«Музыкальный звук — вот название того, по-видимому, простого чувствования, которое ясно может быть разложено на более простые чувствования.
Хорошо знакомые нам опыты показывают, что когда производится ряд постукиваний, или ударов, следующих один за другим с быстротой, не превышающей шестнадцати ударов в секунду, то действие каждого из них ощущается нами как отдельный шум, но когда быстрота, с которой удары следуют один за другим, превышает шестнадцать ударов в секунду, то эти шумы не распознаются более в отдельных состояниях сознания, но вместо таких отдельных состояний возникает особенное непрерывное состояние сознания, называемое тоном.
При дальнейшем увеличении быстроты ударов, тон претерпевает изменение в качестве, называемое его возвышением, и он продолжает повышаться по мере того, как быстрота ударов продолжает увеличиваться, пока не достигнет такой резкости, такой высоты, за пределами которой перестает быть ощущаемым как тон.
Так что из единиц чувствования того же самого рода происходит здесь множество чувствований, отличающихся друг от друга качественно…» (Там же, с. 176).
Далее Спенсер рассказывает об исследованиях Гельмгольца, накладывавших одни шумы на другие и получавших тембры. Вывод:
«Таким образом, огромное число качественно различных родов сознания, кажущихся каждый вполне элементарным, оказываются построенными из одного простого рода сознания, комбинированного и рекомбинированного сам с собой многими различными путями» (Там же, с. 177).
Этим «простым родом сознания», очевидно, является образ одиночного удара. Честно признаюсь, от меня ускользает величие этого открытия, но Спенсер явно ощущал его каким-то откровением или ключом к познанию работы, если не сознания, то ума:
«Можем ли мы остановиться на этом? Если различные ощущения, известные под названием звуков, построены из одной общей им всем единицы, то не должны ли мы рационально заключить из этого, что то же самое справедливо и по отношению к различным ощущениям <…>? Мало того, нет ли причины считать вероятным, что существует единица, общая для всех этих резко различных классов ощущений?» (Там же).
Чуть выше я предположил, что речь идет о понятии образа. Но я при этом исходил из своего понимания сознания. А Спенсер исходит из иного понимания, которое ближе к ассоцианистам. А значит этой единицей должно быть нечто иное.
«Мы можем себе представить, что существует один первоначальный элемент сознания, и что все бесчисленные роды сознания происходят вследствие комбинирования этого элемента самого с собою и последующего рекомбинирования полученных таким образом сложных элементов между собою, причем, эти рекомбинации достигают все более и более высоких степеней, производя, таким образом, все более и более возрастающую многочисленность, разнообразие и сложность.
Имеем ли мы какой-нибудь ключ к этому первичному элементу? Я думаю, что да.
То простое душевное впечатление, которое, как оказывается из опытов, представляет собою единицу строения для того ощущения, которое мы называем музыкальным тоном, сродно с некоторыми другими простыми душевными впечатлениями, происходящими отличным от него путем.
Субъективный эффект, произведенный треском или шумом, не имеющим заметной продолжительности, едва ли есть что-либо другое, как нервный толчок (nervousshock)» (Там же).
Вот такой печальный конец прекрасного рассуждения. Печальный не потому, что подошел к этому совсем неопределенному понятию «нервного толчка», а потому, как к нему подошел. Все это рассуждение было естественно и последовательно, пока вдруг автору не надоело рассуждать, и он не прыгнул прямо в объятия того, что желал. Очень вероятно, что продлись это рассуждение, мы бы действительно пришли к понятию «нервного импульса», как говорят сейчас. Но заключение: который «едва ли есть что-либо другое, как…» позволяет сделать множество предположений. Одно из них я уже делал: образ. И это если принять его без шуток, просто развивая мысль.
Но Спенсер не мог прийти ни к чему иному в своих поисках единицы сознания, не дав определения сознания. До тех пор, пока сознание — лишь слово для обозначения разных вещей, оно пусто и как свято место будет занято чем-то иным. К примеру, работой нервной системы. А как только у исследователя под имя «сознание» подложилось понятие «работы нервной системы» поиск единицы сознания мог пойти только как поиск единицы работы нервной системы. Итог закономерен — это нервный импульс.
Спенсер, который только что ратовал за то, чтобы «объективные психологи» не забывали, что объяснить дух можно лишь с «помощью сознания, заглядывающего внутрь самого себя», вдруг позабылся и, как гамельнский крысолов, увел доверчивых детишек заглядывать сознанием в нервную систему. Любопытно, как из нервных толчков сложилась у него в сознании такая картина? Сможет ли хоть один естественник ее воссоздать?
А вот как она могла сложиться из страстного желания прославиться с помощью естественнонаучного прогресса, очевидно любому читающему, кто хоть немножко утерял очарование Наукой.
Как бы там ни было, но Герберт Спенсер со всем доступным ему талантом показал, что сознание ассоциативной психологии не было доступно для очищения, потому что было работой нервной системы. А от Позитивизма он очищался, но не с помощью ассоциативной психологии и даже не с помощью собственной синтетической философии, а попросту, по-бытовому. Как умел. Но это ведь другой рассказ и другое очищение?
Слой 7. ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ МЕТАФИЗИКА
Как это считается, новая философия родилась и развивалась, начиная с Декарта, под именем метафизики или философии сознания. На деле же, вся эта метафизика XVII–XVIII веков сознанием интересовалась лишь постольку, поскольку в бытовом понимании философов сознание связывалось с понятием мышления. В сущности, то, что у нас принято называть философией сознания, было философией ума.
И даже это сомнительно, потому что при этом все так называемые философы той поры стремились сделать из философии Науку не слабее Физики. И тем самым предавали собственную философию. Но это уже вне моего исследования.
Для меня гораздо важнее было показать, что до начала XIX века о сознании думали только в рамках метафизики, как способа философствовать о том, как устроено наше мышление. Поскольку метафизика — это детище Аристотеля, то естественно предположить и то, что эта метафизика Нового времени была аристотелевской по сути. И это, вероятнее всего, именно так, потому что она естественно развивается во множественные логические учения, которые с начала XX века и захватывают мир под видом Феноменологии, Аналитической философии и Теории программирования.
Особенно способствовал этому превращению уход из Метафизики Психологии, который произошел во второй половине XIX века.
Первая половина века была еще очень философской. Тогда творили Кант, Фихте и Гегель. А вот середина оказалась как бы пустой, с точки зрения историка философии. Это время, когда в Европе господствуют философы второго порядка, чьи имена мало известны. Зато во второй половине XIX века появляется сразу плеяда звучных имен философов, которые на поверку все оказываются творцами психологии. Точнее, разных психологических школ в рамках одного направления, которое получило имя Психологии Сознания.
Это направление господствует до завершения Научной революции в 1920 году и умирает вместе с Метафизикой.
Глава 1. Рождение научной Психологии. Вундт
В истории психологии существует одно труднообъяснимое место: считается, что она рождается в 1879 году, когда Вильгельм Вундт открывает в Лейпциге экспериментальную психологическую лабораторию. При этом сам Вундт говорит о своих предшественниках-психологах, и лаборатории открывались раньше 1879 года. К примеру, Джеймс открывает такую лабораторию в 1875 году. В чем дело?
Все это будет гораздо проще понять, если вспомнить разговор, шедший в предыдущих главах. Молодое поколение философского сообщества решило дать бой отцам и повести философию иным путем. Психология, со времен Аристотелевского трактата «О душе», считалась частью метафизики. Естественно было ожидать, что, освобождаясь от Метафизики, дети должны будут создать собственную Психологию — Психологию без всякой метафизики, как назвал ее русский психолог Александр Введенский. Вот это и осуществил Вундт в своей лаборатории, очистив Психологию от метафизики настолько, что она превратилась в Психофизиологию и стала соответствовать требованиям естественнонаучного сообщества. Именно в этом смысле ее стали считать научной и новой. В 1879 году рождается не психология, а та ее ветвь, которую можно считать естественнонаучной.
