— Как я устал, я долго работал, дом приводил в порядок. Не успел еще все сделать…
А в другой раз он сказал:
— Я был далеко, дом свой устраивал. Он не тут — мой дом, а там, далеко, где Зоечка…
Тогда я поняла, что душа моего папочки временно переносится туда, где ждет его Вечное Жилище, в Царство Небесное. Тихо-тихо, слабеньким голоском отец мой под утро начинал иногда читать молитвенное правило. Читал верно, не сбиваясь, как по молитвеннику. Так он молился во сне, не просыпаясь. В те дни болей не было, он не ел.
После десяти дней такой голодовки папа начал просить кушать. С ужасом и стыдом вспоминаю я, как не давала ему ничего, кроме сладкой воды. Вот тогда-то и сбылись слова отца Митрофана: «Ждать с нетерпением будешь его смерти, кушать ему не будешь давать, голодом морить отца будешь…».
В те же дни я будто забыла эти пророческие слова, сама как будто помешалась. Все ждала, что отец мой скончается тихо, без муки… А он вдруг опять хлеба просит, кашки… Но что тяжелее ему терпеть — голод или боли в желудке? Такие мысли бродили у меня в голове, я не сознавала, что грешу, ускоряя смерть отца. Но по молитве отца Митрофана Господь спас меня от греха: приехал мой сын — монах Сергий. Я посоветовалась с ним, и он велел мне начать снова кормить дедушку. То же самое советовала мне и Катюша. Со страхом я дала дедушке сначала кефир, потом еще что-то. И он начал снова принимать пищу после двенадцати дней голодовки. Опять начались боли, опять начались лекарства и галлюцинации.
Так прошли дни Святого Рождества Христова, папа кушал даже понемногу протертый суп. Но дни его были сочтены. Ноги стали остывать, язык стал неметь. Накануне памяти святителя Василия Великого папа показал на голову:
— Тут не в порядке, — с трудом выговорил он. Глотать ему стало трудно, речь прерывалась.
— Последняя моя просьба к тебе, — сказал отец. — Помоги мне одеться и ехать в церковь.
Теперь я уже понимала, о какой поездке он толкует.
— Да, да, конечно помогу, когда надо будет собраться в церковь, — сказала я.
Больше говорить папочка не мог. А я была не в силах его приподнять и перестелить ему постель. Я вызвала зятя. Он приехал быстро, и мы с ним вдвоем навели у умирающего порядок. Все ушли в храм, я оставалась одна. Около отца мне дышать было невозможно… Я забралась в другой комнате на кровать мужа и полусидя стала читать молитвы на исход души. Я чувствовала, что силы меня оставляют. Папочка бедный мой лежал в забытьи. Батюшка мой вернулся поздно, лег спать. Я осталась в его комнате. Ночью, около двух часов, я зашла к отцу. Он тихо стонал, горела лампада, форточка была приоткрыта, но рефлектор грел воздух. Когда я вышла, мне показалось, что он застонал громче. Но что было делать? Лекарство он уже не глотал, говорить не мог… С горьким чувством упала я на свою раскладушку и тут же уснула.
Меня разбудил Володенька:
— Пойдем вдвоем к дедушке. Он тихо лежит, но… пойдем.
Мы вошли, включили свет. Папочка мой был мертв. Мы не заплакали, а сказали: «Царство ему Небесное». Пошли через балкон будить сына, Коля побежал на улицу звонить родным по телефону. Я стала готовить белье для покойного. Вскоре приехали четверо мужчин. Они просили меня уйти и не мешать им — сами вымыли и одели дедушку. Отец Сергий быстро привез гроб, так что к вечерней службе тело почившего находилось уже в храме.
Был канун праздника преподобного Серафима, которого так любил мой папочка. Я вспомнила его рассказ о том, как он в молодости паломничал в Дивеевскую обитель. Там была одна прозорливая юродивая, с которой приезжие беседовали. Она сказала моему отцу: «Вот ты к нам придешь на праздник преподобного Серафима…». Тогда этих слов никто не понял, а теперь мы их вспомнили.
Отпевали мы дорогого Николая Евграфовича в Лосиноостровской, в храме Адриана и Наталии, где мой батюшка был настоятелем. Храм был полон, приехали проститься с покойным многие из его друзей… Хочется сказать — духовных детей, потому что Николай Евграфович был для многих как духовник. Ведь последние сорок лет к отцу моему ежедневно приходили люди, когда трое, когда пятеро, а то и больше. Сидели, ждали своей очереди, как у врача. А он всех выслушивал, давал советы, молился с ними вместе. Посетители выходили заплаканные, но утешенные, с облегченной душой.
Многих мой папа обратил к вере, других поддержал, всех обильно снабжал духовной литературой. Он сам переплетал «самиздат», вдевая рыболовные лески в толстые иглы, постукивая молоточком, пробивая дырки в бумажных слоях и картонных обложках. Да воздаст Господь рабу своему за его труды по распространению Слова Божьего! Ведь в те семьдесят лет нельзя было нигде купить ни книг о жизни святых, ни их проповедей или поучений. А из убогой квартиры Пестовых уносили чемоданы литературы, которую везли в город Грозный (на Кавказ), в Иркутск и другие уголки огромного Советского Союза. Почти вся пенсия отца шла на оплату труда машинисток. Папа раздавал книги бесплатно, но просил возвращать их по прочтении. Если книги «зачитывали» и вернуть не могли, то отец говорил их цену и предлагал за книги уплатить, что многие охотно и делали. Если же у читающих денег не было, то отец им охотно прощал, так как литературу он печатал и имел не в одном, а в нескольких одинаковых экземплярах.
Мамочка моя часто этому ужасалась: «Найдут при обыске — посадят!». Ведь это доказательство распространения религиозной литературы, которая считалась антисоветской. Папочка мой усердно молился, потом открывал Священное Писание и укреплялся в своей деятельности словами Господа «Не бойся, малое стадо…» и словами 90-го псалма «За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его…».
Так с надеждой на Господа переплыл мой отец пучину волнующегося житейского моря и достиг тихой пристани. Лицо его в гробу было спокойно и радостно. И всех провожающих Николая Евграфовича в жизнь вечную охватило торжественное настроение, как бывает в большие праздники. Не было ни слез, ни жалоб. Мне некоторые выражали свое соболезнование, но мне хотелось ответить им: «Тогда надо было соболезновать, когда Николай Евграфович лежал и страдал. А теперь он перешел в Царство Господа своего, встретился с супругой, с сыном, со святыми отцами, отдавшими жизнь свою за Христа. Папа мой уже блаженствует, и я за него рада…».
Конечно, я молчала, благодарила за участие, так как муж мой сказал мне: «Ты не показывай свое настроение». А у меня на душе птицы пели. И не осталось у меня в памяти ничего земного, связанного с похоронами отца. Могила его — в Гребневе, там же, где могила мамы. Кругом лес, деревья шумят, виден пруд, и красота природы там необычайная.
Меня, осиротевшую, дети отправили пожить после похорон в Гребневе, а сами занялись ремонтом моей квартиры. Батюшка мой жил при своем храме, где у него была прекрасно обставленная комната, там он и питался. А недели через две, когда мы с ним вернулись в свое Отрадное, в квартиру, где умирал Николай Евграфович, то мы дома своего не узнали: все было вымыто, убрано, произведен полный ремонт. Дай Бог здоровья и сил моей дочке Любочке, которая вместе с мужем сменила обои и обновила наше жилище. Верна пословица: «Зятя хорошего найдешь — сына себе приобретешь».
Снова затопали у нас ноженьки милых внучат, а на двери кухни повисли качели для веселого трехлетнего внука Димочки.
Отошел ко Господу мой дорогой отец, но я чувствовала снова его заботу обо мне, его любовь. Я, конечно, молилась за его душу, хотя умом ясно сознавала, что он в чертогах райских.
Я стала опять прибегать к его помощи, обращалась к папе, как при его жизни, простыми словами беседуя с ним. После операции (в 68-м году) я около десяти лет страдала мочекаменной болезнью. Каждые два-три месяца бывали болезненные приступы. Тогда я лежала по неделе и больше, меняя грелки на животе, опускаясь в горячие ванны, принимая лекарство, растворяющее песок в почках. Однажды друзья порекомендовали мне пить настой «японского грибка», научили, как с ним обращаться. Это была великая милость Божия, посланная мне по молитвам моего родного папочки. Я поняла это после следующего сна.
Вижу я себя в нашей маленькой прихожей, окруженной внуками. Я собираюсь с детьми на улицу, обуваю, одеваю малышей, завязываю шарфы, натягиваю на их ручонки варежки. Рядом стоят саночки и большой деревянный крест, похожий на могильный, из светлого дуба. Как мне все вместе захватить? Я знаю, что это мой крест, который мне надо взять и нести. Я держу саночки, беру за руку ребенка, двоим детям велю идти за мной, а крест берет мой отец и идет с ним к двери.
— Папа, это мой крест, — говорю я. — Я должна его сама нести.
— Но пока у тебя на руках внуки, я понесу твой крест, — говорит отец и выходит на лестничную площадку.
Он вызывает лифт и входит в него, я не успеваю его догнать, так как веду малышей. От волнения я просыпаюсь. Открываю глаза с мыслью, что отец унес мой крест, теперь мне будет легче справиться с детьми…
