Кстати, откровение действительно было в его жизни лет в 20. Оно потрясло все существо Декарта и обратило в истинного служителя Бога. Но, очевидно, не того, кому служили христиане. Его Бог, подобно Аполлону, нес свет знаний и разума. Впрочем, хотя Декарт и постоянно ищет Бога в своих работах и даже доказывает возможность его бытия логически, он нигде не называет истинного имени своего божества, ограничиваясь общим именем — Бог. И уж если быть до конца последовательным, то приведенное мною рассуждение о возможности бесспорных и ясных понятий переходит у него прямо в попытку понять, верно ли он видит задачу, которую поручил ему в этом мире его Господин:
«Между тем в моем уме издавна прочно укоренилось мнение, что Бог существует, что он всемогущ и что он создал меня таким, каков я есть.
Но откуда я знаю, не устроил ли он все так, что вообще не существует ни земли, ни неба, никакой протяженности, формы, величины и никакого места, но, тем не менее, все это существует в моем представлении таким, каким оно мне сейчас видится?
Более того, поскольку я иногда считаю, что другие люди заблуждаются в вещах, которые, как они считают, они знают в совершенстве, то не устроил ли Бог так, что я совершаю ошибку всякий раз, когда прибавляю к двум три или складываю стороны квадрата либо произвожу какое-нибудь иное легчайшее мысленное действие?» (Там же, с. 18–19)
В сущности, это же рассуждение можно было проделать и без упоминания Бога. Мы вполне можем представить себе, что мир вокруг нам только снится или воображается. Собственно говоря, это во многом верно. Даже если мир вокруг и есть, он точно не таков, как мы его видим. К примеру, эта поющая и переливающаяся звуками Вселенная безмолвна. Лишь колебания наших барабанных перепонок превращают волны, мчащиеся в пространстве, в звуки. Да и барабанная перепонка всего лишь дрожит, это наш мозг переводит дрожь в то, что мы считаем звуками.
Нет и различных цветов — есть лишь разная способность поглощать энергию лучей света.
Да и такое плотное вещество, состоящее из атомов, так же пустотно, как наша галактика. От атома до атома, как от звезды до звезды… Почему мы не проваливаемся сквозь него в бездну?
Декарт приводит другие доводы, но его вывод подходит и к моим вопросам:
«На такого рода аргументы мне нечего возразить, и я вынужден признать, что из всех вещей, некогда почитавшихся мною истинными, нет ни одной, относительно которой было бы недопустимо сомневаться» (Там же, с. 19).
И поэтому Декарт делает допущение, что все вокруг лишь грезится нам. Где же искать истинные основания?
«Архимед искал всего лишь надежную и неподвижную точку, чтобы сдвинуть с места всю Землю; так же и у меня появятся большие надежды, если я измыслю даже самую малую вещь, которая была бы надежной и несокрушимой.
Итак, я допускаю, что все видимое мною ложно; я предполагаю никогда не существовавшим все, что являет мне обманчивая память; я полностью лишен чувств; мои тело, очертания (figura), протяженность, движение и место — химеры. Но что же тогда остается истинным?» (Там же, с. 21).
Вот это и есть Основной вопрос Декарта. А ответ на него четко и определенно показывает, что было предметом его исследований и где же надежная точка опоры, которая позволяет понять его отношение к сознанию.
«…Я убедил себя в том, что на свете ничего нет— ни неба, ни земли, ни мыслей, ни тел; итак, меня самого также не существует? Однако, коль скоро я себя в чем-то убедил, значит, я все же существовал?
Но существует также некий неведомый мне обманщик, чрезвычайно могущественный и хитрый, который всегда намеренно вводит меня в заблуждение. А раз он меня обманывает, значит, я существую; ну и пусть обманывает меня, сколько сумеет, он все равно никогда не отнимет у меня бытие, пока я буду считать, что я— нечто.
Таким образом, после более чем тщательного взвешивания всех «за» и «против» я должен в конце концов выдвинуть следующую посылку: всякий раз, как я произношу слова Я есмь, я существую или воспринимаю это изречение умом, оно по необходимости будет истинным. <…>
Я есмь, я существую — это очевидно. Но сколь долго я существую? Столько, сколько я мыслю. Весьма возможно, если у меня прекратится всякая мысль, я сию же минуту полностью уйду в небытие.
Итак, я допускаю лишь то, что по необходимости истинно. А именно, я лишь мыслящая вещь, иначе говоря, я — ум (mens), дух (animus), интеллект, разум (ratio); все это — термины, значение которых прежде мне было неведомо» (Там же, с. 21–23).
Я есть ум.
Все остальное, может быть, существует, а может, — лишь плоды моего воображения.
«Разум следует тщательно отвлекать от всех этих вещей, с тем чтобы он возможно более ясно познал свою собственную природу» (Там же, с. 24).
Это ответ окончательный и бесповоротный, подобный приговору. Самопознание есть познание природы ума — разума, потому что я есть ум, дух, разум.
Присутствие духа несколько нарушает чеканность формулировки. Неразличение ума и разума, кстати, тоже. Упрекать в этом Декарта бессмысленно, а вот современным ученым, наверное, стоило бы обратить внимание на то, что эти слова разные. Не обозначают ли и они какие-то родственные, но различные понятия, как и в случае с разумом и мышлением?
Впрочем, этот разговор преждевременен. Главное, что Декарт не упоминает здесь Сознание. Оно для него служебно. И более того, очень часто там, где в его работе речь идет о сознании, на самом деле он говорит об уме. Ум и только ум — вот что исследовал Декарт.
Но о сознании он тоже успел сказать достаточно много, да еще так, что оно до сих пор живо в современной философии.
Глава 3. Сознание Декарта
После «Метафизических размышлений» (под таким названием вышли «Размышления о первой философии» в 1647 году) Декарт написал обобщающий все его философские взгляды труд — «Первоначала философии» (1644), а также «Описание человеческого тела. Об образовании животного» (1648) и «Страсти Души» (1649). Можно считать, что в двух последних книгах изложена его психофизиология. Поэтому я еще вернусь к ним, когда буду говорить о душе. Что же касается взглядов Декарта на сознание, то есть смысл опереться на его зрелые представления, изложенные в философских книгах.
В «Метафизических размышлениях» упоминаний сознания немного. Правда, одно из них чрезвычайно значимо, потому что прямо вытекает из того определения ума в качестве предмета исследования и самопознания, что мы разбирали в предыдущей главе. Как вы помните, в предыдущих рассуждениях Декартом был показан прием, который впоследствии Гуссерль использует для феноменологической редукции. Декарт рассматривает все, что оказывается в поле зрения его мысленного взора, и исключает из рассмотрения то, что может вызвать сомнения. Это отсечение лишнего продолжается и дальше.
«Итак, что же я есмь? Мыслящая вещь. А что такое — вещь мыслящая?
Это нечто сомневающееся, понимающее, утверждающее, отрицающее, желающее, не желающее, а также обладающее воображением и чувствами» (Декарт, Размышления о первой философии, с. 24).
Если приглядеться, то Декарт не просто перечисляет какие-то психологические способности человека. Он дает описание того, что несомненно в человеческом уме. Он только что предостерегал от ловушки воображения, но утверждение, что воображение ложно, нисколько не ослабляет достоверность утверждения, что при этом воображение есть. Получается, что Декарт говорит: несомненно, что я — ум и мышление. А значит, все составные части мышления или ума тоже несомненны. О каждой из этих частей у человечества есть определенное понятие, которое имеет имя. И он перечисляет имена понятий, соответствующих способностям ума или мышления.
Для меня ум и мышление — разные вещи, поэтому я и подчеркиваю, что Декарт их не различает. Но сейчас это различие несущественно. Поэтому будем понимать то, что описывает Декарт, как некое обобщенное качество или свойство человека по имени Ум-Разум-Мышление.
«Разумеется, это не мало — если все перечисленные свойства принадлежат мне. Но почему бы им мне и не принадлежать? Разве я не сам по себе почти во всем сейчас сомневаюсь и, однако, кое-что понимаю, утверждаю в качестве истины это одно и отвергаю все остальное, желаю очень многое знать, но не желаю быть введенным в заблуждение, многие вещи либо невольно воображаю, либо замечаю даже, что мое воображение воспринимает их как бы при помощи чувств?
И какое из всех этих свойств <… > не является столь же достоверным, как то, что я существую? Что из всего этого может быть отделено от моего сознания? Что может считаться обособленным от меня самого?» (Там же, с. 24).
