В нем не может быть изначального приспособления к воплощению той или иной способности сознания. Все, что жестко приспособлено, относится не к сознанию, а к досознательной работе нервной системы. И если это так, то участки мозга приспосабливаются воплощать в теле ту или иную работу сознания исходя из задач, которые преимущественно решает обучающийся человек. Следовательно, карты участков мозга возможны, но они будут отражать не столько физиологию, сколько культуру или обычай, в котором воспитывали человека. И если его воспитывала волчья стая, у него будет одна топография мозга, если обезьяны, то другая, а если люди, то надо знать, как у них принято общаться с детьми.
Связь мозга с сознанием вещь бесспорная, но вот природу этой связи, мне кажется, до сих пор не изучали. Хуже того, в Науке на сегодня, пожалуй, нет ни одной убедительной гипотезы о том, как они взаимодействуют. Единственное чего-либо стоящее предположение, говорящее о том, что сознание рождается как физическое поле из электрической активности клеток мозга, не только не проработано, но и само нуждается в качественном описании и определении сознания.
И все-таки это дает хоть какую-то надежду, потому что такое сознание я могу, условно говоря, потрогать руками, могу к нему прикасаться и как-то воздействовать, что-то менять. Я надеюсь, что могу.
Даже крошечная искорка надежды может спасти, как путеводный огонек, в том мраке, что поджидает меня дальше.
В заключение, прощаясь с людьми, я хотел бы присмотреться к нескольким странным теням, постоянно присутствовавшим на стенах моей пещеры. Точнее, падавшим на воды морей Науки во время моего путешествия. Они были столь огромны, что я вижу их, лишь окидывая единым взглядом расстояние в четыреста лет. И тогда, когда это мне удается, я внезапно понимаю, — то, что казалось мне лишь мрачностью самого пространства, шевелилось, двигалось и меняло очертания!..
Озноб пробегает по моему позвоночнику, когда я осознаю это, потому что ОНО живое и неимоверно огромное! Мое сознание с трудом может вместить это откровение и совсем не имеет сил вынести его. Ведь ОНО наблюдало за мной, пока я делал свое дело, и возможно, наблюдает прямо сейчас…
Вспомните, как вам доводилось наблюдать за муравьями. Видели ли они вас? Да, и даже нападали, когда вы вмешивались в их дела. Но именно когда вмешивались. Ведь и Илиада описывает, как герои сражаются с Богами под Троей. Видели ли они вас, когда вы просто наблюдали? Или же их мир всего лишь становился сумрачнее, потому что нечто затмевало солнце?
И еще одно наблюдение занимает меня. Как соотносятся между собой наши скорости? Вот я наблюдаю за муравьями и вдруг замечаю, что один из них заметил меня. Я делаю шаг в сторону и вижу, что он потерял меня из виду. Наверное, он считает, что я движусь очень быстро.
Но я всего лишь шел через лес к железнодорожной станции, до которой еще пять километров. И это — очень быстро — всего лишь один шаг. И значит, с точки зрения моих целей, это очень, очень медленное продвижение.
Время течет для нас совсем по-разному. То, что для меня очень быстро, для живущего тысячелетия или вечность — очень медленно. Но это странная медленность, потому что при этом это очень, очень быстро. Гораздо быстрее, чем могу я. Просто поглядите на облака. Как они медленно плывут по небу, но как быстро проносится по земле их тень!
У больших существ — большие расстояния и большие свершения. Поэтому они очень быстро делают очень медленные дела.
Вот и тень, которая покрывала мир Науки, была очень медленной, но если глядеть на ее движения с большого расстояния и времени, можно понять, что она делала. Вернее, что делал тот, кто ее отбрасывал. А кто это был? Думаю, сама Наука. Естественно, она, потому что тени эти есть движения мысли, шевелившейся в научном сообществе на протяжении нескольких веков. Какой мысли?
Вглядитесь. Я смог найти всего несколько твердых оснований всей науки о сознании. Четыреста лет сознание рассматривается то как процессы, то как содержания. И это противоречие неизбывно. Решить эту задачу пытались просто: избирали одно и отказывали второму в праве на существование. Но противоречие дожило до нашего времени и продолжает быть основным вопросом науки о сознании. Более того: оно все отчетливее ощущается общенаучной задачей, которую необходимо решить.
Проще говоря, необходимо стало найти такую вещь, которая могла бы совместить в себе обе эти грани. А они настолько не совмещались, что уже полвека наука о сознании кипит идеей междисциплинарных исследований. И даже физики, тяжелая артиллерия Науки, разворачивают последнее время свои жерла в этом направлении, В конце концов задача должна быть решена!
Что же было до этого штурма? Множество простых ученых, муравьев научного муравейника, столетиями писали, спорили и творили что-то о сознании. И все это наверняка неверно, раз битва продолжается. Да и не могут быть верными рассуждения до тех пор, пока их исходное основание расколото и никак не хочет восстанавливать единство. Если глядеть на эту битву с человеческой точки зрения, то она разворачивалась очень, очень медленно. Целые жизни уходили на то, чтобы обсосать со всех сторон какое-нибудь из предположений. Возникали школы мысли, лилась кровь в научных революциях и религиозных войнах, менялись поколения прежде, чем другие ученые создавали школу, которая обсасывала противоположное предположение.
Исследовали, спорили, горячились, обижали друг друга, совершали подлости, обретали озарения, умирали и рождались заново… И всегда считали, что это была их личная, свободная воля избирать ту или иную сторону в споре.
Но вся эта фантастическая жизнь клокотала лишь там, где великая тень Богини прикрывала землю от смертоносного излучения безжалостной Вселенной. Богиня, сидящая в тихой задумчивости на придорожном камне, отымала руку от своего лба, и беспощадный свет Разума выжигал ее неверное предположение о природе сознания. Вместе с ним выгорала и соответствующая школа, которая подобно бледной поросли подвалов, успела разрастись в тени ее величественной руки.
Она опиралась подбородком на другую руку и начинала неспешно следующую долгую мысль. И тут же в появившейся тени пробивались ростки новой школы…
На обочине бесконечно огромной и бесконечно древней дороги, ведущей из Неведомого в Неведомое, на миг задержалась и присела на придорожный камень Богиня. Она прервала свое путешествие, потому что хочет понять, что такое сознание, которому было предназначено каким-то изначальным замыслом нечто чрезвычайно важное. И понять его можно созерцанием, раз Богиня созерцает его.
Богиня созерцает. А в ее тени, упавшей на нашу Землю, расцветают новые виды призрачной жизни. Призрачной, потому что они всего лишь содержания ее мыслей. Когда Богиня продолжит свой путь, на Земле исчезнет Наука…
А мы? Мы останемся. Ведь мы были и до того, как она посетила наш дом. А пока мы наслаждаемся дурманящей тенью, грезим о разуме, изобилии и демократии… А в это время наши покинутые тела, в наркотическом трансе, воплощают тончайшие движения ее сознания. Но что такое сознание?
В каком-то смысле мою книгу можно считать антисциентистской, то есть направленной против Науки. Иногда это путают с антинаучностью, но это неверно. Современный антисциентизм вполне научен в лучшем смысле этого слова. Он взял из Науки все лучшее, что она нашла в качестве орудий познания действительности. Его лишь не устраивают цели и бесчеловечность, бездушность Науки. Также не устраивает его и внедренное в наши умы утверждение: что ненаучно, то неистинно.
Можно сказать, что антисциентизм это наука с человеческим лицом. Наука с маленькой буквы, то есть способ изучать действительность, а не сообщество ученых и прилипших к ним паразитов, которое захватывает и переваривает мир в соответствии со своим научным мировоззрением. Да и делают антисциентизм все те же ученые, которые вдруг осознали, что Наука, которой они долгие годы служили, это вовсе не то место, которое манило их в юности, когда они верили в науку как в мечту.
Современная Наука — это воплотившаяся в тело огромного сообщества Богиня, скорее всего, Кирка, Цирцея, устоять перед которой удалось лишь Одиссею — вечному скитальцу междумирья. Остальных она осчастливила, дав им сытую и спокойную жизнь… Всего-то ценой небольшой жертвы — отказа от способности думать и осознавать себя человеком. Даже если ты осознаешь себя ученым, ты уже не осознаешь себя человеком. Это другое осознание.
Наука, начиная с Декарта, видит человека машиной. Именно отсюда ее бесконечная битва с субъективизмом за объективность, то есть бездушность, если вдуматься. И это очень, очень удачная битва. Она не только привела нас к почти полному забвению себя и своей души, но и дала сытость и изобилие. А это значит, что Наука ближе всех других Богов подошла к созданию Рая на Земле…
