнымъ осуждениемъ единосущия. Воскресившее первоначальное учение Ария аномэйство впервые открыло глаза восточнымъ консерваторамъ на непрочность ихъ собственной догматической позиции, ясно доказавъ имъ, что техъ общихъ формулъ, какия они отстаивали доселе въ борьбе съ никейцами, недостаточно для охранения веры, что защищаемая ими вопреки никейцамъ идея раздельности ипостасей только пролагаетъ путь къ распространению крайнихъ воззрений въ церкви. Вместе съ темъ, сводя все христианское учение въ отвлеченную схему метафизическихъ положений и настаивая на неподобии Сына по существу, аномэйство въ сущности возвращало восточныхъ отцовъ къ темъ затруднениямъ, какия некоторые изъ нихъ испытали уже на почти забытомъ теперь никейскомъ соборе. Какъ тамъ все попытки противопоставить арианству, основывавшемуся на философскихъ предпосылкахъ, изречения, взятыя изъ Библии, остались неудачными и побудили образованныхъ защитниковъ православия избрать для символа веры терминъ, незнакомый богодухновенному языку, такъ теперь аномэйство, — т. — е. то же арианство, только въ более грубой форме, — делало безполезными все доселешния старания обойти въ своихъ символахъ небиблейския выражения и раждало необходимость возобновить уже изгнанныя было съ общаго согласия разсуждения ο сущности. Известно, что восточные отцы не отступили передъ этими заданными самою жизнью трудностями; на анкирскомъ соборе 358 года они разомъ изменили свой догматический фронтъ и изъ защитниковъ раздельности ипостасей стали проповедниками родственнаго единения Сына съ Отцомъ, определивъ его, какъ подобие Сына no существу. Постановление анкирскаго собора и явилось первымъ и очень крупнымъ шагомъ лучшей частри восточнаго епископата по направлению къ никейскому учению. Однимъ уже фактомъ своего появления оно уничтожало целый рядъ недоразумений, мешавшихъ доселе Востоку безпристрастно вглядеться въ это учение. Начертавъ на своемъ догматическомъ знамени слово, не встречающееся въ писании, анкир–ские отцы этимъ самымъ въ корне разрушили наиболее популярныя возражения противъ никейскаго символа; теперь уже нельзя было упрекать никейцевъ зато, что они вводятъ слово, незнакомое богодухновенному языку и недоступное для народа; это сделали сами бывшие ихъ противники, внеся въ свои формулы метафизическое понятие сущности. Поворотъ въ сторону никейцевъ, начавшийся въ лучшихъ церковныхъ кружкахъ Востока, не могъ остановиться на точке зрения анкирскаго собора. Съ одной стороны борьба съ аномэйствомъ, съ другой—крупныя события, последовавшия за анкирскимъ соборомъ, заставляли омиусианъ все глубже и точнее выяснять занятую ими противоаномэйскую позицию и этимъ самымъ толкали ихъ далее по пути къ сближению съ никейскимъ учениемъ. Мы уже видели, что омиусианство, впервые сформировавшееся въ Анкире, очень быстро достигло победы надъ аномэйствомъ, но на высоте своего торжества оно скоро встретилось съ новой, сильной партией противниковъ, составлявшейся изъ вождей прежней антиникейской реакции и умереиныхъ аномэевъ. Незнакомые съ придворной изворотливостью вожди омиусианъ, какъ мы знаемъ, не сумели отстоять своей позиции предъ натискомъ этой новой партии и на придворномъ заседании 359 года отказались отъ наиболее ценнаго пункта своей догматики, согласившись заменить свой точный терминъ: όμοιος κατ οίσίαν более общимъ выражениемъ : όμοιος κατά παντα. Несомненно, уступка эта была вызвана интересами церковнаго мира и оказалась возможной только потому, что на первый взглядъ не заключала въ себе никакой опасности; ведь терминъ: κατα πάντα, повидимому, только расширялъ то, что содержалось въ κατ ούσίαν. Ho события скоро разачаровали омиусианъ. Противники открыто заявили, что новый терминъ они принимаютъ въ ограниченномъ смысле, относя подобие только къ воле, и, такимъ образомъ, умеренное аномэйство, скрывшееся за спиною омийства, получило оффициальный доступъ въ церковь. Страхъ за веру и стыдъ за безполезную жертву охватилъ вождей омиусианъ, — и вотъ, чтобы защитить себя отъ обвинений въ уступчивости, они издали новый обширный трактатъ, въ которомъ съ возможною подробностью формулируютъ свои воззрения на спорный вопросъ и какъ бы предлагаютъ ихъ на судъ всей церкви.
Трактатъ этотъ сохранился целикомъ въ сочиненияхъ Епифания подъ названиемъ «Памятная записка (υπομνυ ματισμός) Василия и Георгия и ихъ приверженцевъ». Судя по тому месту, какое онъ занимаетъ въ разсказе Епифания, а также по некоторымъ особенностямъ его содержания, должно думать, что онъ составленъ былъ вскоре после придворныхъ сирмийскихъ совещаний, когда раздоры, поднявшиеся при подписи датированной веры окончательно убедили омиусианъ въ сделанной ими оплошности. Новый документъ не только стремится оправдать прежнюю позицию, но и развиваетъ ее дальше, и хотя въ надписн его значатся только имена Василия и Георгия, онъ говоритъ и выступаетъ отъ лица всехъ восточныхъ. Въ значительной своей части онъ посвященъ полемическимъ целямъ—борьбе съ аномэйствомъ и омийствомъ. Авторъ его энергично возстаетъ противъ исключения понятия: ουσία изъ догматики и хотя сознается, что въ св. писании его нетъ, но смыслъ его находится тамъ повсюду. Рядомъ историческихъ примеровъ (соборъ противъ Павла самосатскаго) онъ доказываетъ, что древние отцы всегда пользовались этимъ словомъ, когда въ немъ чувствовалась нужда. Но центральный интересъ документа состоитъ не въ этомъ, но въ его положительной части, где въ первый разъ въ истории догматическихъ споровъ делается попытка провести различие между понятиями: ούαία и и ιποστασις. Прошло уже более тридцати летъ со времени никейскаго собора, а все еще основные догматические термины, необходимые для правильнаго истолкования учения его, оставались невыясненными, понимались и употреблялись различно и приводили къ безконечнымъ взаимнымъ недоумениямъ. Омиусиане первые сознали потребность внести устойчивость въ спутанную терминологию и въ своей памятной записке выполнили ее съ достаточнымъ успехомъ. Правда, они еще не проводятъ того резкаго разграничения между понятиями сущности и ипостаси, какое установилось въ христианскомъ богословии позднее, и вполне присоединяются къ решению отцовъ, назвавнныхъ въ обличение Павла самосатскаго ипостась Сына сущностью, «чтобы, — говорится въ записке, —наименованиемъ сущности показать, что Сынъ действительно существуетъ (ίπάρχων κаи ων εστιν) и не речение». Но зато съ особенной тщательностью они останавливаются на разъяснении термина «ипостась», пользовавшагося широкой популярностью на Востоке. Составители записки хорошо знали, что этотъ терминъ у многихъ вызывалъ недоумение и, потому, изложивъ свое учение, они обращаются къ запад–нымъ, следовательно, никейцамъ, съ предупреждениемъне смущаться наименованиемъ ипостасай. «Восточные, — пишутъ они, — для того употребляютъ наименования ипостаеей, чтобы выразить существенныя и действительно существующия свойства лицъ (τάς ιδιότητος των προςώπων ίφεστώσας καϊ ίπάρχονσας). Ηο хотя «Отецъ есть духъ, Сынъ—духъ и Духъ св. — духъ, однако же ни Отецъ нe мыслится Сыномъ, ни Сынъ Отцомъ или Духомъ, но существуетъ самостоятельно. И вотъ, чтобы обозначить эти самостоятельно и действительно существующия свойства» Отца, Сына и св. Духа, восточные и называютъ ихъ «самостояиельно существующими ипостасями лицъ (προςώ πςν ύφεστώτων ίποστάσεις όνομάζονσι)». Следовательно, Терминъ «ипостась» на языке восточныхъ даетъ лишь опре–деленное значение слову: πρόςωπον, которое само по себе «еще не заключаетъ въ себе мысли ο самостоятельномъ и действительномъ существовании и, какъ у Савеллия, можетъ обозначать только форму проявления. Отсюда видно, что принимая три ипостаси, восточные не учатъ ни ο трехъ началахъ, ни ο трехъ богахъ. Напротивъ, они анафематствуютъ требожие и исповедуютъ одно Божество, объемлющее все чрезъ Сына въ св. Духе, одно царство и одно начало (μίαν θεοτητην, μίαν αρχήν, μίαν βασιλείαν).
