Я не знал, что мне делать. Моя соблазнительница не оставляла попыток разжечь во мне страсть, а я лежал под ней и дрожал от страха. Афганец склонился надо мной, схватил меня за волосы и взревел:
«Подчинись или умри! Подчинись или умри!»
Его слова, словно снаряды, взрывались у меня в голове. В моем уме роились вопросы:
«Может, это кошмарный сон? Что мне делать: подчиниться или умереть? И почему это случилось со мной?»
В какой-то момент я собрался с силами и оттолкнул женщину. Схватив в охапку свою сумку и ботинки, я кинулся к двери, даже забыв про спальный мешок. Хозяйка пронзительно завизжала. Телохранитель с криком бросился мне наперерез, но я увернулся. Пинком открыв дверь, я помчался по улице. Афганец с гневными воплями бежал за мной. Чувствуя на себе его дыхание, я несся без оглядки. Воображение мое рисовало страшные картины того, как его гигантский кулак разбивает мой хрупкий череп. Подгоняемый им, я бежал, бежал и бежал. Сам не знаю как, но в конце концов мне удалось оторваться от погони.
Я снова оказался один. На дворе стояла ночь, и мне некуда было пойти. Блуждая по пустынным улицам Кабула, я почувствовал, что морозная ночь, которой еще недавно я так страшился, в действительности защищает меня. Холодная луна, заморозившая меня до самых костей, теперь согревала мой уставший ум. Я шел куда глаза глядят и ощущал полную свободу. Глядя на звезды, я размышлял о том, как страсть порабощает человека. Интимная близость может быть даром Божьим, но, когда стремление к ней превращается в навязчивую идею, человек теряет рассудок и ради удовлетворения собственной похоти готов на самые низменные поступки. Неутоленная страсть сводит человека с ума. Разумеется, думал я, в истории любой религии были праведники, жившие в семье и растившие замечательных детей. Если они и вступали в интимные отношения, то делали это как служение Богу. Но почему же тогда в тех же религиях многие святые, наоборот, давали обет безбрачия? Чем больше я думал об этом, тем сильнее мне хотелось найти ответ на вопрос о том, почему они это делали. Видимо, эти святые считали, что привязанность к противоположному полу помешает им полностью посвятить себя служению Богу. Или они хотели преобразовать эту мощную энергию, направив ее на молитвы и служение Богу? Кто знает, может быть, это и есть то, что я ищу. Тогда становится понятно, почему тогда, в Италии, я отверг предложение Ирэн. Полюбить — значит отдать свое сердце, — думал я. — Истинная любовь должна быть самоотверженной и бескорыстной. Глядя на то, как полная луна поднимается над Кабулом все выше и выше, озаряя своим светом горные склоны, я укрепился в своем желании хранить обет безбрачия до конца своих дней. Стоя на пронизывающем до костей холодном ветру, я молил Господа помочь мне сдержать эту клятву.
Когда солнце взошло над горами, окружающими Кабул, я поспешил на автобусную станцию, сам не зная, что ждет меня там. На станции я, к облегчению своему, узнал, что Джефф передал мне с водителем автобуса мой билет и немного денег. Прежде чем сесть в автобус, я оглянулся, бросив на Кабул прощальный взгляд. Здесь, на этом горном афганском плато, я сделал важный шаг на пути к просветлению, и я молился о том, чтобы сдержать непростой обет, который дал. При этом я испытывал чувство глубокой благодарности.
Из окна автобуса видны были горные хребты, пересекавшие бесплодные земли. Нищие крестьяне трудились не покладая рук, пытаясь вырастить на этих бесплодных горных склонах хотя бы какой-то урожай. Ландшафт этой местности надежно ограждал ее обитателей от окружающего мира. Местные жители ходили с ружьями за плечами и иногда перепоясывались патронными лентами. По дороге нам то и дело встречались мастерские, изготавливающие примитивные обрезы. Вдали можно было различить длинные караваны верблюдов, везущие грузы по пыльным тропам.
Автобус трясся и громыхал на выбоинах, натужно взбираясь на перевал. Я смотрел в окно и представлял себе, как в четвертом веке до нашей эры здесь по пути в Индию проходили войска Александра Македонского. В тринадцатом веке через перевал устремились монгольские орды кровавого завоевателя Чингисхана, а позже — армии Великих Моголов, отправлявшиеся покорять и грабить индийский субконтинент. А в девятнадцатом веке здесь полегло множество солдат британской армии. Сменялись поколения, но кровопролитие и убийства по-прежнему оставались повседневным занятием живших здесь пуштунских племен.
Хотя борьба за существование оставила неизгладимый след на лицах местных жителей, в них сквозило какое-то суровое благородство. Памятуя о том, что мне рассказывали про этих людей, я радовался, что вижу их не лицом к лицу, а из окна автобуса
Вечером мы прибыли в пакистанский город Пешавар. Когда я вышел из автобуса, мое внимание привлекла сидевшая на обочине невозмутимая старушка в черной парандже. На расстеленном перед старушкой куске мешковины был разложен какой-то товар. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, чем она торгует. К моему изумлению, это были бронзовые кастеты. Старушка торговала кастетами!
Кастеты имели острые шипы с зазубринами, предназначенными для того, чтобы рвать плоть. Это жестокое оружие было инкрустировано полудрагоценными камнями. Старушка показала мне скрытую кнопку, и, когда я нажал на нее, из кастета со свистом вылетело лезвие! Я чуть не упал от неожиданности. Старушка стала уговаривать меня купить ее товар, но я вежливо отказался и поспешил прочь.
Чтобы попасть в Индию, мне предстояло пересечь еще одну, последнюю, границу. Предвкушая долгожданную встречу с этой страной, я отправился в старинный город Лахор, чтобы получить индийскую визу. По пути мне встречались добрые и отзывчивые люди, сделавшие все, чтобы я чувствовал себя в Пакистане как дома; они кормили меня и подвозили на грузовиках и автобусах. Рано утром я уже стоял у индийского посольства в Лахоре. В ясном небе надо мной кружили ястребы. Двери посольства, наконец, отворились. Я вошел и робко протянул свой паспорт чиновнику. Когда он поставил в паспорте штемпель, сердце мое радостно забилось. У меня было такое ощущение, словно это виза в Царство Бога. Отсюда до Индии было рукой подать. Меня ждала земля йогов, лам и мудрецов.
Стоял ясный зимний день. Я вышел из Лахора еще на рассвете и на попутках и пешком преодолел пятьдесят пять километров по однополосной грунтовой дороге, тянувшейся мимо пшеничных полей, хлопковых плантаций и желтых полей цветущей горчицы. По обочинам дороги и кое-где между полями росла акация. Это были единственные деревья во всей округе. Старые грузовики, изредка проезжавшие по дороге, своим видом приводили меня в радостное возбуждение. Они были раскрашены ярко и затейливо, словно оформленный в психоделическом стиле лимузин какой-нибудь богатой рок-звезды. Не меньшее впечатление на меня производила традиционная одежда и тюрбаны тех, кто ехал в этих машинах. Время от времени мимо со скрипом проезжали запряженные волами повозки. Одни везли зерно, в других крестьяне перевозили домашний скот, а в третьих, сидя на толстом слое сена, ехали они сами всей семьей. На этих попутках, а по большей части пешком, я добрался до города Хуссейнвала на границе Пакистана и Индии.
Когда я шел к пункту иммиграционного контроля, предвкушение долгожданной встречи с Индией переполняло мое сердце. За шесть месяцев, проведенных в Европе и на Ближнем Востоке, я повзрослел лет на тридцать. Но я понимал, что испытания, выпавшие мне за эти полгода, были не чем иным, как очищением, через которое я должен был пройти, чтобы попасть на священную землю Индии. И вот теперь до нее оставалось рукой подать.
От судьбы, уготованной мне, меня отделяла только стойка иммиграционного контроля. За ней под жарким пенджабским солнцем восседала полная дама в зеленой военной форме. По обе стороны от нее стояли два индийских пограничника с винтовками за плечами. Суровый взгляд дамы не сулил ничего хорошего. Я стоял перед ней, с головы до ног покрытый пылью, но полный надежды. С замиранием сердца я протянул ей паспорт. Пока она внимательно рассматривала каждую его страницу, я погрузился в воспоминания. Мне вспомнился тот миг, когда я медитировал на вершине горы на острове Крит и со мной вдруг произошло нечто, побудившее меня отправиться в Индию. Конечно, я знал, что многие примут это событие за помрачение ума, вызванное многочасовыми молитвами, или за голодную галлюцинацию. Но я был уверен, что Сам Господь появился в моем сердце. Я отчетливо слышал Его слова: «Отправляйся в Индию!» С этого момента я твердо уверовал в то, что в Индию меня позвал Сам Бог.
С начала моего путешествия по Ближнему Востоку миновало три месяца. Я преодолел без малого пять тысяч километров, и каждый миг этого путешествия был совершенно не похож на все то, что я воображал себе в детстве, когда смотрел на мир сквозь призму предрассудков, навязанных мне провинциальной Америкой. С каждым пройденным километром мое сердце все сильнее рвалось к священной земле Индии, без которой я уже не мыслил своего существования.
