В Гребнево тянуло, но мы опасались туда ехать. Положение Церкви в те годы стало очень печальным. Священники уже не имели голоса в собраниях прихожан, всеми делами управлял староста. У отца Владимира (в Лосиноостровской) старостами были верующие, культурные женщины, которые ничего не предпринимали без благословения настоятеля (старшего священника). Они вершили дела сообща, чем удивляли атеистическое правительство. В райисполком вызывали всех поочерёдно и спрашивали: «Почему на других приходах все жалуются друг на друга, а у вас разве не бывает разногласий?» Это им было не по нутру. Иное дело в Гребневе: там меняли то и дело и старост, и настоятелей, мира не было. Поставили такую старуху, что все дивились.
Я не раз пробовала с ней говорить, но мне всегда казалось, что она речи не понимает. Молчит, бормочет о чем-то постороннем, а косые глаза её бегают далеко по сторонам. «Нет, от неё толку не добиться!» — решала я. А дела в храме приходили в упадок. Священников то и дело меняли, они в хозяйственные дела не вмешивались. А калориферное отопление не грело, стирать облачения приходилось жёнам священников, были и пропажи, и кражи, а старостам все это сходило с рук.
Печальнее всего было то, что духовность замирала: во время богослужений часто шумели, гул от разговоров стоял такой, что не слышно было чтения псаломщика. Годами уже не было ни одного венчания. Проповедей никто из священников не осмеливался говорить. Часто не было никакой исповеди — ни общей, ни частной. Молча покрывал священник голову человека епитрахилью, после чего тот шёл причащаться.
А для нас самым страшным стало то, что в сторожке у храма поселилась старуха из Средней Азии, которая слыла колдуньей. О ней мы давно слышали, священники-пастыри (отбывавшие ссылку в Казахстане) не рекомендовали своим духовным детям даже близко подходить к этой личности. Она ставила свечи, посещала богослужения, являлась матерью священника, служившего в Гребневе. Понятно, что её можно было встретить и в парке, окружавшем храм. Поэтому я с маленькими внучатами в те два года даже не ездила в Гребнево, жила в Москве.
Но вот священника сменили, семья его уехала. Третий внучек мой, Дима, подрос, и мы с радостью водворились на лето в свой милый дом. Не скажу, чтобы мне было легко: с Димы глаз не своди — ему один год, Ане два года, а Лёше четыре года. Конечно, мне все помогали: Любочка приезжала, Катя, Коля со Светой ездили то в Москву, то обратно.
Однажды даже монах наш (тогда уже не Сима, а Сергий) провёл с нами свой отпуск. Когда я его провожала обратно в Лавру, то спросила:
— Ну как тебе, не трудно было среди детского шума и суеты?
Он ответил:
— Я насилу дождался, когда вернулись родители малышей и я освободился.
Дело в том, что мы отпускали Колю со Светой на юг подлечиться.
Однажды около десяти часов вечера в дверь к нам позвонили, и мы услышали крик: «Храм внутри горит, скорее!» Отец Николай и Любочка ещё не легли и побежали к храму. Дверь открыли, но из-за густого дыма войти было уже невозможно. Впереди слева полыхало пламя, с треском падал старинный иконостас. Приехавшие пожарные залили огонь, но уже сгорела одна треть иконостаса зимнего храма. Уцелевшие помещения и алтарь были покрыты чёрным нагаром. Сгорел (в закоулке) целый шкаф с книгами, ещё шкаф с иконами, которые клали на аналой по праздникам. Приехала милиция, началось следствие...
На следующий день после пожара храма горело ещё три дома, два из которых сгорели дотла. Остановили двух восьмилетних мальчуганов, которые в ужасе бежали из леса, где горели дачи. Дети сознались, что все пожары — дело их рук. Я видела молодого следователя, который сидел на ступеньках храма и записывал показания ребятишек. Они ласково жались к следователю и доверчиво, жестикулируя, по-детски рассказывали ему, как им удалось проникнуть в храм. Один прут у оконной решётки был слегка отодвинут в сторону, поэтому маленькие головки детей прошли через отверстие решётки окна, которое было открыто. Храм проветривался, сторожей не было, вечерело. Смельчаки (вернее, глупыши) достали спички, зажгли свечи, обошли все закоулки. «Мы подземные ходы искали», — оправдывались малыши. И что с них спрашивать? Дневные сторожа наши Василий с Варварой сидели дома, а ночная сторожиха пришла вместо восьми часов к десяти вечера. Увидев пламя в окнах храма, она прибежала к нам, прося кого-нибудь сесть на велосипед и доехать до телефона, который был только на фабрике, что отстояла на полкилометра от храма. Итак, храм остался закоптелым, чёрным от сажи, которая лежала повсюду и издавала сильный запах. Но алтарь был цел, центральный иконостас только потемнел и требовал, как и все кругом, промывки.
Пожар произошёл 2 сентября, когда службы совершались ещё в летнем здании. Там и продолжали служить до морозов, а зимний храм стали понемногу промывать. Но настоящий ремонт начали только года через два, когда удалось сменить старосту. Она лежала в больнице, но ключи от храма не отдавала. Её зять-атеист приезжал на машине, отпирал ворота и склады, хозяйничал, как хотел. А больная старуха-староста говорила: «Ничего, я уж как-нибудь досижу...» — «Досидела!» — возмущались прихожане и добились (с трудом) её замены. Собрали средства с добровольных жертвователей. Энергичная Мария Петровна, новая староста, взялась за восстановление храма вместе с отцом Иваном, который стал настоятелем.
Отец Димитрий Дудко в Гребневе
До назначения отца Ивана за шесть лет в гребневском храме сменилось пять настоятелей, Дело в том, что в 76-м году вторым священником в Гребнево из Москвы был переведён знаменитый отец Димитрий Дудко, который был не в ладах с властями. Обстановка изменилась до неузнаваемости. Появилось много новых людей, молодёжь ехала к нам и из Фрязина, и из Москвы, и из окрестных мест. Зазвучали длинные, увлекательные, меткие проповеди отца Димитрия, которые многие записывали на магнитофонную плёнку и распространяли среди верующих, в том числе и за границей: в Европе и Америке. Впоследствии даже отец Серафим (Роуз) в своих трудах приводил цитаты из проповедей отца Димитрия.
Как изголодавшиеся (после длительного молчания), ловили люди святые слова истины, стояли долго и напряжённо внимали. Потом никто не спешил уходить, отца Димитрия осаждали вопросами. Не только в праздники, но и по будням ограда храма была полна людьми, по большей части молодёжью. Под липами ставились столы, дымили самовары, происходила общая трапеза. Зимой и в непогоду народ собирался в сторожке у отца Димитрия, за обедом читалось Священное Писание. К Церкви примкнуло много новых, дотоле не просвещённых верою людей.
Отец Димитрий старался своих духовных детей снабдить литературой, за которой пришёл как-то в наш дом. Батюшки моего не было. Я показала отцу Димитрию нашу духовную литературу, и он кое-что выбрал для себя. Во второй приход к нам отец Димитрий застал отца Владимира. Последний был немногословен, насторожён и невесел. Отец Димитрий заметил настроение моего супруга и вежливо спросил его:
— Может быть, вам, отец Владимир, нежелательны мои посещения?
Батюшка мой ответил:
— У нас взрослые сыновья, они постоянно находятся при Патриархе Пимене, выезжают часто с ним за границу. Знакомство с вами, дорогой наш отец Димитрий, может помешать нашим детям... Вы же понимаете...
— Благодарю вас за откровенность, — ответил отец Димитрий, — больше я не приду.
Священники по-братски расцеловались и расстались. С тех пор отец Димитрий не приходил. Но я не раз встречала его в ограде, когда гуляла там с маленькими внучатами.
Родной мой папочка, который любил проводить часы в парке, благоговел перед подвигом отца Димитрия и не раз беседовал с ним на летних прогулках. Папа мой понимал, какое великое дело совершает отец Димитрий, стараясь разжечь в сердцах людей веру, которая в те годы, казалось, еле теплится. Одна обрядовая сторона, без живого слова пастыря, не могла поддерживать веру в стране, где уже семьдесят лет правительство душило Церковь Божию. Оно противостояло доброму и смелому пастырю Дудко, переводя его с одного места на другое. Но народ нашёл его и в Гребневе.
Тогда власти предписали настоятелю храма, отцу Владимиру Н., следить за Дудко и доносить о его действиях. Благочестивый и богобоязненный отец Владимир Н. не стал стукачом, поэтому его заменили другим священником. И отцу Владимиру Н. пришлось переезжать с насиженного места, хотя четверо его детей ходили в школу в Гребневе, а двое других ещё сидели в коляске. Бедная матушка Валентина! Как трудно ей было менять приходы один за другим, так как супруг её нигде не желал идти на поводу у врагов Церкви.
У нового настоятеля, отца Александра Б., была больная астмой супруга. Детей у них не было, хотя они прожили в любви и согласии уже больше двадцати лет. И вот, несмотря на то, что больная матушка поселилась в сторожке храма у пруда, здоровье её неожиданно поправилось. Мы их знали давно, так как в Москве мы жили в одном с ними доме. Мы им сочувствовали, видя, как бережёт отец Александр свою супругу, возит её постоянно в Ялту, но ей легче не становилось. А в Гребневе матушка вдруг расцвела и родила двух прекрасных дочек. Счастью супругов радовались все. Я спросила отца Александра:
