Можно ли сильнее выразить «духовное и сущностное» величие подобной тайны?
3
Как только мы принимаем рассуждение ап. Павла о том, что судьба Израиля по плоти есть тайна, становится ясно — и это в высшей степени фундаментальный традиционный взгляд, — что эта тайна воздействует на земную историю евреев среди других народов и на социологические и естественные последствия еврейской проблемы. Мы далеки от того, чтобы недооценивать эти последствия и отрицать то, что они могут стать объектом чисто эмпирического изучения, о чем мы недвусмысленно предупреждали[422]. Но мы обращали внимание на «сакральный» аспект еврейской проблемы не потому, что он упраздняет другие проблемы или делает их рассмотрение излишним, а потому, что этот аспект освещает остальные и остается сам по себе главным. Мы не отказываем в правах экономисту, историку, социологу, потому что ни философия истории, ни философия культуры не должны делать из теологии абстракцию. И разве запрещено христианину помещать себя в подобную формальную перспективу, когда такой автор, как Вернер Зомбарт, на которого повлияло то, как Макс Вебер приписывает удачу капитализма пуританской религии, в свою очередь, с социологической точки зрения стремится объяснить мирскую активность евреев их религиозностью? То, что именно эти страницы в его работе являются наиболее популярными, уже другой вопрос.
Расистские и религиозные дискриминационные законы не только по сути своей несправедливы, но для государства, которое их издает, они являются свидетельством его политического бессилия и незрелости. Вполне достаточно, если справедливые, равные для всех законы будут пресекать зло, откуда бы оно ни исходило, и претворять добро.
Но Унтель не хочет слышать рассуждений ни о равенстве прав, ни об освобождении евреев, осуществленных Французской революцией. Он против этой революции. Здесь не место объяснять, что простые anti ни к чему не приводят. Ограничимся тем, что процитируем строчки из трудов кардинала Вердье, в которых, как мы надеемся, невозможно обнаружить никакого «сверхприродного» яда: «Три равенства, провозглашенные революцией: политическое равенство, равенство всех перед законом, либо огранивающим, либо защищающим; допущение всех граждан к государственным должностям — если рассматривать как их основу братство и любовь, — явлены и рождены Евангельским началом, открытым для мира Христом»[423].
Уптель «не антисемит», по крайней мере он не сторонник погромов, концлагерей, дикой ненависти воинствующего расизма, он советует проявлять к евреям индивидуальное милосердие. Но он сторонник режима гетто — изоляции евреев и отказа для них в равенстве прав. По отношению к ним Унтель рекомендует проявлять коллективную суровость, которая исключила бы их из ранга граждан и сделала бы «гостями». Возвращение к государству, возможному лишь в феодальном обществе, где религиозное единство служило основой для политической жизни, в нашей цивилизации может завершиться только торжеством расового принципа и всеобщего процесса варваризации.
Унтель выдает себя за врага «логических абстракций» и всяких абстрактных понятий. Однако сам он пишет, будто «быть евреем значит обладать своего рода второй натурой, подлежащей осуждению, и как бы наложенной на человеческую природу» — эта одиозная и нелепая химера «теологии старьевщика» доставит удовольствие Юлиусу Штрайхеру и ободрит его на его путях. Утверждается, что осуждение за преступление, в котором кто-то однажды оказался виновен, — глобально, и распространяется на весь народ, получивший таким образом вторую натуру, которая передается из поколения в поколение, которой свойственны типические характеры, «как физиологические, так и интеллектуальные», и которая является «в каком-то смысле ядом для человеческой природы». В виде сверхрасизма здесь преподносится прекрасный образчик извращенного сверхнатурализма. Средневековье налагало отличительные знаки на одежду евреев. «Вторая натура», изобретенная Унтелем, является метафизическим перерождением этой символики, в которое он облек свои собственные абстрактные понятия.
Таково свойство расизма, и его мысль о том, что раса содержит в своей природе «скрытое начало, достойное презрения», делает его в высшей степени достойным презрения. Учители христианской древности не обладали подобным воображением. Даже когда они резко отзывались о евреях, само их представление о них всегда оставалось благородным. Как св. Григорий образно интерпретировал путь двух апостолов к гробу Господню? «Петр вошел первым, за ним следом вошел Иоанн, так же в конце мира сего еврейский народ должен быть собран верою в Искупителя»[424]. Св. Фома в том же евангельском рассказе видел в ап. Иоанне символ еврейского народа: «Два народа, еврейский народ и народ языческий, у гробницы Христа символизировались двумя апостолами у гробницы Христа. Они одновременно бежали ко Христу через века: язычники через Естественный Закон, евреи — через свой написанный Закон. Язычники, как Петр, пришедший к гробнице вторым, приходят к познанию Иисуса с опозданием; но, как Петр, они входят первыми. Еврейский народ, первым познавший тайну искупления, будет последним, обратившимся верою ко Христу… Итак, говорит Евангелие, Иоанн вошел; Израиль не должен вечно оставаться у входа в гробницу. После того, как туда войдет Петр, и Израиль туда войдет, так как в конце и евреи будут собраны в вере»[425].
* * *
Существует определенный пункт совершенства и высшего завершения, цвет природы и естественного права, куда порядок благодати, установленный Новым Заветом, способен привести природу и который природа, предоставленная самой себе, не смогла бы достичь.
Вот один из основных аспектов, в соответствии с которым христианство выстраивает понятие культуры и града. Есть также христианское достоинство, естественные христианские добродетели, христианское право, есть и действующий в истории и претерпевающий противодействие мощных враждебных сил христианский фермент, стремящийся привести общество к более совершенной цивилизации. То, что христиане соглашаются на то, что данная внутренняя энергия, принадлежащая им и служащая для их укрепления, уменьшается, является большой потерей для природы и человечества.
Мы знаем, что среди всех земных проблем — экономических, социальных, — с которыми сталкиваются люди на своем уровне, существуют и проблемы, созданные еврейской диаспорой. Мы без обиняков говорим об этом, и мы также знаем, что можно в полной мере рассчитывать на правительства и на широкое общественное мнение, чтобы в решениях, которые они рассматривают, не было чрезмерного великодушия: по правде сказать, разве большинство из нас больше всего не ненавидит После палача их жертвы? Это очень естественное чувство. Мы не отрицаем его существования. Мы утверждаем, что не время для христиан изменять христианскому духу.
Мы знаем, что существует много видов антисемитизма, начиная от расистского неистовства и до простого желания (также весьма естественного) устранить умелых конкурентов или неприязни по отношению к инородным элементам, которая может происходить из менее вульгарных страстей. Когда мы говорим, что одна форма антисемитизма менее отвратительна, чем другая, то это не значит, что существует какая-то хорошая его форма.
Мы говорим о том, что в то время, когда антисемитские преследования приняли небывалые масштабы и тысячи и тысячи несчастных оказались вне закона, подвергаясь неописуемым жестокостям и унижениям, обреченные на медленную смерть, на «спонтанные» насильственные меры со стороны черни, на ужасы концлагерей; когда мы каждый день узнаем, что эпидемия самоубийств продолжается в Вене или где-нибудь еще или что от холода и голода погибли, как в прошлую зиму[426], целые эшелоны евреев, оставленные у закрытых границ; или же, как сейчас, когда я пишу эти строки, корабли с евреями, умирающими от отчаяния, скитаются по Средиземному морю из порта в порт, гонимые отовсюду, в этих обстоятельствах единственное реалистичное поведение, подобающее, я утверждаю, не только христианам, но и любому человеку, еще сохраняющему чувство caritas humani generis[11*], — это не произносить и не писать ни единого слова, рискующего послужить извинением позорной ненависти и в течение хотя бы нескольких дней прочувствовать кровь и отчаяние творений Божиих.
VII Завоеванная Франция (1940)
Отрывок из книги «À travers le Désastre», написанной в Нью-Йорке зимой 1940 г. (New York, La Maison Française, 1941). Переиздано в 1946 г. (Paris, Éditions des Deux Rives)
