Видите, как меняется ваше восприятие понятия присутствия? Как изменилось ваше восприятие адекватности ситуации? Теперь посмотрим на понятие свободы внутри этой ситуации. Смотрите оттуда, изнутри. Что вы видите? Чем оно наполняется? Наполняется ли понятие свободы как-то по-новому? Попробуйте наполнить его через понятие ви́дения.
М: Значит, до этого понятие свободы было наполнено чем-то другим. Потому что настоящая свобода – такая, какой мы ее сейчас рассматриваем, а все остальное – суррогат свободы. Мы называем это свободой, но в принципе мы не совсем свободны.
А: Понимаете? Понятие свободы неотделимо от понятия ви́дения. Когда мы не свободны? Когда мы не видим истинного расклада. Возьмем, например, тот гунъань, который мы сейчас разбираем. «Затем он поставил на землю кувшин с водой и сказал: – Кто может сказать, что это такое, не называя это кувшином?»
Кто может сказать, какая ловушка заключена в утверждении, сделанном Байчжаном?
Д: Слово «сказать»?
М: «Кто может». В первом классе ловят детей на этом: кто может? А они кричат: я могу! я могу!
А: На самом деле, ловушка станет понятна, если расшифровать фразу Байчжана так: «Кто из вас будет самым хорошим, послушным и умным мальчиком – таким, который сможет что-то сделать». Какая в этом ловушка заключена?
Д: Рита же обозначила: я! Я могу!
А: А назвать ее как-то можешь?
В: Эговая.
А: «Кто из вас проявит свою зависимость, проявив при этом свободу? Проявите свободу в зависимости от моего мнения!» Понимаете эту провокацию – почему он засмеялся, когда сказал, что старший монах проиграл? Байчжан засмеялся, потому что Гуйшань увидел эту провокационную двоякость его утверждения и отреагировал двояко: он, с одной стороны, проявил свою свободу, а с другой стороны, проявил свою независимость, когда пошел прочь. Вот реакция Гуйшаня на то, что он увидел в словах Байчжана. Свобода – это ви́дение. Гуйшань увидел, и он действовал, исходя из своего ви́дения. Вот это действование, исходя из ви́дения, и есть действование единственным способом или, другими словами, действование без колебаний. Но при этом ви́дение у нас одно, а возможностей проявлений свободы продолжает оставаться бесконечное количество. Мы не испытываем колебаний по отношению к тому, какой из этих бесконечных вариантов мы выберем. Почему мы не испытываем этих колебаний?
М: Ты показывал пример из айкидо, когда на один и тот же взмах руки ты можешь применить несколько приемов. Ты же об этом сейчас говоришь? Но мне еще тогда показалось: все равно только один из этого множества будет самым правильным в той или другой ситуации. К Веронике ты мог применить все три. Но если бы ты встретился с серьезным соперником, ты смог бы применить только один.
А: С серьезным соперником можно не только без выборов, но и без вариантов остаться… Если вообще останешься… в этом бренном мире.
Д: Но заранее ты не можешь это просчитать.
У: Есть масса вариантов, но только один может быть выбран без колебания. А другие могли бы быть выбраны без колебания?
А: Да.
У: Но выбирается только один. Почему?
А: Потому что не выбирается.
Д: А как происходит это не-выбирание?
А: Это момент творчества. Момент слияния абсолютной уникальности каждого из нас с абсолютной уникальностью ситуации. И уникальности не эговой, а космической. Когда происходит колебание? Когда колеблется наше ви́дение. Оно не может сфокусироваться, когда мы сомневаемся в том, как действовать правильно, чтобы это «что-то» в себе сохранить. И когда мы сомневаемся, то мы «это» уже утратили. Понимаете, почему? Потому что от того, что мы сделаем, начинает зависеть, утратим мы это или нет. А это уже перевертыш – он возникает просто от такой постановки вопроса – и обратное впадение в духовный материализм. В какой момент возникает колебание?
У: Когда мы попадаем в зависимость, сбой какой-то происходит. Когда мы выходим из этого состояния.
Д: Из себя выходим.
А: А когда это происходит?
В: Когда задумываемся. Когда в этой мысли застреваем.
А: То есть колебание возникает тогда, когда мы начинаем колебаться?
Д: Получается, что да. Как-то трудно ответить, что является первопричиной.
У: Когда мы впускаем постороннюю мысль извне.
А: Ответ каждой из вас очень близок к истине.
Д: Как всегда, не хватает нюанса.
У: А… так это когда мы совершаем обратный перевертыш?
А: Да. Совершенно верно. Когда ситуация нас как-то задевает и пугает. Почему Байчжан сказал: «Старший монах проиграл»? Потому что он стал играть. А что такое «играть»? Игра, выигрыш?
М: Вовлеченность. Когда мы напрягаемся, мы моментально вылетаем из этого состояния.
Д: А почему мы напрягаемся?
М: Потому что ситуация становится для нас значимой.
Д: А почему она стала для нас значимой?
А: Кто сможет ответить на Дашин вопрос? Она его правильно задала.
Д: Потому что эго душит.
А: Эго появляется уже в результате переворачивания, в результате ментального шума, но каков изначальный толчок? Какую угрозу мы чувствуем? Угрозу и сомнения. И колебания в том, что мы сможем сохранить это состояние – вот это присутствие внутри себя, присутствие нас в белой Таре.
Д: Мы находимся в этом состоянии, и вдруг ситуация становится угрожающей. Угрожающей чему?
А: Нашему присутствию.
Д: В этой ситуации?
А: Нашему присутствию внутри себя.
Д: И как только мы чувствуем угрозу этому присутствию внутри себя, мы тут же выпадаем?
А: Да.
Д: А что может угрожать этому состоянию?
А: Ситуация, в которой мы не знаем, как себя вести, и, следовательно, проявляем колебание.
Д: Какой-то замкнутый круг.
У: Вроде, если мы находимся в этом состоянии, то не должно быть такого.
Д: Так что это за ситуация? Боязнь потерять это состояние?
А: Да. Но мы не можем даже бояться потерять это состояние, пока мы в нем находимся. И страх потери, который, действительно, возникает, и, возникая, провоцирует эту потерю – он возникает как страх потери этого состояния в чужих глазах. И как только даже тень этого страха появляется на краю нашего сознания – мы выпадаем из своей целостности, мы расщепляемся, и процесс творчества или даже просто спонтанной и чисто интуитивной реакции становится невозможен.
В: Почему?
А: Потому что мы впускаем в себя зависимость от внешнего – еще даже как преднастройку к возникновению такого страха. Весь парадокс этой ситуации заключается в том, что мы еще даже не успели этот страх испытать, а то, чего мы только еще собираемся испугаться, уже случилось. Но самое парадоксальное в том, что случилось оно именно оттого, что мы собрались его бояться, и ни от чего другого.
Д: Если мы в нем находимся изначально, то мы не должны бояться его потерять.
А: Да, Даша, только изначально мы его потеряли давным-давно. Сейчас мы пытаемся в нем как-то утвердиться, укрепиться.
Д: Я думала, мы говорим об изначальном состоянии.
А: Изначальное состояние буддисты называли природным просветлением. Дети, находящиеся в нем, не обладают самым главным – знанием ценности пребывания в этом состоянии. И когда их родители, не будучи заинтересованы в их самостоятельности, самодостаточности, адекватности, из этого состояния их выдергивают, то они, покупаясь на базовую зависимость от родителей…
Д: То есть даже в этом замечательном состоянии зависимость сохраняется?
А: Ее там нет изначально как зависимости. Изначально есть любовь и привязанность, однако, смешанная с неведением. Но в этой любви и привязанности существует базовая архетипическая проекция на родителей как на существ высших по отношению к детям. И эта проекция заставляет оценивать их требования по отношению к ребенку самим ребенком как справедливые и исходящие из высшей инстанции.
Д: Поэтому ребенок соглашается потерять это состояние.
А: Да. Потому что он, во-первых, не знает его ценности, а, во-вторых, он ориентирован на родителя как на некое божество. Если бы родитель был при этом прозрачен в том смысле, что между его базовой сущностью и ребенком, глядящим на него, не стояло бы родительское эго, то тогда взгляд ребенка был бы адекватен, и в нем не было бы зависимости. Как зависимость он возникает не у ребенка, она создается эговостью родителя.
Д: А мы сейчас обсуждаем ситуацию, когда ребенок вырос.
У: Он уже знает ценность этого состояния. И он боится его утратить. Он боится посягательств на это состояние.
Д: И тут же его теряет.
А: Почему он боится его утратить?
Д: Потому что он начинает наделять это состояние необыкновенной ценностью.
А: Но утрачивает он его не из-за того, что наделяет его необыкновенной ценностью.
Д: Из-за страха он его утрачивает.
А: Да. А что страх в нем делает такого, что он его утрачивает?
Д: Страх всегда что-то перекрывает. В этом состоянии должно происходить какое-то спонтанное движение, которое страх должен перекрывать.
