Я не обладаю острым обонянием, поэтому, гуляя по Лондону, я различаю удивительно мало запахов (при этом не очень приятных), помимо ароматов чересчур надушенных женщин, проходящих мимо, или несвежего запаха подмышек в метро. Недалеко от моего дома вы можете завернуть за угол и столкнуться с удивительным чесночным, пряным запахом индийской кухни, но Лондон в плане запахов немного однообразен.
Мне хотелось бы прояснить вопрос с сигарами. Я не хочу, чтобы вы думали, что я курю гаванские сигары, по размеру и форме напоминающие ядерные торпеды. Я курю дешевые итальянские сигары, которые похожи на бугристые веточки и которые мне приходится разрезать пополам, так как целую сигару курить приходится слишком долго. Они хранятся в старой потертой жестяной банке и разрезаются пополам ножом марки «Стенли». Они очень сильные, до иссушения языка и боли в легких. Поскольку я не пью, для меня это важно. Я травлю легкие, а не печень.
Я думаю, что немного глуховат. Мне, несомненно, легче слушать разговоры за соседними столами в пабе, чем человека, разговаривающего со мной. Но как мне удается слышать то, что говорят друг другу все эти люди? Это люди, и они в последнее время бормочут все больше и больше.
Мой мозг переполнен помехами. Он похож на телевизор, оставленный включенным в ночное время после завершения работы канала. И хотя могут транслироваться и другие каналы, но мой «телевизор» принимает только призрачные образы, иногда переходящие в четкую картинку – короткие отрывки из длинных драм, которые вскоре снова переходят в шипение. Или, возможно, мой мозг больше похож на выкипевший суп, взболтавший все фрагменты и отдельные составляющие, подобно бурлящей ухе. Я не умею мыслить абстрактно. Я знаю, что довольно умен, но когда у меня возникает хорошая идея, я не понимаю, откуда она взялась. Возможно, она выплеснулась из супа. Мысль должна быть голосом, звучащим в моей голове, ведущим монолог, дающим пояснения, которые никогда не будут записаны, репетирующим разговор, который никогда не состоится. Голос в голове комментирует свои наблюдения за мной, используя мой собственный голос. Я смотрю со стороны на то, как наблюдаю за собой, наблюдая за собой…
Одна вещь вызывает у меня недоумение – в моей жизни нет места обыденности. Я не могу гладить рубашку, бриться, стричь газон или посещать супермаркет «Сейнсберис» и не испытать какие-то свежие ощущения, увидеть новых людей, побывать в необычной атмосфере, пережить новое стечение обстоятельств. Если я кладу куда-то ключи, то я всегда запоминаю это место, потому что я никогда раньше не клал их туда. Мой путь на работу всегда наполнен новыми людьми в дополнение к знакомым лицам, встреченным в другой последовательности. Ничего в моей жизни не происходит точно так же, как это было в прошлый раз. С другой стороны, бывают ситуации, когда я начинаю говорить вслух о чем-то недоступно сложном. Это напоминает продвижение по пути навстречу собственной гибели. Я не знаю, что говорить и где остановиться. Я иду на совещание, не имея представления о том, как будут развиваться события. Неудивительно, что я не умею четко выражать свои мысли. Я каждый раз заново изобретаю колесо.
Пока написал это все, моя пятнадцатилетняя дочь выпила шестьдесят четыре таблетки парацетамола и выжила безо всяких пагубных последствий для здоровья. Я до сих пор до конца не могу понять, зачем она это сделала – ох уж эти пожимания плечами, свойственные пятнадцатилетним, и высказывания о том, что «в тот момент эта идея показалась хорошей». Возможно, это как-то связано с моим отъездом из дома на несколько месяцев, когда она была маленькой? Сейчас она приняла решение постоянно жить с матерью, и у меня нет шанса, что она вернется. Потом я поссорился с бывшей женой – очень сильно и, скорее всего, окончательно. По-видимому, я сказал много лишнего и необдуманного. Дал волю эмоциям. Получается, что годы, в течение которых я пытался совершать правильные поступки и быть хорошим отцом, не заглаживают ошибок, совершенных когда-то давно. Теперь не до шуток, понятно? Ха-ха. Пришло время ставить точку. Это эссе должно закончиться резко, иначе оно будет продолжаться до бесконечности, подвергаясь постоянному обновлению и доработке, раз за разом, пока я не умру. Перед вами портрет… кого? Уж точно не портрет художника в юности[11].
В течение многих десятилетий я время от времени в шутку задумывался: «Эбси? Какое-то странное имя. Может быть, оно валлийское?» Другие люди, эти любознательные незнакомцы, считают, что более вежливо и культурно произносить мое имя с запинкой, чем нагло задавать мне вопрос: «Вы кто?» Когда у меня брали интервью на радио, мне пришлось ответить: «Когда-то я был метр семьдесят восемь валлийского еврея, сейчас, став старше, осталось метр семьдесят шесть». Весьма дерзкий ответ, а что делать?
Я часто думаю об отце, лежащем на смертном одре, и о его последних словах, адресованных мне. «Я вправе сказать тебе, сын, – хрипло произнес он, – каждому человеку важно познать себя». Мой отец был малообразованным. Он не знал, что повторил мудрость древних богов, заповедь дельфийского храма. Он просто передал мне свою жизненную мудрость, добытую ценой больших усилий.
«Будь верен сам себе». Эта заповедь едва ли может быть выполнена, если человек не ощущает мерцания своего истинного «Я». Проникновение в суть себя. Более пятидесяти лет тому назад я попытался написать стихотворение о создателе масок. Я изобразил его пристально глядящим на свои произведения:
Будь верен себе – но какому себе?
Когда выбирать означает потерять. Все заключается
в дилемме, чтобы отказаться от выбора?
Множество великолепных масок смотрят с полки.
Я хочу услышать тот самый голос, свой голос.
Я хочу узнать то самое лицо, свое лицо.
Начните же говорить, один за другим, многочисленные рты,
Сообщая что-то или обвиняя – только подайте мне знак.
Раньше меня вдохновляли некоторые отрывки из книги Райнера Марии Рильке об обедневшем датском поэте, живущем в Париже. Поэт наблюдает за женщиной на углу улицы Нотр-Дам-де-Шам «полностью погруженной в себя, уронившей голову себе на руки». Поэт напугал ее, поэтому она повернула голову слишком быстро, слишком резко вышла из оцепенения, так что ее лицо осталось у нее в руках.
Я не смог должным образом закончить стихотворение о создателе масок, но я написал другие, используя образ лица-маски как способ задавать жизненные вопросы о личности и выборе. Одним из них является стихотворение «Суд»[12]. Мой отец сказал: «Познай себя». Я полагаю, что тем самым он одобрил сочинение мною подобных стихов. Или было бы еще лучше, если бы он кивнул в знак согласия с тем, что я напишу автобиографию, что я и сделал много лет спустя. («Прощай, двадцатый век». Издательство «Pimlico», 2001 год.)
В конечном итоге все автобиографии начинаются с местоимения «я» и заканчиваются местоимением «меня». А между ними стоит большой знак вопроса.
Люди, сидящие за столом, спорят.
Некоторые предлагают его повесить.
Одни говорят громко, другие – тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
«Мне больше не хотелось быть собой,
Поэтому я снял лицо, которое носил.
Я выдергивал гвозди один за другим,
Чтобы отдать это лицо кому-нибудь другому.
Эти ужасные черты лица вряд ли были моими,
А носить чужое лицо – большой грех.
Почему? Представьте, как в брачную ночь
Я целовал бы чужие губы в чьей-то кровати…»
Но толпа тотчас издевательски закричала:
«Эй, вздерните его на виселицу».
«Тихо! – приказывает судья. —
Или я прикажу очистить зал суда.
Повесить человека – это вам не игра».
И все же одни говорят громко, другие тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
«Арестант, позвольте еще раз спросить,
Что вы сделали с вашим истинным лицом?»
«Я говорил вам, Ваша честь, что выбросил его.
Просто оно было сделано из глины цвета кожи».
«Лицо отражает суть человека, – крикнул лысый присяжный, – Поэтому, потеряв лицо, человек умирает.
Господин, мы не можем оправдать этого гражданина,
Пока не узнаем, что он сделал со своим лицом».
«Это было всего лишь лицо, которое я потерял.
Сколько может мне стоить этот печальный факт?»
«Несчастный, лицо дается одно на всю жизнь.
Менять то, что дано от рождения, не имеет права никто.
Вспомните случай с Юпитером-лебедем,
Который снял лицо бога, чтобы поменять его на лицо птицы,
И Леду, лишившуюся чувств на берегу моря,
И глаза лебедя, закрытые в порыве страсти».
«Нет! Нет! Ваша честь, моя вина только в том,
Что я сделал то, что должен был сделать настоящий мужчина».
«Тихо, арестант! Мне почему-то вспоминаются слова священника О том, что в темноте он обрел лицо собаки,
После этого он напился до полнейшего безумия
И начал богохульствовать – лаять на Бога».
«Но это было человеческое лицо, сэр, – бросил он в ответ.
За этот проступок должен я заплатить?»
Люди, сидящие за столом, спорят.
Некоторые предлагают его повесить.
Одни говорят громко, другие – тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
В конце зала суда молча стоят
Рука об руку его отец и мать.
Они не могут понять смысл этого суда
И почему он выкинул свое дорогое лицо?
«Но это не мое лицо, отец, – сказал он. —
Я не хочу умереть в чужой порочной постели.
Посмотри в зеркало, мама, пристально приглядись,
Твое ли это лицо, которое ты хранишь?
Зеркало овальное, а часы круглые,
Все наши восковые лица в землю уйдут.
Однажды я построил мост прямо к самому себе,
Чтобы тщательно обыскать свою душу и найти невидимое сокровище,
И после этого я сорвал свою маску, потому что
Я не нашел того человека, которым себя считал.
В чужой маске я живу жизнью другого человека —
Я должен найти свое собственное лицо и свою собственную могилу».
Люди, сидящие за столом, спорят.
Некоторые предлагают его повесить.
Одни говорят громко, другие – тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
«Я подведу итог, – проворчал строгий судья,
Продемонстрировав белизну своих зубов. —
Что такое лицо? Лишь деталь, которую вы видите,
Символ и судьба личности.
Как нам отличить одного от другого?
Понять, кто сидит на привязи – собака или человек?
А когда слезы капают там, где нет лица,
Будут ли эти слезы моими или кого-то другого?
Нет свободы выбора между раскаленным углем и золотом, Выбор определяется индивидуальностью.
Но тогда замена лица, которую вы выбираете,
Достигается, как любовь, тем, что сами вы исчезаете.
Теперь вы, двенадцать присяжных, пожалуйста, удалитесь. Поместите вашу правую руку в лед, а левую – в пламя.
Дыра на том месте, где было лицо, пугает нас,
А человек, который имеет право выбора, опасен.
Итак, каким же будет ваш вердикт,
Следует ли отправить его на виселицу?»
Одни говорят громко, другие – тихо:
«Качаться, качаться, качаться ему на ветру».
