не передавать в собственность приходских общин культовое имущество, предоставляя его исключительно только в аренду;
не разрешать открытие православных духовных учебных заведений;
не допустить объединения приходских общин под руководством единого религиозного центра, ориентирующегося на Москву;
не допускать вхождения образующихся православных епархий в юрисдикцию Зарубежной церкви;
не препятствовать развитию сектантства, противопоставляющего себя православию;
требовать от православного духовенства политической лояльности к оккупационному режиму и воспитания в том же духе паствы;
поощрять создание самостоятельных национальных православных церквей на территориях Прибалтики, Белоруссии и Украины;
тщательно изучить деятельность «Живой» (обновленческой) церкви, не предоставляя ей возможности широкой деятельности, поскольку она рассматривалась как «орган советского правительства»;
разрешать осуществлять религиозную деятельность в лагерях военнопленных на советской территории только лицам из числа военнопленных.
Вообще немецкие власти в оккупационной зоне в своих идеологических целях стремились максимально использовать религиозную проблематику. Пресса, наводненная материалами (в том числе и многочисленными фальшивками) о «терроре», развязанном большевиками в отношении религии и верующих, в то же время всячески подчеркивала, что новая власть несет религиозную свободу. Любопытно, что, не желая давать оснований для критики религиозной политики на территории собственно Германии, Гитлер еще в июле 1941 года секретным приказом запретил на время войны с СССР проведение каких-либо мероприятий против церкви и даже простого опроса епископов без санкционирования свыше.
Оккупанты настойчиво «рекомендовали» священнослужителям в проповедях и во время церковных церемоний выражать верноподданнические чувства к Гитлеру и Третьему рейху, а также проводить специальные молебны за победу германской армии и «спасение родины» от большевиков. И вместе с тем жестоко преследовались малейшие попытки духовенства привнести в жизнь общины элементы критического отношения к политической действительности на оккупированных территориях. Немецкие оккупационные власти, учитывая патриотические позиции патриаршего местоблюстителя митрополита Московского и Коломенского Сергия, всячески препятствовали деятельности тех священников и приходов, которые заявляли о канонической подчиненности Московской патриархии. Запрещалось и преследовалось распространение (устное и письменное) каких-либо документов митрополита Сергия.
В первые месяцы войны, пока на оккупированной территории не сформировалась гражданская администрация, первую скрипку в церковной политике играла военная администрация. Она же исходила не столько из политико-идеологических целей, сколько из той конкретной военной обстановки, что складывалась в прифронтовой полосе, и старалась не провоцировать конфликты с гражданским населением и не препятствовать стихийному религиозному возрождению, проявившемуся на оккупированной советской территории.
В подтверждение можно привести и слова рейхсминистра восточных территорий А. Розенберга, сказанные им на Нюрнбергском процессе. Отвечая на вопрос: «Каково было ваше отношение к церквям, входящим в круг ведения министерства восточных территорий?» — он сказал: «После вступления немецких войск на восточные территории армия по собственной инициативе даровала свободу богослужений, и, когда я был сделан министром восточных областей, я легально санкционировал эту практику, издав специальный указ „О свободе церкви“ в конце декабря 1941 года»[197].
О содействии вермахта открытию церквей, проведению богослужений и обрядов, патронированию духовенства, миссионерской деятельности католического духовенства и т. п. на занятых советских территориях свидетельствовали и документы, поступавшие в Москву, в Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б)[198].
Сразу после завершения летней кампании 1941 года в Берлине состоялось совещание под руководством шефа гестапо Мюллера. Доклады касались положения православия на востоке и Балканах, взаимоотношений православной церкви с иными христианскими церквями. Общая позиция была выражена одним из докладчиков, унтер-штурмбаннфюрером СС Вандеслебеном, который подтвердил, что ни о каком воссоздании в завоеванном восточном пространстве «инфицированной большевизмом» Русской церкви не может быть и речи. Предлагалось во внутренней политике на востоке делать все, чтобы сохранять постоянное напряжение между католическими и православными приходами, всячески поддерживать религиозные меньшинства в противовес крупным церквям и, кроме того, максимально внедрять «достаточное количество доверенных лиц» в религиозные группы для получения информации и поддержания борьбы всех против всех.
В апреле 1942 года в кругу приближенных Гитлер изложил свое видение религиозной политики на востоке: насильственное дробление церквей; принудительное изменение вероисповедного статус-кво на оккупированных территориях; запрещение устройства каких-либо централизованных конфессиональных органов и центров; формирование «марионеточных» религиозных органов управления; использование религии и духовенства в политических целях.
«Нашим интересам, — говорил он, — соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы»[199].
Русская зарубежная церковь надеялась, что с началом военной кампании против Советского Союза она будет призвана нацистским руководством к непосредственному участию в его религиозной политике на оккупированной территории. Разработке плана «сотрудничества» с государством было посвящено епархиальное собрание, состоявшееся в январе 1942 года. Митрополит Серафим так определил позицию церкви: «Мы можем стоять только на стороне антибольшевистских держав. Во главе этих держав стоит Германия. Поэтому мы должны молиться о победе германского оружия и поддерживать германскую армию независимо от того, каковы намерения и цели Германии в отношении России»[200].
«Карловацкая церковь» в ожидании своего «торжественного въезда» на территорию Советского Союза разрабатывала план восстановления организации высшей церковной власти в СССР. Мысля себя уже на территории СССР, Зарубежная церковь вынашивала планы действий в отношении тех или иных групп в русском православии. К числу схизматических организаций отнесены были обновленцы, липковцы, григорьевцы, с которыми не могло быть никаких контактов. Категорически неприемлемы были и какие-либо отношения с митрополитом Сергием (Страгородским), который, как считали «карловчане», изменил «православной вере в форме компромисса с безбожниками и подчинении им Церкви». Отказано было и в праве какой-либо другой православной автокефальной церкви, например Константинопольской, участвовать в «устроении церковных дел в России». Единственной силой, могущей разрешить вопрос о высшем церковном управлении в России, называлась Зарубежная церковь, а ее глава митрополит Анастасий должен был стать временным Местоблюстителем Патриаршего престола с поручением сформировать Патриарший синод и подготовить проведение Поместного собора (в Ростове или в Ставрополе) для избрания патриарха Московского и всея Руси[201].
Но этим надеждам и планам Зарубежной церкви не суждено было сбыться. Германские власти посчитали политически более выгодным не допускать эмигрантское духовенство на советскую территорию, где у него не было серьезной социальной поддержки, а понадеялись на то, что православное духовенство и верующие «тихоновской» ориентации обладают достаточным запасом ненависти к коммунизму и советской власти и потому окажут содействие немецкой армии в выполнении ее «исторической миссии» — разгроме и уничтожении Русского государства, русского народа.
Более того, «карловчане» не дали возможности и окормлять советских военнопленных, вывезенных на немецкую территорию, не разрешили открыть теологическую школу, выезжать в оккупированную зону. Они смогли лишь добиться разрешения организовать снабжение оккупированных советских территорий религиозной литературой, церковной утварью и иным необходимым для богослужения имуществом.
Таким образом, развитие религиозной ситуации и практическая церковная политика немецкого командования на оккупированной территории осуществлялись без какого-либо сотрудничества с Зарубежной церковью.
