За пятнадцать минут я вполне могу произнести нагорную проповедь, это как раз тот самый момент. О чем еще я должен сказать? Я не вас спрашиваю, я вопрошаю эту красоту, что вокруг меня…
О чем я еще должен сказать, о Господь?
О красоте?
О блаженстве?
О тишине?..
Есть так много, о чем можно говорить, но все сводится к одному и тому же. Радость ли это, красота, тишина, все это означает одно и то же — безмолвие…
У меня есть только одно переживание, переживание такой всеобъемлющей тишины, что меня самого в этом уже нет… одно сплошное безмолвие… я хочу сказать бесконечное, без начала и конца, безграничное.
Слова… они во многом могут помочь, но не так уж и много. Если кто-то переступает черту, он расстается со словами.
Химические препараты — это побочный результат, к которому пришла алхимия. Алхимия же была просто попыткой скрыть правду о медитации от священников и попов. За ее фасадом была чистая религиозность. В этом Ноевом ковчеге сама суть Истины, Красоты, Сознания… а Красота — это последняя, наивысшая молитва.
Если еще есть время, я могу спеть еще одну песню. Моя песня не будет длинной, просто песня птицы, может быть, даже короче, но какую птицу это волнует, когда она начинает петь? Это могут быть лишь цвета, но цвета радуги.
Мои пальцы? Не беспокойтесь, Просто старая привычка. Я пытаюсь использовать свои пальцы, свои ладони, когда говорю. Привычка возникла оттого, что словами это не выразить. Простой жест, даже просто палец может выразить больше. Руки так много выражают.
С помощью этого я хочу вспомнить человечество. Это так трудно вернуться вниз с высот, вернуться опять в тело… так что требуется некоторое время. Пожалуйста, простите меня.
Итак, вот что яимею в виду, когда говорю о нестрадании. Ум всегда страдает, всегда чувствует себя обманутым, да иначе и быть не может. Ум постоянно пытается ограничивать, останавливать, потому что тогда ограниченное будет возможно контролировать. Чтобы узнать о существовании жизни, нужно тотально отдаться всему. Это сам дух жития… вовсе не великий, вовсе не святой, вовсе не нечто «другое», связывающее между собой «другое».
Я проповедовал революцию, а не эволюцию… поэтому хотя бы раз станьте бесстрашными и помните, что со мной нечего бояться. Мне нечего терять. Я все уже потерял. Мне больше нечего терять, потому что теперь у меня осталось только то, что уже не потерять… никогда.
В Упанишадах поется «Перенеси нас в бессмертие…» Кто же за вас может это сделать? Это бесполезно. Только вы сами можете идти. Никто не может вас взять с собой, только вы сами. Упанишады продолжаются дальше, но ведь это только красивые слова. А слова есть слова; какие бы красивые они ни были, они пусты, им никогда не вместить поэзии, им никогда не вместить сути.
«О Господь,
перенеси нас от неправды к правде…»
Но как кто-то другой может унести вас от неправды? Вы же за нее держитесь. Никто другой не привязывает вас к ней, вы сами держитесь; это же ваша ненависть, ваш гнев, ваша ревность, ваше страдание. Кто, кроме вашего понимания, может вас этого избавить? Я подчеркиваю, только понимание дает выход. Нет заранее проложенной дороги для вас. Вы сами должны ее проложить. Вы должны ее проложить, причем проложить ее тем, что проживете ее. Другого способа нет.
Вы никогда не были в этом существовании раньше. Это редкость.
Гималаи покрыты снегами, чистой белизной, чистой невинностью, простотой. Вот что означает слово «снежно-белый»; это мой цвет. Оранжевый — цвет моих учеников, цвет восходящего солнца. А мой цвет белый, он может быть только белым, потому что белый включает в себя все остальные цвета. Это совокупность всего; это единое целое.
Вы должны меня слушаться абсолютно. Это одностороннее движение; я говорю, а вы слушаете… Я вам приказываю. Других способов не существует. Когда я работаю над вашей душой, не беспокойте меня.
Посмотрите: я бедный человек, беднейший, но все же богатейший бедный человек, если такое вообще возможно. У меня есть все, столько еще ни у кого на земле не было. Наполеон и Александр могли бы позавидовать… должны завидовать.
Поэтому слушайте и не пытайтесь что-то сказать мне, потому что все, что вы скажете, будет бессмысленным! Что касается меня, то я просто хочу быть самим собой. Однажды то, что я здесь говорю, в глубинке вашего Ноева ковчега, будет всенародно объявлено, только ждите.
Все великое приходит отсюда.
Все, что благородно, приходит отсюда.
Все, что прекрасно, приходит отсюда…
Я боюсь, что даже мои пальцы не смогут выразить то, что я хочу.
Я люблю находиться на этих вершинах. Я люблю высоту. Это красота, это сундарам. Это нечто, что я могу объяснить только моим любимым. Это прекрасно. Это не рассказ, это не роман, это сама реальность. Тому доказательство мои слезы. Истина должна доказываться слезами человека, существованием человека, тем, как человек живет.
Ученый не может быть благородным, ему нужно быть осторожным, ему нужно быть калькулятором, все предусмотреть… но левая сторона все равно побеждает. Яшу Бхарти побеждает. Это единство противоположностей. Гит Бхарти, мужчина, справа; женщина, Яшу Бхарти, слева. И это не случайно. Ни один мужчина не может быть слева, только лишь женщина, потому что только женщина может общаться со мной через левую сторону. Мужчина это всего лишь эта вот простая правая рука; работящая, натренированная, способная, неприменимая в каком-либо другом случае. На правой стороне нет поэзии, поэтому мужчина остается на ней, на той стороне, где он прав. Когда же он пытается быть на левой стороне, он неправ.
Не бойтесь, что я схожу с ума, или что-то в этом роде. Это невозможно. Как может сумасшедший снова сойти с ума? Это невозможно! Так что вы можете не бояться за меня.
Так же, как цветок…
цветок,
вокруг него жужжат пчелы
Именно это и происходит вокруг меня:
Цветок распустился,
и пчелы стали прилетать
и петь.
Когда я увижу, что вы сходите с ума, я остановлюсь. А пока этого не произошло, позвольте цветку расти, а птицам петь… я лишь немного сумасшедший. Каждый об этом знает, так что нечего беспокоиться.
Ахххх цветы… птицы… пчелы…
Я люблю все это.
Ничто не может мне повредить,
даже смерть.
Сейчас, сейчас… это грандиозно!
Само величие этого…
Само изящество этого…
Я боюсь это сказать…
Я слышу ваше хихиканье. Я боюсь, что мое тело не сможет этого выразить. Двадцать пять лет я говорил, и с плохим произношением. Какое это имеет значение? Что имеет значение, так это те высоты, с которых я говорю. Куда вы так спешите? Вам же некуда спешить. Позовите всех назад.
Если еще есть время расслабиться… то позвольте мне расслабиться хоть раз. Я посмотрю, сознательны вы или нет. Никогда не бойтесь, даже если я умру в это самое мгновение, потому что я умру со всеми моими радостями, со всем своим наслаждением, независимо от того, выражены они были или нет.
Гит Бхарти, кажется, немного не в себе, даже больше чем я, когда хожу. Вы видели, как я хожу? Это так трудно для меня, но если уж говорить о высотах, я могу летать.
Я такой дьявол! Я всегда был дьяволом!
Это замечательно.
Итак, взлетаем.
Оставляем землю позади.
Летим к небесам,
к звездам,
выше и выше…
Свет мне не мешает. Я гляжу на тысячи солнц, так что вы мне никак не помешаете. Шум мне тоже не мешает. Я вижу базар вокруг себя все время, так что ваш шум меня совсем не раздражает.
Это большая редкость… это прекрасно стать так близко к красоте, стать так близко, что осталась лишь тонкая пелена и ничего, кроме красоты. Красота прекрасного… это также, как волны в океане.
Или как радуга…
Она не является материальной.
Она нематериальна.
Мне нравится этот свет, он неплохой. Он похож на то, что я вижу. Я вижу такой грандиозный свет… этот — просто ничто. Передо мной такая музыка, что я почти тону в ней. Быть близко к красоте это быть близко к смерти. Я не могу это забыть. Я подходил близко к смерти снова и снова. Я был близок к смерти много раз в моей жизни, и я знал об этом. Вы можете этого и не знать, но мы все встречаемся со смертью бесконечное множество раз, но мы так наполнены страхом, что не видим ее красоты; иначе смерть была бы другим именем Бога. Я просто поражен, почему никто до сих пор об этом не говорил. Это другое имя для Бога, для света, для наслаждения, для красоты.
