Владимир Файнберг - Скрижали

Что‑то мешало молитве. Мешало.

С висящих над секретером икон на него скорбно смотрели Иисус Христос, Богоматерь Мария, святой Николай, покровитель моряков, и целитель Пантелеймон.

— Господи Иисусе Христе, упокой душу…

Шел первый час морозной февральской ночи.

…Двое суток назад вдвоём подходили в метели к дому, к подъезду. Летящие снежинки искрились в свете дворового фонаря.

— Прелестный вечер. Давай ещё погуляем? Хоть полчасика. Замерз? А я подышу ещё. Минут десять. И поднимусь.

Он вошёл в квартиру, повесил на вешалку пальто, кепку, налил свежей воды в чайник, успел поставить его на газ, достать из холодильника яйца, чтобы к приходу Анны был готов ужин. И в этот момент в дверь позвонили. Звонок был громок, прерывист и, казалось, бесконечен.

Идя из кухни к двери, он удивился. Анна так резко никогда не звонила. Да у неё и ключи были с собой.

Девушка–соседка в заснеженном пальто и вязаной шапочке напряжённо стояла на пороге.

— Это сумочка вашей жены? — Она протянула сумочку с длинным ремешком, который Анна перекидывала через плечо.

— А в чём дело?

— Вызывайте «Скорую»! Мы с Витей подходим к дому — лежит на тротуаре. Без сознания. Звоните же! А я вниз, к Вите. Делает ей массаж сердца. Вызывайте!

Он швырнул сумочку на тахту, кинулся к телефону. Первые секунды не мог вспомнить, как звонить в «Скорую» — 02? 03? 01?

Наконец дозвонился, сообщил адрес. И — вниз по лестнице. Почему‑то казалось: на Анну напали грабители, ранили её.

Выбежал из подъезда. И тотчас увидел: справа на широкой скамье в расстёгнутой шубе на спине Анна. Над ней склонился парень. Положив ладонь на ладонь, изо всех сил ритмично надавливает на сердце.

— Приложите губы к её губам! — прохрипел он, не переставая делать своё дело. — Дышите ритмично, рот в рот!

Артур рухнул на колени в снег, нашёл своими губами губы Анны. Теплые, родные, но какие‑то бесформенные, потерявшие упругость…

Он дышал изо всех сил и одновременно думал: «Почему же я ничего не делаю? Господи Иисусе Христе, Ты все можешь, спаси!»

Ударил косой свет. Подъехала «Скорая». Врач в белом халате, накинутом поверх пальто, крикнул: «Отойдите!», поочерёдно поднял пальцем закрытые веки лежащей, взял запястье свесившейся руки.

— Всё.

— Что «всё»? — спросил Артур, не поднимаясь с колен.

— Напрасно стараетесь. Это труп.

И позвал санитара с водителем, чтоб подали носилки.

— Она живая! Теплая! Скорее в реанимацию! — Он стоял на коленях, молил их, уговаривал.

— С самого начала не было пульса, — промолвила за спиной девушка. — Не хотели вам говорить.

Артур тяжело выпрямился. Носилки с Анной уже вдвигали в машину «Скорой помощи».

— Куда вы её? В морг? Что вы делаете?! Анечка, девочка моя…

С этого момента он потерял себя. Всё, что происходило в течение дальнейших трёх суток, — нашествие в дом знакомых и полузнакомых людей, родственников Анны, переговоры с агентом ритуального бюро… Все это время действовал как автомат, робот.

Друзья боялись оставить его. Сутками толклись, сменяя друг друга, ночевали, гоняли то чаи, то кофе.

И вот теперь, через трое суток, за два дня до назначенных похорон, наконец остался один в опустевшей квартире.

— Господи Иисусе Христе, Господи… Аня…

Что‑то мешало молитве. Мешало. Какое‑то настойчивое постукивание.

Он шагнул влево к черноте ночного окна, отёр слезы, пригляделся. На фоне мерцающих снежинок о стекло что‑то билось. Металось снизу вверх, сверху вниз по всей высоте окна, пытаясь проникнуть с мороза сюда, в тёплую комнату.

Большое. С пол–ладони. Темно–синее с золотой оторочкой по краю крыльев. Бабочка! Тропическая!

Сейчас? В феврале?

«Она там. После вскрытия. Обширный инфаркт. Лежит в морге. А это что? Кто?!»

— Господи! Господи! Сохрани и помилуй её душу…

Молился, понимал: нужно немедленно распахнуть окно. Но увидел: бабочка села на заснеженный карниз. Сложила крылья парусом. Страшно было её вспугнуть.

Только кончил молитву — бабочка опять стала метаться вверх–вниз, биться о стекло.

— Господи! Иисусе Христе! Анечку мою, душу её сохрани, помилуй…

Она снова спокойно сидела на карнизе.

Пресекся, перехватило горло. И тотчас она заколотилась вверх–вниз, вверх–вниз.

Рванул нижний шпингалет, вскочил на подоконник, чтобы открыть верхний, и вдруг заметил: бабочка исчезла, растворилась в ночи.

От аэропорта Внуково к Москве сквозь густой мартовский снегопад мчалась красная автомашина.

Погода была плюсовая. Снег падал и тут же умирал на чёрной ленте шоссе. Ритмично работали дворники, сметая с лобового стекла грязные брызги. И хотя ещё шёл снег, впереди над столицей открылся просвет голубого неба, показалось заходящее солнце.

«Потряс! Великолеп! — по своей привычке бормотал вслух Борис Юрзаев, горбящийся за рулём «жигулей» в коричневой кожаной курточке, обмотанный по уши шотландским мохеровым шарфом. — Кошмарные сутки позади! Ужас позади, позади. Теперь заполучу эти самые «СкрижалиІ, и через считанные дни — свобода! Заграница! Абсолютная, бесконечная независимость ни от чего! Ни от Бога, ни от черта!»

— Ах ты, дура! — Борис резко затормозил, вильнул рулём вправо, спасая от колёс невесть откуда выскочившую на шоссе собачонку, и едва не вылетел в кювет.

Перевел дыхание, выровнял на обочине машину. Снова поехал, помчался вперёд.

«Ну и дура! Еще секунда — эмигрировал бы на тот свет. Зато бесплатно».

Красные «жигули» вместе с потоком других машин вливались в город с его светофорами, регулировщиками. У Триумфальной арки пришлось сбавить скорость. Чем больше приближался он к району, где жил Крамер, тем медленнее приходилось ехать. И тем сильней нарастало счастливое нетерпение. Оно било изнутри, как током.

Всего два раза в жизни Борис испытывал такое ни с чем не сравнимое чувство неслыханной удачи. Сначала шестнадцать лет назад, когда бывшая первая жена (будь она проклята!) протянула из оконца регистратуры районной поликлиники пухленькую ручку с наманикюренными ногтями и взяла, взяла сложенную бумажку с номером его телефона, предложением пойти вечером в кино или в ресторан. И второй раз — три года назад, кажется совсем недавно. Он хорошо помнил вот такое, бьющее изнутри током чувство удачи, счастливого поворота жизни, когда вся группа уехавшего в Австралию Виктора, все двадцать пять человек, встретясь вечером у метро, разом ввалилась к Артуру Крамеру и тот согласился, согласился вести их дальше, но уже по своей методике…

Понравился сам Артур, комната с её иконами, книгами, висящим на стене азиатским сюзане, понравилась и его жена — молодая, статная Анна, внёсшая из кухни громадный заварочный чайник, прикрытый яркой таджикской покрышкой. Чуть позже разглядел он за стеклом одной из книжных полок цветную фотографию, где на фоне морских волн сидели на обломке скалы Крамер и знаменитый священник отец Александр Мень, через полтора года убитый…

«Нехорошо врываться без звонка, — подумал Борис Юрзаев, останавливая машину у бровки тротуара возле уличного телефона–автомата. — Тем более не виделись с похорон Анны, чуть не две недели прошло».

Стоял в будке, шарил по карманам в поисках монеты, бормотал: «Не везёт ему, не везёт. Меʹ ня убили, Анна умерла…»

Сгущались синие сумерки. На улицах зажглось освещение. Через неприкрытую дверь будки отрывисто доносились голоса прохожих, шуршание шин по влажному асфальту, влетел ветерок, особенный, сладкий, какой бывает, наверное, только вечером в начале весны и только в Москве.

Наконец он опустил монету в щель автомата, снял трубку, стал набирать номер. Робость охватила его.

«Что скажу? Что? Как подступиться? — бормотал он, медля набрать последнюю цифру. — Врать нельзя — просечёт тут же. Правду — тоже нельзя. Хотя почему? Прийти, упасть на колени, сказать: «Дайте «СкрижалиІ! Или копию. Другой у меня надежды нет, а я уж употреблю во благо, бескорыстно, и так далееІ. Даст! Он добрый».

К телефону никто не подходил. Не снимал трубку.

Лишь в эти минуты Борис Юрзаев до конца осознал: уезжать без крамеровских «Скрижалей» было бы сущей авантюрой, он без них пропадёт, просто пропадёт. В лучшем случае опять придётся надзирать за какой‑нибудь бетономешалкой, как когда‑то в лагере.

Снова набрал номер. И тотчас в трубке послышался голос какого‑то запыхавшегося человека.

— Алло?

— Кто это? Кто? — спросил Борис. — Мне нужен Артур Крамер.