Мастер, давно привыкший к моим назойливым вопросам, покачал головой: «Я не буду спорить и утверждать, — сказал он после задумчивого молчания, — что за вашими словами ничего не кроется. Все-таки я встаю „напротив" цели, так, чтобы ее видеть, и направляю выстрел на нее, даже если и не имею такого намерения. Но, с другой стороны, я знаю, что одного только зрения недостаточно, оно ничего не решает, потому что я вижу цель, как если бы я ее не видел».
«Тогда вы должны попадать даже с закрытыми глазами!» — вырвалось у меня.
Мастер посмотрел таким взглядом, что я испугался, не обидел ли его. А потом он сказал: «Приходите сегодня вечером!»
Я сел на подушку напротив него. Он протянул мне чай, и мы долго сидели молча. Не было слышно ничего, кроме бульканья кипящей воды над тлеющими углями. Наконец мастер поднялся и сделал мне знак следовать за ним. Тренировочный зал был ярко освещен. Мастер велел мне поставить в песок перед мишенью противомоскитную свечку, длинную и тонкую, как спица, но попросил не включать там свет. Было-настолько темно, что я не мог разглядеть даже очертаний вала с мишенью, и если бы не крошечный огонек противомоскитной свечки, я, даже предполагая, где находится мишень, не смог бы определить это точно. Мастер «протанцевал» церемонию. Его первая стрела просвистела из сияющего света в глубочайшую тьму. По звуку я понял, что она попала в мишень. Вторая стрела тоже. Когда я зажег свет, то был ошеломлен, обнаружив, что первая стрела попала прямо в яблочко, а вторая расщепила засечку первой и довольно глубоко расколола древко, прежде чем впиться в центр мишени. Я не осмелился вытащить стрелы и принес их вместе с мишенью. Мастер изучающе посмотрел на них. «Вы можете подумать, — сказал он потом, — что первый выстрел вовсе не был произведением искусства, ведь за десятки лет я настолько привык к расположению мишеней, что, несмотря на полную темноту, знаю, где они находятся. Возможно, я даже не попытаюсь это отрицать. Но вторая стрела, которая попала в первую, — как быть с ней? Я точно знаю, что это был не я, этот выстрел нельзя приписать мне. Стреляло и попало в цель „оно". Склонимся перед целью, как перед Буддой!»
Этими стрелами мастер попал прямо в меня. Как будто изменившись за одну ночь, я больше не страдал от искушения: не думал о пущенных мною стрелах и о том, попадут ли они в цель. Мастер укрепил меня в этой позиции еще и тем, что никогда не смотрел на мишень, но постоянно держал в поле зрения стрелка, как будто именно по нему мог определить, насколько точен выстрел. На мой вопрос, так ли это, он ответил утвердительно, и я в очередной раз смог убедиться, что точность его оценки ничем не уступает меткости его выстрелов. Так он, сам достигнув глубокой концентрации, переносил дух своего искусства на учеников, и я, основываясь на собственном опыте, который не раз подвергал сомнениям, смею утверждать, что замечание о передаче опыта не просто слова, а истинная реальность.
Мастер прибегал и к еще одному виду помощи, который он определял как непосредственный перенос духа. Если я неоднократно стрелял плохо, он делал несколько выстрелов из моего лука. Результат не заставлял себя ждать: лук как будто бы начинал проявлять большее понимание и с большей охотой позволял себя натягивать. И так было не только со мной. Даже самые старые и опытные его ученики, люди разных профессий, считали это вполне естественным, и мое удивление казалось им странным. Точно так же мастера, изготавливающие мечи, убеждены, что каждый меч, сделанный с неустанным трудолюбием и безмерным тщанием, вбирает в себя дух кузнеца^который не случайно принимается за работу исключительно в традиционной одежде. Их опыт не оставляет в этом сомнений, и сами они не могут не заметить, что меч с ними разговаривает.
Однажды, когда я выстрелил, мастер торжественно сказал: «„Оно" здесь! Поклонитесь!» Взглянув на мишень (к сожалению, я не смог от этого отказаться), я увидел, что стрела лишь зацепила ее. «Это был правильный выстрел, — констатировал мастер, — именно так все и должно начинаться. Но на сегодня достаточно, иначе при следующем выстреле вы будете прикладывать слишком много усилий и испортите хорошее начало». Постепенно у меня стало получаться подряд несколько выстрелов, попадающих в мишень, хотя и неудач тоже было много. Но если я хоть каким-то образом выказывал недовольство, мастер становился необычайно резким. «Что с вами?! — восклицал он. — Вы не должны расстраиваться из-за плохих выстрелов, и это вы уже давно знаете. Добавьте к этому еще и умение не радоваться хорошим выстрелам. Вы должны быть свободны и от радости, и от печали. Должны научиться пребывать в состоянии легкости и душевного равновесия и радоваться так, как будто хорошо выстрелил кто-то другой, а не вы. И неустанно упражняйтесь — вы даже представить себе не можете, насколько это важно».
В эти недели и месяцы я прошел самую суровую в своей жизни школу, и даже если мне не всегда было легко подчиняться, постепенно я начал осознавать, как много мне это дало. Я полностью избавился от стремления отмечать колебания моего настроения и думать о своем «я». «Теперь вы понимаете, — спросил однажды мастер после особенно хорошего выстрела, — что значит „стреляет оно", „попадает оно"?» — «Боюсь, — ответил я, — что теперь я уже вообще ничего не понимаю, я запутался в самых элементарных вещах. Это я натягиваю лук или лук втягивает меня в максимальное напряжение? Я пронзаю мишень или сам являюсь мишенью? „Оно" с точки зрения тела духовно, а с точки зрения духа телесно, наличествует и то и другое или ни то ни другое? Всё: лук, стрела и мое „я" — сплелось настолько, что я уже больше не в состоянии отделить одно от другого. Исчезла и сама потребность их разделять. Потому что, как только я беру в руки лук и стреляю, все становится таким ясным и до смешного простым...» — «Именно сейчас, — прервал меня мастер, — тетива прошла через вас».
Уже минуло пять лет, и вот мастер предложил нам сдать экзамен. «Вы не только продемонстрируете свое умение, — пояснил он, — именно экзамен позволяет оценить духовное состояние стрелка, его поведение вплоть до мельчайших элементов. Я, по крайней мере, надеюсь, что присутствие зрителей не собьет вас с толку и вы проведете церемонию так, как будто вы среди своих и нет посторонних глаз».
В ближайшие недели мы не готовились к экзамену, мы даже не упоминали о нем ни единым словом, и часто занятие прекращалось уже после нескольких выстрелов. Зато мы получили задание проводить дома церемонию со всеми ее составляющими, и прежде всего с правильным дыханием, а также обязательно осуществлять глубокое погружение.
Мы тренировались рекомендованным нам способом и обнаружили, едва привыкнув «танцевать» церемонию без лука и стрелы, что уже после нескольких шагов достигаем глубокой концентрации, причем легкое физическое расслабление чрезвычайно этому способствовало. И когда на занятии мы брали лук и стрелу, эти домашние упражнения оказывали столь действенную помощь, что мы без труда погружались в состояние полного «присутствия духа». Мы чувствовали себя настолько надежно защищенными, что абсолютно хладнокровно ждали экзамена и зрителей.
Экзамен прошел так, что мастеру не понадобилось со смущенной улыбкой просить зрителей о снисходительности; мы сразу получили дипломы (выписанные прямо здесь же) с указанием ступени мастерства, которой мы достигли. Наш облаченный в роскошные одежды учитель завершил экзамен двумя мастерскими выстрелами. А через несколько дней моей жене было присвоено еще и звание мастера в искусстве икебаны.
С этого момента занятия приобрели совершенно иной характер. После нескольких выстрелов мастер переходил к объяснению «великого учения» стрельбы из лука, учитывая ту ступень мастерства, которой мы достигли. Хотя рн использовал таинственные образы и сложные сравнения, было достаточно даже скупых намеков, чтобы мы поняли, о чем речь. Подробнее всего он останавливался на сущности «безыскусного искусства», постижению которого могла помочь стрельба из лука, если этому вообще суждено свершиться. «Тот, кто способен, — сказал он, — стрелять рогом зайца и волоском черепахи, то есть без лука (рог) и стрелы (волосок) попасть в цель, тот является мастером в высшем смысле этого слова, мастером безыскусного искусства, самим безыскусным искусством, то есть мастером и не-мастером одновременно. Для него стрельба из лука — как бездвиж-ное движение и нетанцуемый танец — превращается в дзэн». Однажды я спросил мастера, как позже, вернувшись на родину, мы сможем продвигаться вперед без него, и он сказал: «Вы сами ответили на свой вопрос, согласившись пройти экзамен. Вы дошли до ступени, на которой учитель и ученик — это уже не двое, а одно. А значит, вы можете расстаться со мной в любое время. Даже если между нами окажутся широкие моря, во время тренировок я всегда буду рядом. Мне нет необходимости просить вас не отказываться от занятий ни под каким предлогом, не нужно увещевать вас, чтобы вы каждый день проводили церемонию, хотя бы без лука и стрелы, или, по крайней мере, правильно дышали. Ведь я уверен, что теперь вы не сможете отказаться от духовной стрельбы из лука. Никогда не пишите мне об этом, но время от времени присылайте снимки, чтобы я мог видеть, как вы натягиваете лук. Тогда я буду знать все что нужно. Только к одному я должен вас подготовить. Вы оба за эти годы изменились. И это благодаря стрельбе из лука — глубинному состязанию стрелка с самим собой. До сих пор вы, наверное, этого почти не замечали, но неизбежно почувствуете, когда на родине снова встретитесь со своими друзьями: все будет не так, как раньше. Вы уже многое видите по-другому, у вас появилась новая шкала ценностей. Со мной тоже так было, через это проходит каждый, кого затронул дух этого искусства». На прощание, которое не было прощанием, мастер протянул мне лучший свой лук: «Стреляя из этого лука, вы почувствуете, что в нем присутствует мастерство мастера. Не давайте его в руки любопытным. И если вам его не осилить, не храните на память! Уничтожьте его, чтобы не осталось ничего, кроме кучки пепла!»
