Спустя четыре дня после подписания соборного послания к папе писал к князю Острожскому и Потей, между прочим, следующее: «О нас рассеяли неверные слухи, будто мы уже совсем пристали к римской вере, и согласились служить мшу, и употреблять опресноки... Всему не верьте, хотя и знаю, что много новин доносят вам о некоторых из нас, будто мы постановили что-то противное нашей вере и Церкви. Ничего еще не постановлено, ни худого, ни доброго, но мы так несчастны, что нас выдают уже за отщепенцев и еретиков и подозрительно смотрят на наши съезды. Удивительно! Всем еретикам всяких сект вольно съезжаться, установлять порядок в своих сборищах, а нам, горьким епископам, имеющим неразрывное преемство от Христа и апостолов, нельзя промышлять и советоваться о Церкви Божией, тогда как мы имеем благочестивых панов, патронов нашей веры, между которыми мы без всякой лести признаем Вашу княжескую милость главным светилом нашей религии... Пока между нами не было еще ничего верного, я не извещал Вашей милости. А теперь в чем мы условились между собою и на что соглашаемся, то посылаю Вам на письме. Я рад бы и сам быть у Вас, чтобы объяснить, для чего мы так поступаем, вспоминая увещание Ваше, писанное ко мне в Брест, чтобы мы старались о соединении с Римскою Церковию, только без нарушения веры и религии нашей. Дай же Бог, чтобы и теперь Ваша милость, имея то же желание, ласково помог нам в этом деле и постарался о нем. Униженно и слезно прошу именем Божиим: не увлекайся гневом, но с спокойным и умиленным смыслом прочитай наши артикулы. Увидишь, что в них нет ничего нового или касающегося нашей веры, кроме одного календаря, но календарь не есть догмат веры, а такая церемония, которую без нарушения совести Церковь может отменить. Дал бы Бог, чтобы я с Вашею милостию мог где-либо повидеться пред моим отъездом к королю, к которому я должен по его приказанию отправляться немедленно; знай, что я побываю прежде в Люблине, на трибунале по моим тяжебным делам с добрыми соседями». Князь Острожский, без сомнения, внимательно прочитал присланные ему в копии условия унии и соборное послание митрополита и епископов к папе, но увидел, что это совсем не та уния, которой он желал и о которой писал в Брест к Потею, что она заключается без согласия Восточных патриархов и всего московского духовенства и князя, заключается одними западнорусскими владыками, без участия даже их низшего духовенства и паствы. И неудивительно, если князь написал в ответ Потею суровое письмо, в котором прямо говорил, что не признает его более за пастыря Церкви и хочет всеми силами противиться такой унии. И вслед за тем разразился еще следующим воззванием ко всем православным обитателям Литвы и Польши, духовным и светским (от 24 июня): «С молодости моей я воспитан моими преименитыми благочестивыми родителями в истинной вере, в которой с Божиею помощию и доселе пребываю, и надеюсь непоколебимо пребывать до конца жизни. Я научен и убежден благодатию Божиею, что, кроме единой истинной веры, насажденной в Иерусалиме, нет другой веры истинной. Но в нынешние времена злохитрыми кознями вселукавого дьявола сами главные начальники нашей истинной веры, прельстившись славою света сего и помрачившись тьмою сластолюбия, наши мнимые пастыри, митрополит с епископами, претворились в волков, и, отвергшись единой истинной веры святой Восточной Церкви, отступили от наших вселенских пастырей и учителей, и приложились к западным, прикрывая только в себе внутреннего волка кожею своего лицемерия, как овчиною; они тайно согласились между собою, окаянные, как христопродавец Иуда с жидами, отторгнуть благочестивых христиан здешней области без их ведома и вринуть с собою в погибель, как и самые сокровенные писания их объявляют. Но Человеколюбец Бог не попустит вконец лукавому умыслу их совершиться, если только Ваша милость постараетесь пребыть в христианской любви и повинности. Дело идет не о тленном имении и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего быть не может. Весьма многие из обитателей нашей страны, особенно православные, считают меня за начальника православия в здешнем крае, хотя сам я признаю себя не большим, но равным каждому, стоящему в правоверии. Потому, опасаясь, как бы не остаться виновным пред Богом и пред вами, и узнав достоверно о таких отступниках и явных предателях Церкви Христовой, извещаю о них всех вас, как возлюбленную мою о Христе братию, и хочу вместе с вами стоять заодно против врагов нашего спасения, чтобы с Божиею помощию и вашим ревностным старанием они сами впали в те сети, которые скрытно на нас готовили... Что может быть бесстыднее и беззаконнее? Шесть или семь злонравных человек злодейски согласились между собою и, отвергшись пастырей своих, святейших патриархов, от которых поставлены, осмеливаются властно, по своей воле отторгнуть всех нас, правоверных, будто бессловесных, от истины и низвергнуть с собою в пагубу. Какая нам может быть от них польза? Вместо того чтобы быть светом миру, они сделались тьмою и соблазном для всех... Если татарам, жидам, армянам и другим в нашем государстве сохраняются без всякого нарушения их законы, не тем ли более нам, истинным христианам, будет сохраняться наш закон, если только все мы соединимся вместе и заодно усердно стоять будем? А я как доселе во все время моей жизни служил трудом и имением моим непорочному закону святой Восточной Церкви, в размножении святых писаний и книг и в прочих благочестивых вещах, так и до конца при помощи Божией обещаюсь служить всеми моими силами на пользу моих братий, правоверных христиан и хочу вместе со всеми вами, правоверными, стоять в благочестии, пока достанет сил...» Можно судить, какое впечатление должно было произвести на православных обитателей Литвы и Польши такое воззвание князя Острожского. Прежде между ними носились лишь темные слухи о какой-то измене, замышляемой их архипастырями, теперь всеми уважаемый князь объявлял решительно, что митрополит и епископы несомненно уже положили изменить святой Восточной Церкви и присоединиться к Западной, как сам он удостоверился из их тайных писаний, и что, изменяя сами, они своевольно хотят увлечь за собою и свою паству. Прежде, смущаясь слухами о недобрых намерениях своих владык, многие могли недоумевать, что же им делать, где искать опоры и руководства, теперь тот, кого признавали начальником православия в крае, призывал всех стать с ним заодно на защиту православной веры против отступников и предателей и общими силами воспрепятствовать их злому замыслу. И действительно, движения против унии немедленно начали обнаруживаться в разных местах: в Львове, Вильне, Новогродке.
В Львове, к изумлению, подал пример сам епископ – Гедеон Балабан. Еще в начале июня он приезжал в Острог к князю Константину, но лишь с просьбою, чтобы князь примирил его с львовским братством. Теперь, в конце июня, Гедеон снова был у князя, может быть, с прежнею просьбою, но при этом, по убеждению ли от князя или сам собою, выразил намерение отказаться торжественно от всякого участия в деле унии и, вероятно, условился с князем, где и когда это сделать. По крайней мере, в тот самый день, именно 1 июля, когда Гедеон явился в гродский владимирский уряд, там уже находились сам князь Острожский и несколько других вельможных панов. В их-то присутствии Гедеон и. сделал следующий протест для внесения в актовые книги: «В 1590 г., 24 июня, находясь на Соборе в Бресте, мы, епископы: Луцкий Кирилл, Пинский Леонтий, Холмский Дионисий и Львовский – я, Гедеон, определили принесть королю жалобу на обиды, претерпеваемые православными от латинян, и просить его милостей; для представления нашей жалобы и просьбы мы избрали о. Кирилла Терлецкого, а для написания той и другой дали ему четыре мембрана (бланковых листа) с нашими подписями и печатями. Потом в 1594 г., 27 июня, находясь на съезде в Сокале, мы, епископы: Луцкий Кирилл, Перемышльский Михаил, Холмский Дионисий и Львовский – я, Гедеон, опять избрали о. Кирилла и дали ему четыре наших бланкета с нашими подписями и печатьми для принесения королю такой же точно жалобы от нас и просьбы. Но теперь дошла до меня весть, что о. владыка Луцкий написал на тех листах что-то иное, представил королю какие-то предложения от нас, какое-то постановление, противное нашей вере, правам и вольностям, чего я ему никогда не поручал. Против такого постановления, написанного владыкою Луцким или другими лицами, я протестую, потому что оно составлено в противность правилам и обычаям нашей православной веры, нашим правам и вольностям, без ведома и дозволения патриархов, наших духовных начальников, без совещаний духовного Собора, а также без воли светских сословий, как знатных старожитных фамилий, так и простых людей православной веры, без согласия которых мы ничего делать и решать не можем». В последних словах протеста ярко высказывались те самые мысли, каких держались сам князь К. К. Острожский и другие ревнители православия и на основании которых они отвергали затеянную теперь епископами унию. Протест Гедеона мог иметь в свое время весьма важное значение: он бросал новую и самую мрачную тень на дело унии, основанное будто бы на подлоге, и тем сильнее мог отталкивать от нее православных. Но поистине протест этот был несправедлив и не заслуживал веры. То правда, что на Брестском Соборе 1590 г. епископы жаловались друг другу на обиды, какие терпели от светских чинов, но не четыре только епископа, а все; следовательно, если бы на Соборе действительно было положено принесть жалобу королю, то, конечно, всеми присутствовавшими епископами, а не четырьмя. Отчего же на бланкетах, данных с этою целию Терлецкому, не подписались ни митрополит, ни Владимирский владыка Мелетий Хрептович, которые также присутствовали на Соборе? Видно, четыре епископа дали свои бланкеты на что-то другое, на что не согласны были ни митрополит, ни владыка Мелетий. Вероятно, на одном из бланкетов, данных четырьмя епископами в Бресте, Терлецкий и написал известное их заявление об унии, пометив его, впрочем, не 1590, а 1591 г. На это заявление король еще в 1592 г. отвечал четырем епископам известною грамотою, которая, без сомнения, тогда же была им объявлена. Почему же Гедеон не протестовал тогда против подлога, сделанного Терлецким? Достоверно и то, что Гедеон и другие епископы, бывшие на съезде в Сокале, дали Терлецкому на самом ли съезде или в иное время бланкеты с своими подписями и печатями. Но как же они решились вновь сделать Терлецкому такую от себя доверенность, когда однажды он уже обманул их и злоупотребил их бланкетами? С чего это вздумали четыре епископа, съехавшись в Сокале, принесть жалобу королю на обиды, претерпеваемые православною Церковию, когда такая жалоба от лица всех епископов только в 1592 г. была принесена самим митрополитом и вызвала известный универсал короля? Нет, верно, в оба раза бланкеты даны были епископами Терлецкому для той именно цели, для которой он их и употребил. А если бы и не для той, если бы мы и поверили Гедеону, будто Терлецкий злоупотребил бланкетами, – есть другие, несомненные свидетельства, что Гедеон живейшим образом участвовал в деле унии: под его председательством был Собор во Львове 28 генваря 1595 г., и под определением Собора о согласии на унию первый подписался Гедеон, а 12 июня он вместе со всеми прочими владыками подписался и под соборным посланием их к папе. Зачем же Гедеон умолчал об этих двух актах, протестуя во владимирском гродском уряде против унии и мнимых злоупотреблений Терлецкого? Князь Острожский, без сомнения, знал правду, но он надеялся, что Гедеон теперь отстанет от прочих владык и перейдет на сторону противников унии, и потому написал к львовскому братству (6 июля) и убеждал его примириться с Гедеоном. Но за то Терлецкий принес королю жалобу на Гедеона за его несправедливую протестацию, оскорбительную для чести Кирилла, и Гедеон через два месяца позван был на королевский суд.
