917
Можно перечислить ряд вопросов, которые ставит отец С. Булгаков и пытается дать на них ответы. «В каком отношении находится акт сотворения мира к собственной жизни Бога или к вечности Его? Каким образом могла воплотиться одна Ипостась Святой Троицы и тем как бы выделиться из Ее Триединства? Как же протекает тройственная Божественная жизнь в то время, когда Одна из Ипостасей отсутствует на небесах (в «сошествии с небес»), но воплощается на земле? Как возможно Ее участие в Единой и Единосущной жизни Святой Троицы, после того как Она вышла из Ее единства? Как совершилось это соединение (двух естеств в воплощении) и чем оно является для Божества и человечества? Каково Его (воплотившегося Сына Божия) самосознание? И прежде всего, есть ли оно непосредственное Богосознание? Сознает ли Себя Иисус Богом, Которому приличествует Божеское поклонение? Отделяет ли Его это Богосознание от сынов человеческих? Каково оно в Нем — это Божественное самосознание?» (см.: Агнец Божий. С. 141, 218, 239, 292). Из этой книги и из других сочинений отца С. Булгакова подобных вопросов можно было бы привести значительно больше.
Указ патриарха Сергия // О Софии… С. 7.
Бердяев Н. О софиологии // Путь. № 16. 1929. С. 95–96.
Самое понятие о Софии имеет у отца С. Булгакова особое всеобъемлющее значение: «Бог есть Божество, Усия–София» (Агнец Божий. С. 116); «София есть Премудрость Божия, есть слава Божия, есть человечество в Боге, есть богочеловечество, есть тело Божие или, что то же, риза Божества, есть божественный мир, сущий в Боге прежде творения» (Агнец Божий. С. 140). Кроме того, есть «тварная София — космос» и т. д.
Учение такой значимости, казалось бы, должно иметь твердую обоснованность в откровенном — церковном учении, но обоснования («доказательства»), приводимые отцом С. Булгаковым в его книгах и докладных записках, поражают своим несоответствием в сравнении с приписываемым им значением. Учение о Софии оказалось новым для православного богословия (см. об этом экскурсы в книгах «Купина Неопалимая», «Друг Жениха» и в «Докладных записках» (с. 32–34, 60–61) и разбор их в брошюре В. Лосского «Спор о Софии»).
Особенно поражает отношение отца С. Булгакова к «учению» А. Н. Шмидт. На это учение в «Свете невечернем» сделано девять ссылок, из которых следует заключить, что отец С. Булгаков признавал за ним известный авторитет и значение (см. ссылки на с. 284, 294 и др.).
Сам же отец С. Булгаков участвовал в издании сочинений A. H. Шмидт (Из рукописей A. H. Шмидт. М., 1916). В предисловии к изданию, принадлежащему, по–видимому, отцу С. Булгакову, говорится, что издатели «не знают, истина ли откровения Шмидт» и т. д. По мнению рецензента этой книги проф. Экземплярского, «это незнание (издателей) представляется бесконечно удивительным и страшным», потому что «откровения А. Н. Шмидт являются или бредом душевнобольной женщины, вообразившей себя самой Софией Премудростью, дочерью Божией, предвечной девой Софией–Маргаритой, мировой душой, соборно–личной Церковью, женой Сына Божия, признававшей Вл. Соловьева воплощением Логоса, и т. д., или же какой‑то бесовской пародией на христианскую догматику» (Христианская мысль. 1916. N° 4. С. 139–143). И так же «страшно», что в числе издателей этого бреда был и отец С. Булгаков, и идеи этого «откровения» обнаруживают странное сходство с отдельными частями его софиологии.
В статье, посвященной A. H. Шмидт (Тихие думы: Сб. М., 1918), отец С. Булгаков повторяет это же мнение о значительности высказываний A. H. Шмидт и полагает, что она касается вопросов, «не раскрытых еще в догматическом сознании», и т. д. (С. 79). Там же каббалу называет «сокровищем всякой мистической мудрости» (С. 96).
Отец С. Булгаков отрицает учение о единстве воли Святой Троицы (см.: Агнец Божий. Примеч. 97) и полагает, имея в виду догматическое определение Шестого Вселенского Собора, что «односторонний антропоморфизм, вносящий психологизм в недра Святой Троицы, составляет слабую сторону в формулировке догмата, хотя и не искажает основной его мысли» (Там же). Помимо своего «дерзновения», это замечание противоречит основным положениям системы самого отца С. Булгакова. Приписывание воления Божескому естеству Булгаков считает антропоморфизмом и на этом основании порицает орос (греч. «постановления». — Ред.) Вселенского Собора, но при этом забывает свои утверждения: «мир Божественный человечен, он есть небесное богочеловечество» (Агнец Божий. С. 158); «сообразность человека Божеству» называет «истиной, поведанной откровением» (Докладные записки. С. 36). Систему прп. Иоанна Дамаскина отец С. Булгаков называет «примирительно–схоластической компиляцией» (Агнец Божий. С. 109 и др.).
По поводу одного из выражений отца С. Булгакова В. Лосский замечает: «Если бы эти строки не были написаны отцом С. Булгаковым, ученым богословом, пришлось бы просто признать в них выражение грубого невежества. К сожалению, приходится видеть здесь иное, более тяжелое обстоятельство» (Спор о Софии. С. 65). Нечто подобное можно сказать и вообще о терминологии Булгакова.
Для отца С. Булгакова «малоопределенные приближения и уподобления нужны как полутоны и четвертьтоны для перехода к его софианским выводам» (Указ Московской Патриархии от 7 декабря 1935 г.).
Булгаков С., прот. Агнец Божий. С. 364.
Там же. С. 373.
Текстов этих слишком много, и они общеизвестны.
«Главным понятием евангельского благовестия служит спасение людей», — говорит в цитированной выше (см. гл. III) статье профессор Муретов. Понятия же «жертвы», «выкупа» и т. д. хотя и имеются в Слове Божием, но служат как бы некоторой логической связкой для истолкования факта спасения человека воплотившимся Сыном Божиим. Поэтому, при всей бесспорности, начало формулы отца С. Булгакова: «Христос принес искупительную жертву в Своей Крови» — может быть правильно понято только исходя из понятия «спасения», отсутствующего в формулировке автора, которое случайно или намеренно не употребляется автором в его изложении догмата искупления.
О различии в переводе — «умилостивление» или «очищение»; «искупление» или «избавление» — см. выше, в главе III.
Термин «оправдание» (по–видимому, 8iKaioa>vri; отец С. Булгаков ограничился русским переводом) понимается в школьных курсах в значении «юридическом» — декларативном объявлении виновного невиновным, неподлежащим ответственности, но его вернее понимать в значении «праведности», то есть что в силу искупительной жертвы грешник перестает быть грешником, действительно — онтологически — очищается от греха (см. книгу профессора Мышцына и статью митр. Антония).
При буквальном же (в русском переводе) «юридическом» понимании термина «оправдание» можно дойти и до крайностей «оправдания верой», протестантского «аномизма» XVI века.
Булгаков С., прот. Автореферат книги: Агнец Божий // Путь. 1933. № 41. С. 104.
Впервые понятие «ответственности Творца» было употреблено В. Несмеловым, от которого могло быть заимствовано отцом С. Булгаковым. Но и у проф. Несмелова рассуждения об этой ответственности являются наиболее слабой частью его истолкования искупления (см. гл. II наст, исслед.).
Указ Nq 1651 //О Софии — Премудрости Божией. Париж, 1935. С. 18.
Там же. С. 46.
Лосский В. Спор о Софии. Париж, 1936. С. 55. Об «относительной неудаче» первого творения отец С. Булгаков говорил еще раньше (см.: Свет невечерний. С. 345).
Булгаков С., прот. Агнец Божий. С. 374.
Там же. С. 375.
Если Булгаков и не говорит об этом прямо, то это заметно из его терминологии. В частности, неясно употребление им понятия «судьбы Богочеловека», «судьбы мира» и т. д. (см.: Агнец Божий. С. 366, 375, 376 и др.). Эти выражения нельзя считать случайными. Вся система отца С. Булгакова обращает историю падения и домостроительства спасания человека в природный, Божественно–космический процесс — «софиологический детерминизм» (см.: Лосский В. Спор о Софии). Не у одного только отца С. Булгакова «софиология вытесняет проблематику свободы» (Отзыв В. Н. Ильина о книге отца П. Флоренского// Путь. 1930. N° 20.).
«В тварности человека» заложена возможность греха, и ее‑то преодоление — не только греха, но и самой тварности — и приемлет на Себя Сам Творец (см.: Агнец Божий. С. 375).
О Софии — Премудрости Божией. С. 19. Возражая патриарху Сергею, отец С. Булгаков говорит, что «богословствующей мысли… естественно соединять творение и искупление в единый Предвечный Совет Божий» (Агнец Божий. С. 491). Это стремление богословствующей мысли вполне законно, но при условии ясного сознания ограниченности проникновения человеческой мыслью в вечные Божии советы (Мои мысли — не ваши мысли — Ис 55, 8). Попытка отца Сергия Булгакова, вносящая понятия «ответственности Божией» и «необходимости оправдания творческого акта», явно неудовлетворительна по причине несоблюдения указанного условия.
