Мягко говоря, это не совсем дословный перевод. Во всяком случае, Милль исходит вот из какого текста:
«"I shell not at present meddle with the physical consideration of the mind, or trouble myself to examine wherein its essence consists; or by what motions of our spirits, or alterations of our bodies, we come to have any Sensation, by our organs or any Ideas in our understandings; and whether those ideas do in their formation, any or all of them, depend on matter or no. These are speculations which however curious and entertaining, I shell decline, as lying out of my way in the design I now upon" (Locke, i. 1,2)».
Оставляя в стороне всяческие мелочи, обращу внимание только на две принципиальные вещи, которые, в сущности, являются искажениями Локковской мысли. Локк выделяет в своем тексте заглавными буквами два понятия — Sensation и Ideas — Ощущения и Идеи. В той же строчке слово ideas повторяется, но уже написанное с маленькой буквы, значит, это выделение сделано им осознанно. Опустить его было недопустимо, потому что этим были уничтожены смысловые акценты, понятные для Милля и непонятные для нас.
Если восстановить эти акценты и обратить внимание на то, что в первой строчке говорится не о «физическом изучении души», а о «physical consideration of the mind», то есть «рассмотрении ума», то становится понятым, почему в заглавии сочинения Милля стоит именно mind. А. Савин переводил Локка еще в 1898 году, когда в России было принято понимать английское mind как дух или душу. Но основное словарное значение этого слова все-таки ум. Именно поэтому Локк посвятил свой трактат «человеческому разумению», как это переводили раньше, хотя я бы перевел «Human understanding», если не как «понимание», то уж как «способность думать». Но и то и другое — слишком дословные переводы, и Савин прав, переводя эти английские тексты не так, как звучат слова, а так, как он понимал автора. То, что Локк обозначил словом mind, оказывается вмещающим в себя и Ощущения и Идеи. Вероятнее всего речь идет о душевной жизни или психике, если говорить современно. Значит, все-таки о душе, потому что для русского понимания душа может иметь ощущения, чувства и идеи, а вот ум, как кажется, нет. Это понятие гораздо уже.
И все же остается вопрос: а Локк и Милль тоже считали, что говорят о душе, или же англичане XVII–XIX веков считали, что способность к ощущению есть свойство ума?
Как бы там ни было, Джеймс Милль называет свою книгу «Анализом феномена человеческого ума (mind)», затем приводит выдержку из Локка, тоже исследующего ум и выделяющего ощущения и идеи, и посвящает первую главу Ощущению (Sensation). Первая же строка связывает в одно ощущения и чувства:
«Моей целью в том, что я скажу, рассматривая классы феноменов, подпадающие под имя Ощущение, является привести тех из моих читателей, кому внове подобное исследование, к отчетливому пониманию чувств» (Mill. Analysis of the Phenomena of the Human mind, vol. I, c. 2).
Затем следует еще одна мысль чрезвычайно важная для понимания Милля: он называет ощущения и чувства состояниями ума:
«Необходимо, чтобы учащийся упражнениями обрел привычку созерцания Ощущений, как определенного класса чувств, и, благодаря этому, был подготовлен четко различать их и другие состояния ума (mind), когда он продвинется к исследованию более таинственных явлений» (Там же, с. 2–3).
Затем Милль говорит, что под явлением ощущения мы обычно понимаем те самые пять чувств — обоняния, вкуса, слуха, касания и зрения. Но этим наши чувства не исчерпываются, взять хотя бы мускульное чувство или ощущения, связанные с пищеварением.
Во второй секции первой главы, посвященной обонянию, Милль вводит еще одно понятие, объединяющее чувства с умом: mental phenomena (явления ума). При всем уважении к тем переводчикам, которые «понимали» mind английских философов как душу, перевести mental как душевный я не могу. Это свидетельствует, что, по крайней мере, с начала XIX века mind, очевидно, означал ум, хотя и не во всем совпадал в своих значениях с русским словом «ум».
Но и это не последнее обобщение. Во второй главе, посвященной Идеям, они тоже названы умственными (mental) явлениями. А вот в пятой главе, названной Сознание (Consciousness), все вместе приравниваются к сознанию.
Затем, как бы оглядывая беглым взглядом уже пройденное, Милль пишет:
«Мы познакомились с простейшими чувствами нашей природы; первично они происходят непосредственно из наших тел, либо впечатлениями, произведенными на их поверхность, либо невидимыми причинами, действующими на них изнутри; вторично это чувства, которые после исчезновения вышеупомянутых чувств, способны существовать как их копии или представления.
Мы так же познакомились с тем способом, которым эти вторичные Чувства, которым мы даем имя ИДЕЙ, стекаются либо в группы, либо в цепи (trains)» (Там же, с. 223).
Ивановский, переводя «Систему логики» сына Джеймса Милля Джона, переводит последнее слово как «единообразные последовательности». Думаю, что такой перевод лучше, потому что показывает, что внутри последовательности между идеями есть и некая взаимосвязь, как в группах, но есть и отношение, позволяющее идеям распределяться внутри цепи относительно друг друга и создавать некое течение (flow). Это, конечно, не тот «поток сознания», о котором впоследствии будет говорить Вильям Джеймс, но это очень важное наблюдение. Поэтому в дальнейшем я буду переводить это понятие как последовательность.
Чуть ниже Милль выделяет несколько важных для его теории понятий. К счастью русский язык позволяет их точно передать:
«Ощущения (Sensation) и Идеи — это чувства. Когда мы имеем ощущение, мы чувствуем или имеем чувство, когда мы имеем идею, мы чувствуем, или имеем чувство» (Там же, с. 224).
Русский и английский, как видите, совершенно совпадают здесь в отношении естественных понятий. Для меня, как для психолога, это говорит о том, что за этим совпадением скрывается не только языковое, но даже и не понятийное соответствие, а одинаковое видение природы человеческого сознания. Иными словами, если сознание имеет некую определенную природу, которую народ наблюдал на протяжении всего своего существования, должны были родиться имена для проявлений разных частей этой природы. И там, где видение естественное и верное, эти имена у разных народов совпадают.
Это, конечно, предположение, потому что причиной совпадений, к примеру, могло быть то, что соответствующие понятия родились у предков англичан и наших предков во время совместного бытования, скажем, в рамках индоевропейского единства. И все же, это определенно должно стать исследованием природы сознания методами культурно-исторической психологии.
Что же касается Идей, то тут английский и русский в равном положении, потому что слово это инородное, и остается лишь пытаться понять, какой смысл вкладывает в него автор. Лично я понимаю его как Образы. И для меня это высказывание Милля означает, что любые ощущения и чувства, как бы они ни достигали нашего сознания, отпечатываются в нем в виде образов и так и хранятся. И мы не можем обнаружить в себе какое-то чувство или ощущение, которое не имело бы образа. Сколь бы мимолетно и неосязаемо ни было мелькнувшее ощущение, оно тут же облекается в образ, пусть столь же мимолетный и неосязаемый, но, благодаря природе образности, дающий возможность действовать. Вот это наблюдение над природой нашего сознания породило следующие рассуждения Милля:
«Иметь ощущение и иметь чувство — это не разные вещи. Вещь одна, только имен два. Я укололся иглой. Ощущение одно, но я могу сказать, что ощутил, а могу, что почувствовал, а могу назвать болью, как мне захочется. Ну и, когда, имея ощущение, я скажу, что я чувствую ощущение, я всего лишь использую тавтологическое выражение: ощущение не есть одно, а чувство другое, ощущение— это чувство» (Там же).
При чтении этих строк я чувствую легкое сопротивление, потому что в русском языке чувствами принято называть душевные состояния. А в отношении ощущения используется только глагол чувствовать, но не чувство. Как кажется. Но чувство голода — это естественное для русского языка выражение, а оно ощущение. Как и чувство боли. Так что если начинаешь задумываться, то приходишь к выводу, что для очень многих случаев использования этих двух слов Милль прав.
И все же знак равенства между чувствами и ощущениями мной не принимается. Я не имею сейчас возможности останавливаться на этом подробно, но оговорюсь: два живущих в языке понятия «чувство» и «ощущение» со всей очевидностью имеют сходную природу и очень во многом совпадают. Но так же очевидно, что у чувств есть некое поле значений, которое не покрывается именем «ощущения». Поэтому язык сохраняет оба понятия как живые и необходимые.
Думаю, это работает и в отношении сознания, к которому Милль переходит в следующем предложении:
«Когда вместо слова чувствующий я использую слово сознающий, я делаю в точности то же самое, я просто использую тавтологическое выражение. Сказать: я чувствую ощущение — то же самое, что сказать: я чувствую чувство — что всего лишь речевая грязь. И сказать: я осознаю чувство — всего лишь сказать, что я чувствую его.
