О человеческой жизни - Ричард Стиль

Безрассудно то, чего некоторые люди ожидают от своих знакомых. Они всегда жалуются, что они как-то не по себе, или что они в неудовольствии, или не знают, что с ними такое и не только не видят в этом причины к тому, чтобы им сидеть дома, но еще по сей самой причине посещают общества. Кому какое дело до рассказов о чьем-либо нездоровье, кроме врача того самого человека? Если кто жалуется в обществе, где все прочие в довольно веселом расположении духа, чтобы наслаждаться самими собою, то он не должен сердиться, если ему посоветуют идти домой и лечь в постель. Та часть жизни, которую мы проводим в беседах, назначена на удовлетворение врожденной нам склонности к общежитию, и потому должна побуждать нас приносить в среду друзей, с которыми мы сходимся, свой участок доброжелательства и веселого расположения, а не досаждать им такими рассказами, которые по необходимости должны заставить их, или в самом деле чувствовать, или наружно показывать огорчение. Собственных своих забот, несчастий, болезней, беспокойств и скуки ни под каким видом не должны мы навязывать друзьям своим. Если бы мы размышляли, сколь мало из того переменного последования движения и покоя, которое мы называем жизнью, проводится с удовольствием, то имели бы столько жалости к друзьям своим, что не стали бы отягощать их Мелкими горестями, им не принадлежащими. Нет действительной жизни, кроме жизни веселой; потому с людей слабого здоровья пред входом их в общество должно бы было брать присягу, что они не скажут ни слова о себе, пока собрание не начнет расходиться. Здесь не требуется, чтобы, для соделания беседы приятною, мы всегда сидели с гирляндами из цветов на голове, или были увенчаны розами; но если, как обыкновенно замечают, решившиеся веселиться редко бывают веселы, то еще менее будет для нас вероятности найти удовольствие, когда будут допускаемы в общество люди, всегда жалующиеся, что им грустно.

Что бы мы ни делали, мы всегда должны сохранять веселость своего духа, и никогда не допускать  его упасть до того, чтобы не оставалось в нас по крайней мере расположения находить удовольствие; средство же к сему есть то, чтобы сохранять тело свое в движении, а душу в спокойствии. Оное томительное состояние, когда и тело и душа наша обессилены, не должно почитаться частью нашего бытия. Когда мы ощущаем удовольствие от какой-либо невинной забавы, или стараемся об исполнении какого-либо похвального намерения, тогда мы обладаем жизнью, жизнью человеческою. Переменчивость счастья доставляет нам довольно много неприятных обманов; с самою натурою нашею сопряжено довольно много немощей, если мы и не будем увеличивать от себя несчастной стороны сего нашего счета своим сердитым, или мрачным расположением духа. При всех действительных бедствиях, каковы, например, хроническая болезнь и недостаточное состояние, никогда не слышно, чтобы бедный Феофил жаловался. Его всегда равный дух, который может быть долею всякого, кто победит гордости, суетность и желание играть чуждую ему роль, и будет следовать натуре, ничем не может быть сокрушен, потому что ему не о чем ни с кем препираться. Не беспокоиться ни о чем, кроме того, чего натура требует, как необходимого, если не есть путь к приобретению большего состояния, то по крайней мере есть путь к достижению того, что люди имеют целью, приобретая оное. Такое расположение сохранит и тело в здравии, и душу в спокойствии. Феофил с таким же презрением видит мир суетящимся, с каким трезвый человек видит пьяного. Если бы такой-то был доволен тем, чем ему надлежало бы довольствоваться, говорит он, то как мог бы он подвергнуться такому обману в своих надеждах? Если бы другой уважал свою любезную за то, за что ему надлежало бы любить ее, то он не был бы у ней во власти; если бы страсть его относилась частью к ее добродетели, то ее легкомыслие исцелило бы его; тогда она не могла бы быть неверною и любезною в одно и тоже время.

Как мы не можем обещать себе постоянного здоровья, то будем стараться о приобретении такого душевного расположения, которое бы служило нам наилучшею подпорою, когда оно придет в расстройство. Ураний достиг сей душевной непоколебимости и выработал в себе такое пренебрежение ко всему очаровывающему всех людей вообще, что ничто, кроме жестокой боли, не может возмутить его, да и против оной у него есть, говорит он обыкновенно друзьям своим, тайное средство, тотчас доставляющее ему облегчение. Ураний столь совершенно убежден в бытии другой жизни и столь искренно старается обеспечить благосостояние свое в оной, что взирает на страдание единственно как на ускорение путешествия своего в отечество, где ему будет лучше, нежели в нынешнем его жилище. Вместо мрачных представлений, к которым склонны другие, он скажет вам, что он забыл о своей смертности и не хочет и думать о себе, как смертном. Он представляет себе, что в минуту своего рождения вступил в вечное бытие; краткой же эпохи смерти он не хочет признать перерывом жизни, поелику сие время не равняется продолжительностью и половине обыкновенного его сна. Таким образом его существование есть только единообразное и согласное с самим собою последование приятных развлечений и умеренных забот, без страха и надежды относительно будущего. Здоровье для него больше, нежели удовольствие для кого нибудь другого, а болезнь меньше на него действует, нежели небольшое расстройство в здоровье на других.

Я должен признаться, что если не взирать на жизнь сим образом, то никто, кроме совершенных глупцов, не может проводить оной хотя сколько нибудь с терпением. Возьмите какую нибудь даму лучшего тона ¹, нежного сложения, и вы заметите в ней, с самого того часа, когда она встает, какую-то усталость от всего, что вокруг нее происходит. Я знаю многих, которые от излишней нежности живут как бы полумертвые. Им тошно от странных и страшных людей, которых они всюду встречают; один так неловок, другой так неприятен, что дышать одним с ними воздухом кажется наказанием. Это, как вы видите, столь истинно, что большая часть учтивостей и хорошего обращения относится между дамами к их нездоровью; и я готов биться об заклад, что если бы у нас составлялись еженедельные списки больным женщинам, подобно как по приходам составляются списки умершим, то вы не нашли бы ни в одном недельном отчете одной