Man of Prayer
Молодая женщина, которая пришла ко мне на прием, была готова покончить жизнь самоубийством, как многие, кто нуждается в психологической помощи. Депрессия, начавшаяся год назад, постепенно усугублялась, пока наконец моя пациентка не попыталась свести счеты с жизнью. Наши встречи продолжались не одну неделю, и я открыл в ней восхитительную женщину с сердцем поэта, которая за эти годы похоронила свою душу. Не столько из-за бед и страданий, сколько из-за пренебрежительного отношения. В тот особенный вечер мы проговорили больше часа о том, каким глубоким было ее желание любви, какой отверженной и неправильно понятой она чувствовала себя всю жизнь. Наша беседа была откровенной, мягкой, затрагивающей глубинные струны ее души. Разговор уже подходил к концу, и я попросил ее помолиться вместе со мной. Того, что за этим последовало, я никак не ожидал. Тон ее голоса стал каким-то вкрадчивым и благоговейным, она произнесла что-то типа: «Господи, спасибо за то, что Ты был с нами. Покажи мне, что я должна делать». Я не мог вымолвить ни слова. «Должно быть, она разыгрывает меня, — подумал я. — Ведь это совсем не то, что она чувствует. Я знаю, о чем кричит ее сердце. Она пришла ко мне в таком отчаянии».
Я бы хотел, чтобы она молилась, как мой младший сын Люк. Для своих пяти лет он уже достаточно мудрый. Он знает, чего хочет, и знает, что значит лишиться этого. «Моя жизнь кончена», — Люк опустил голову на стол и вздохнул, являя собой картину скорби. Я только что сказал ему, что он не сможет съесть на завтрак шоколадную конфету, и он чувствовал себя опустошенным. Продолжать жить больше не было смысла. Жизнь, как ему казалось, была кончена. Мне нравится Люк, потому что его желания самые неподдельные и самые незамаскированные. Его желания и разочарования как будто не от мира сего. Когда мы приходим к кому-то на обед, его первый вопрос — «А десерт будет?». Какая-то часть моей души настаивает, чтобы он избавился от этой привычки, но другая ее часть восхищается тем, что Люк, в отличие от всех нас, не стесняется своих желаний. Он не знает стыда. Мы же прячем наши истинные желания и называем это зрелостью. На Иисуса это не производит никакого впечатления. Он приводит нам в пример простоту ребенка, говоря, что мы должны быть как дети.
Почему мы так стесняемся своих желаний? Почему мы притворяемся, что у нас все прекрасно и нам ничего не нужно? Настойчивая вдова не была слишком гордой, чтобы просить о помощи. Не был таким и псалмопевец. Как мало мы просим у Бога того, что действительно важно для нас. Как редко мы признаемся в этом даже себе. «Хочу ли я этого?» Мы не молимся, как Иисус, потому что не позволяем себе быть хотя бы отчасти такими же живыми, как Он. Мы не позволяем себе почувствовать, насколько на самом деле безвыходно наше положение. Мы понимаем, что наше желание возьмет над нами верх, если мы позволим ему проявить себя во всю силу. Не лучше ли похоронить разочарование и острую тоску и просто примириться с жизнью? Как подчеркивает Ларри Крабб, притворство кажется куда более надежным путем к достижению христианской зрелости. Но цена, которую мы за это платим, — это потеря души, общения с Богом, потеря направления и потеря надежды.
Утратившие желание и плывущие по течениюЯ преподаю, даю консультации по вопросам семьи и брака, пишу книги, и мне нравится то, чем я занимаюсь. Но так было не всегда. Несколько лет назад, в Вашингтоне, я бесцельно провел два года своей жизни. Это было самое печальное время. Мне не нравятся власть предержащие, и я питаю отвращение к политике. Гарри Трумэн был прав: «Если хочешь иметь друга в Вашингтоне — приобрети собаку». И что же, спрашивается, я забыл в Вашингтоне? На самом деле я не хотел туда ехать, мой работодатель уговорил меня согласиться на этот перевод. Но я не могу перекладывать на него всю ответственность. Правда состоит в том, что в какой-то момент я перестал понимать, чего хочу от жизни. Моей настоящей страстью был театр, и несколько лет я с великой радостью следовал за своей мечтой.
У меня была своя труппа, и я любил ее. В результате целого ряда событий и, как мне тогда казалось, предательства нескольких людей, я почувствовал себя глубоко обиженным. Я ушел из театра, перестал играть и стал искать работу. Тут и подоспело предложение из Вашингтона, и хотя мне оно было не по сердцу, я позволил людям, которыми восхищался, сделать выбор за меня. Если нами не руководит собственное сильное и настойчивое желание, то мы начинаем руководствоваться желаниями других.
Энн не знала, выходить ли ей замуж за человека, с которым она встречалась. Их отношения продолжались три последних года ее учебы в колледже, и во многом им нравилось быть вместе. Но когда возможность обручения стала реальностью, она поняла, что не может решить, что же ей делать дальше. Я спросил: «Ты хочешь выйти за него замуж?» «Не знаю. Хочу, наверное. Я не уверена». Энн — очень яркая и энергичная молодая женщина. Она ведет молодежное служение и не страдает от недостатка идей или сил для их реализации. Люди часто обращаются к ней за советом или помощью. И Энн всегда знает, что нужно делать. И все же она зашла в тупик. В ее ситуации было трудно понять, что же нужно делать. Ее друг был глубоко верующим, порядочным человеком, любящим ее. Она тоже его любила.
Проблема же была в том, что Энн всю свою жизнь делала то, что было нужно, и никогда не принимала решений, основываясь на своих чувствах. Она была самым старшим ребенком в очень бедной семье, и ей пришлось повзрослеть намного раньше, чем другим детям. Она была очень ответственной и чувствовала себя в безопасности, только когда соответствовала ожиданиям и выполняла то, что от нее требовалось. Когда же пришло время принять решение, опираясь на собственные желания, она растерялась, не имея подобного опыта. И не было никого, кто сказал бы ей, что надо делать.
Я встречал многих христиан, оказавшихся в таком положении. Вспомнить хотя бы Чарлза, пятидесятилетнего юриста, который до сих пор не знает, кем ему стать, когда он повзрослеет. В прошлом году от него ушла жена. Или Пола, молодого человека лет двадцати, который понятия не имеет, что делать после окончания колледжа. Он решил, что главное — это хорошая успеваемость, и совершенно забыл о своем сердце. Джеми не знает, выходить ли ей замуж или нет. Барбара ненавидит свою работу, но у нее нет ни малейшего представления о том, чем она могла бы заняться, если все же бросит ее. Все эти люди стараются как можно глубже похоронить свое сердце и обрести спокойную жизнь. Поэт Дейвид Уайт сказал:
Мы надеемся, что если будем держаться в тени, подальше от огня, то дождемся кого-то или чего-то, что придет и защитит нас от этих трудностей и избавит от жертв; кого-то, кто даст нам уверенность, возможно, сказав: «Чтобы обрести жизнь, о которой мечтаешь, выбери безопасный путь, а не путь страсти и творчества. Иди по нему, и тебя никогда не коснется горе…» [Но] мы не можем пренебречь горящим в нас огнем и не навредить при этом самим себе.
The Heart Aroused
Вред, который мы себе наносим, заключается в утрате источника жизни. Миллионы душ плывут по течению, лишенные внутреннего компаса, который указал бы им путь. Они произносят чужие речи и живут по сценарию чужой жизни. Цена, которую они платят, высока. Слишком высока.
Утратившие желание и потерявшие надеждуВ Первом Послании Петра есть любопытное предупреждение. Апостол говорит нам, чтобы мы были готовы дать отчет всякому, кто спросит нас о нашем уповании (см.: 1 Пет. 3:15). И вот что странно: никто никогда не спрашивает нас об этом. Вспомните, когда в последний раз вас остановили, чтобы попросить вас дать отчет о вашем уповании? Например, представим, что вы стоите в супермаркете в отделе свежемороженых продуктов. Один из ваших друзей, с которым вы какое-то время не виделись, подходит к вам, берет вас за плечи и умоляющим голосом просит: «Пожалуйста, ты должен мне сказать. Только честно. Как ты можешь жить с такой надеждой? Откуда она у тебя? Я должен это знать». Из сотни христиан, с которыми я встречался, только один или два рассказали, что в их жизни случалось нечто подобное.
И все же Господь предупреждает нас, чтобы мы были готовы. Так что же не так? Если говорить откровенно, наша жизнь не достойна подобного вопроса. В наших упованиях нет ничего интригующего, ничего, что могло бы пробудить чье-то любопытство. Дело не в том, что мы ни о чем не мечтаем и ни на что не надеемся. Мы надеемся, что у нас останется достаточно денег после уплаты налогов, чтобы отправиться летом в отпуск. Мы надеемся, что дети не разобьют нашу машину. Надеемся, что наша любимая футбольная команда попадет на чемпионат мира. Надеемся, что здоровье не подведет, и так далее. В наших надеждах нет ничего неправильного, но и необычного тоже нет. Такие надежды есть у всех, так зачем же спрашивать? Это обычная жизнь. Ханжеское смирение стало отличительной чертой современных христиан. Поэтому неудивительно, что никто не задает вопросов. Вы бы хотели, чтобы ваша жизнь была похожа на жизнь какого-нибудь знакомого вам христианина?
