Дон Хенаро уселся опять и продолжал свой рассказ.
— В тех случаях, когда член племени воинов совершал поступок, который, как считалось, шел вразрез с их законами, то его судьба решалась ими всеми. Обвиняемый должен был объяснить причины, по которым он сделал то, что сделал. Его товарищи должны были выслушать его, а затем они расходились, если находили причины убедительными, или же выстраивались со своим оружием на самом краю плоской горы, очень похожей на ту гору, где мы стоим сейчас, готовые привести в исполнение смертный приговор, если они находили его оправдания неприемлемыми. В этом случае приговоренный воин должен был попрощаться со своими старыми товарищами, и его казнь начиналась.
Дон Хенаро взглянул на меня и на Паблито, как бы ожидая от нас знака. Затем он повернулся к Нестору.
— Может быть, Свидетель может сказать нам, что общего эта история имеет с этими двумя? — спросил он у Нестора.
Нестор застенчиво улыбнулся и, казалось, на секунду погрузился в глубокое раздумье.
— Свидетель понятия не имеет, — сказал он с нервным смешком.
Дон Хенаро попросил всех подняться и пойти с ним взглянуть через западный край горы.
Там был пологий склон до дна равнинного образования. Затем там была узкая полоска земли, заканчивающаяся расщелиной, которая, казалось, была естественным каналом для стока дождевой воды.
— Как раз там, где находится эта расщелина, рос ряд деревьев в тех горах, о которых идет речь, — сказал он. — За этой чертой был густой лес. Попрощавшись со своими товарищами, приговоренный воин должен был начать спускаться по склону к деревьям. Затем его товарищи брали свое оружие и прицеливались в него. Если никто не стрелял или если воин, несмотря на свои ранения, достигал края деревьев, он был свободен.
Мы вернулись назад к тому месту, где сидели.
— Как теперь, Свидетель? — спросил он Нестора. — Можешь сказать?
Весь вид Нестора выражал нервозность. Он снял шляпу и почесал голову. Потом он закрыл лицо руками.
— Откуда бедный Свидетель может знать? — бросил он наконец вызывающим тоном и засмеялся вместе со всеми.
— Говорили, что там были люди, которые прорывались без ранения, — продолжал дон Хенаро. — Скажем так, их личная сила влияла на их товарищей. Волна проходила по ним, когда они целились, и никто не смел использовать своего оружия. Или, может быть, они боялись, его смелости и не могли причинить ему вреда.
Дон Хенаро взглянул на меня, а затем на Паблито.
— Там было одно условие для этой ходьбы к деревьям, — продолжал он. — Воин должен был идти спокойно и собранно, ни на что не обращая внимания. Его шаги должны были быть уверенными и твердыми, он должен был смотреть перед собой спокойно. Он должен был спускаться, не спотыкаясь и не оборачиваясь, чтобы посмотреть назад и, главное, не пускаться бежать.
Дон Хенаро сделал паузу. Паблито отозвался на его слона кивком.
— Если вы двое решите вернуться на Землю, — сказал он, — то вы должны будете ждать как истинные воины до тех пор, пока не будут выполнены ваши задачи. Это ожидание очень похоже на спуск воина в этом рассказе. Понимаете, воин уходил из человеческого времени, — то же и с вами. Единственная разница заключается в том, кто целится в вас. Те, кто целились в воина, были его товарищами-воинами. Но то, что целится в вас двоих, — это неизвестное. Единственным вашим шансом является ваша безупречность. Вы должны ждать, не оглядываясь назад. Вы должны ждать, не ожидая наград. И вы должны направить всю вашу личную силу на выполнение ваших задач.
Если вы не будете действовать безупречно, если вы начнете волноваться и станете нетерпеливыми или отчаетесь, то вы будете безжалостно застрелены меткими стрелками из неизвестного.
С другой стороны, ваша безупречность и ваша личная сила таковы, что вы способны выполнить свои задачи. Тогда вы достигнете обещания силы. Вы можете спросить, что это за обещание. Это обещание, которое личная сила дает людям как светящимся существам. У каждого воина — своя судьба, поэтому невозможно сказать, чем именно будет это обещание для каждого из вас.
Солнце почти село. Светло-оранжевая окраска на далеких северных горах потемнела. Пейзаж создавал ощущение выметенного ветром одинокого мира.
— Вы узнали, что сущностью воина является быть смиренным и эффективным, — сказал дон Хенаро, и его голос заставил меня подскочить.
— Вы научились действовать, не ожидая ничего в награду. Теперь я скажу вам, что вам понадобится вся ваша выдержка, чтобы выстоять перед лицом того, что лежит за границами этого дня.
Я испытал спазм в животе. Паблито начал тихонько дрожать.
— Воин всегда должен быть готовым, — продолжал Хенаро. — Судьбой всех нас явилось узнать, что мы являемся пленниками силы. Никто не может сказать, почему именно мы. Но какая великая удача!
Дон Хенаро замолчал и опустил голову, как бы утомившись. В первый раз я слышал, чтобы он говорил подобными словами.
— Здесь обязательно, чтобы воин попрощался со всеми присутствующими и со всеми теми, кого он оставляет позади себя, — сказал внезапно дон Хуан. Он должен сделать это своими словами и громко; так, чтобы его голос навсегда остался на этом месте силы.
Голос дона Хуана вызвал еще одно изменение в моем осознании данного момента. Наша беседа в машине стала еще мучительней.
Как прав он был, когда сказал, что безмятежность окружавшего нас пейзажа была только миражом и что объяснение магов наносит такой удар, парировать который не в состоянии никто. Я слышал объяснение магов, и я испытал его основные предпосылки, и теперь тут я был более обнаженным и более беспомощным, чем за всю свою жизнь. Ничто из того, что я когда-либо сделал, что я когда-либо воображал, не могло сравниться с болью и одиночеством этого момента.
Объяснение магов содрало с меня даже мой «разум». Дон Хуан опять был прав, когда говорил, что воин не может избежать боли и печали, а избегает только индульгирования в них. В этот момент моя печаль была выше всех пределов. Я не мог вынести прощания с теми, кто разделял со мной повороты моей судьбы. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что когда-то я обещал одному человеку умереть вместе, и что мой дух не может вынести того, что остается один.
— Мы все одиноки, Карлитос, — сказал дон Хенаро мягко, — и это наше условие[37].
Я ощутил в горле боль привязанности к жизни и к тем, кто был близок мне. Я отказывался прощаться с ними.
— Мы одиноки, — сказал дон Хуан. — Но умереть одному — не значит умереть в одиночестве.
Его голос звучал приглушенно и сухо, как покашливание.
Паблито тихо плакал. Затем он поднялся и заговорил. Это не было речью или исповедью. Чистым голосом он поблагодарил дона Хуана и дона Хенаро за их доброту. Он повернулся к Нестору и поблагодарил его за то, что тот давал ему возможность заботиться о себе. Он вытер глаза рукавом.
— Что за прекрасной вещью было — жить в этом прекрасном мире! В это чудесное время! — воскликнул он и вздохнул. Его настроение было ошеломляющим.
— Если я не вернусь, то я прошу вас как о высшем благодеянии помочь тем, кто делил мою судьбу, — сказал он дону Хенаро.
Затем он повернулся к западу в направлении своего дома. Его поджарое тело сотрясалось от слез. Он подбежал к краю утеса с вытянутыми руками, как бы собираясь обнять кого-то. Его губы двигались, казалось, он что-то говорил тихим голосом.
Я отвернулся. Я не хотел слышать, что говорит Паблито.
Он вернулся туда, где мы сидели, плюхнулся рядом со мной и повесил голову.
Я не мог сказать ничего. Но затем какая-то внешняя сила овладела мной, заставила меня встать, и я тоже высказал свою благодарность и свою печаль.
Мы снова затихли. Северный ветер, тихо посвистывая, дул мне в лицо. Дон Хуан посмотрел на меня. Я никогда не видел в его глазах столько доброты. Он сказал мне, что воин прощается, благодаря всех тех, кто сделал ему что-то доброе или проявил участие. И что я должен выразить свою благодарность не только им, но также и тем, кто заботился обо мне и помогал мне на моем пути. Я повернулся на северо-запад, к Лос-Анджелесу, и вся сентиментальность моей души выплеснулась наружу. Каким очистительным облегчением было произнести мою благодарность!
Я опять сел. Никто не смотрел на меня.
— Воин признает свою боль, но не индульгирует в ней, — сказал дон Хуан. — Поэтому настроение воина, который входит в неизвестность — это не печаль. Напротив, он радостен, потому что он чувствует смирение перед своей удачей, уверенность в том, что его дух безупречен и, превыше всего, полное осознание своей эффективности. Радость воина исходит из его признания своей судьбы и его правдивой оценки того, что лежит перед ним.
Последовала долгая пауза. Моя печаль была чрезмерной. Я хотел что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.
