Эллинских «псов» подвести к Царю Израиля и Филипп не посмел. «Идет и говорит о том Андрею; потом Андрей и Филипп сказывают о том Иисусу. Иисус же сказал им в ответ: пришел час прославиться Сыну Человеческому».
Что это значит? Почему слава Сына — пришествие эллинов? Разве быть Царем Израиля уже не слава? Нет, те же уста, что сегодня восклицают: «Осанна!» через шесть дней, завопят: «распни!» Слава Сына — исполнить волю Отца, спасти мир. «Весь мир идет за Ним», — говорят между собою фарисеи, за минуту до прихода эллинов, как будто уже зная о нем. Мир вещественный — Рим, мир духовный — эллинство. Он-то и пришел к Сыну. Первые попавшиеся эллины к Нему не пришли бы; эти знали, конечно, зачем и к Кому идут. Он и говорит им, как знающим:
Истинно, истинно говорю вам:
если пшеничное зерно,
падши на землю, не умрет,
то останется одно;
а если умрет, то принесет много плода.
Вся Елевзинская тайна в этом слове, и слыша его, не могли не понять знающие тайну Эллины, что зерно — Он сам.
Когда Я вознесен буду от земли,
всех привлеку к Себе.
(Ио. 12, 12–32)
Слыша и это слово, не могли они не понять, что перед ними — высоко вознесенный, «Срезанный Колос», — «Великий Свет» Елевзинских ночей — Спаситель мира.
XL
Эта одна из самых не только божественно, но и человечески-подлинных страниц Евангелия, остается доныне как бы не прочитанной, слово Господне о пришествии мира к Нему как бы не сказанным. Но если бы мы не были так слепы, то увидели бы, что здесь, в пришествии Эллинов, боги древних таинств, боги Атлантиды — первого погибшего мира, привели второй, погибающий, — к Спасителю.
14. К ИИСУСУ НЕИЗВЕСТНОМУ
I
В Рождество Христово я кончаю эту книгу об Атлантиде-Европе. Здесь, на берегу Средиземного моря у подножья Лигурийских Альп, дни зимнего лета, «Гальционовы», как называли их греки, потому что Бог Посейдон в них углаживает волны моря, утишает бури, чтобы гальционы-чайки, ему посвященные, могли высиживать птенцов своих в плавучих гнездах, — эти райски-тихие дни — самые блаженные в году. Летом пахнет, в декабре, смолистая хвоя в кипарисовых аллеях запустевших вилл,
Где поздних, бледных роз дыханьем
Декабрьский воздух разогрет.
Тают в несказанном свете, как в славе Преображения, розово-снежные Альпы, прозрачно-лиловые холмы Эстереля и моря, воздушно-голубое, как небо, где паруса белеют, подобно крыльям ангелов. И в зимнем, сонном щебете птиц слышится ангельский хор:
Слава в вышних Богу
и на земле мир.
Острова Блаженных, Гомеров Элизиум, напоминает, в эти золотые дни, этот очарованный край:
Ты за пределы земли, на поля Елисейские, будешь
Послан богами туда, где живет Радамант златовласый,
Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает,
Где сладко-шумно летающий веет зефир, Океаном
С легкой прохладой туда посылаемый людям блаженным.
Кажется, век Золотой притаился в этих райских долинах, как в полуденной щели скалы — зимняя бабочка и небо сходит на землю, как будто все на земле уже совершилось, кончено — готово к царству Божьему. Только здесь верит сердце в Золотой Век, бывший и будущий, золотой сон человечества, и хочется плакать от грусти и радости: радость о том, что это было и будет; грусть о том, что это было так давно и так не скоро будет.
II
Есть у каждого сердца свои приметы, пусть для других суеверные, но для того, кто наблюдает их, несомненные. Есть и для меня такие приметы на книге моей, как бы таинственные знаки судьбы.
Первый знак — время, когда книга написана: после первой всемирной войны и, может быть, накануне второй, когда о Конце никто еще не думает, но чувство Конца уже в крови у всех, как медленный яд заразы.
Знак второй — то, что книга написана русским изгнанником. Только видевший конец своей земли знает, чем будет конец всей земли — Атлантиды-Европы. Люди без родины — духи без тела, блуждающие по миру, на страшную всемирность обреченные, может быть, видят уже то, чего еще не видят живущие в родинах — телах, — начало и конец всего, первые и последние судьбы мира, Атлантиду-Апокалипсис.
Третий знак — то, что книга написана во Франции — вечной, вопреки всему, посреднице между двумя мирами — древним, эллино-римским, а может быть, и древнейшим, друидо-кельтским, кроманьонским, и новым, европейским; между двумя морями — Средиземным и Атлантическим; между двумя тайнами — Востоком и Западом.
Знак четвертый — то, что книга написана здесь, в этой райской долине, где все еще скользит легко-легко, почти незримо, как тень от крыльев зимней бабочки по бледным лепесткам декабрьской розы, последняя тень Атлантиды — золотого века, прошлого, а может быть, и будущего — первая тень.
И, наконец, пятый знак, самый для меня счастливый, таинственный, — то, что я кончаю эту книгу о рождестве человечества, в день Рождества Христова.
III
Ночью, при блеске молнии, путник в горах видит вдруг с высоты весь пройденный путь; так, говорят, умирающий видит всю свою жизнь; так же и я, в этой книге о древних таинствах, увидел — вспомнил, в одно мгновение, всю жизнь человечества, ибо знают ли это люди или не знают, хотят или не хотят, — все во всемирной истории движется от таинств к таинствам, как в теле человека — от сердца и к сердцу льющаяся кровь.
Все, что мы узнали, увидели в этом мгновенном видении, — весь, от начала мира до сегодняшнего дня, пройденный человечеством путь — можно бы выразить в трех словах: тайна таинств — Христос.
IV
«Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?» (Лук. 7, 19.) — этот вопрос — соблазн Иоанна Предтечи, как будто забывшего свои же слова: «Идет за мною Сильнейший меня», повторяют ученики Господни, уже после явлений Воскресшего, как бы не веря в них и снова влагая персты в крестные язвы Распятого. Вот что рассказывает Петр, в своем «Возвещении», Kêrygma:
«Мы же, раскрывши книги Пророков, возвещающих Христа Иисуса, то в темных притчах и образах, то в ясных словах, и увидевши, что в них предсказаны Его пришествие, и смерть, и крест, и воскресение… все, что было и будет, — поверили, ибо познали, что все сие, воистину Бог совершил» (Clement Alex., Strom., VI, 15, 128. — Preuschen, Antilegomena, 1901, p. 54, 145).
Когда говорят пророки,
вот, Я Сам говорю.
Hoti ho lalôn en tois prophêtais
idou pareimi,
по «незаписанному» слову Господа (Epiphan., Haeres., XXIII, 5. — A. Resch, Agrapha, 207).
Где же эти пророки, только ли в Израиле? Нет, во всем человечестве.
Многие придут с востока и запада и возлягнут с Авраамом, Исааком,
и Иаковом в царстве небесном,
а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю.
(Мт. 7, 11–12)
Дух дышит, где хочет, не в одном углу земли, а по всей земле, «ибо Господня земля и что наполняет ее» (Пс. 22, I); Дух говорит не на одном языке, а на всех; тот же Дух в древних таинствах, как в пророках Израиля; тот же «свет к просвещению язычников», fôs eis apokalypsin ethnôn (Лук. 2, 32), только в призме иной, в иные цвета преломляемый; та же звезда, ведущая в вертеп Вифлеемский, волхвов с Востока и богов Атлантиды с Запада.
V
Кто такая Сибилла эллинно-римская? Древневавилонская schebiltu (А. Jeremias, 88), Гераклитова Пифея, что «гласом своим в Боге, проницая тысячелетия, вещает исступленными устами грозное» — начало и конец всего, — дохристианская душа человечества — «перворелигия». Вот почему гимн Фомы Челанского (Thomas da Celano) о кончине мира, повторяемой органными гулами средневековья, соединяет Сибиллу с Давидом, пророком Израиля:
Dies irae, dies illa,
Solvet saecuum in favilla,
Teste David et Sibylla.
Вот почему, и в росписи на сводах Сикстинской капеллы, каждого из двенадцати ветхозаветных пророков сопровождает Сибилла.
Тайна Востока и тайна Запада — как бы две колеи, проложенные Иакховым шествием на Елевзинской Священной дороге.
Ныне грядущему Господу путь уготован.
Первый завет — путь ко второму, Отчий — к Сыновнему, не только в Израиле, но и во всем человечестве.
«Когда говорят посвященные в таинства, — вот, Я Сам говорю», — мог бы сказать Иисус Неизвестный.
VI
В Капернауме-городке, у Тибериадского озера, маленькие, бедные домики построены из черных базальтовых плит; только одна синагога — из белого известняка, подобного мрамору. Венцы колонн и архитравы ионического ордена, а также львы, орлы, кентавры и боги-дети с цветочными вязями, в украшающих стены ваяниях, — все напоминает эллинский храм (P. Rohrbach. Im Lande Jahwes und Jesu, 1911, p. 344–345). Как бы два девственных, живому телу Персефоны подобных мрамора — тот, в синеве елевзинского, и этот — галилейского неба. Здесь, в Капернаумской синагоге, начал Иисус проповедывать.
