Если вы и в самом деле понимаете меня, то уясните суть: я даю вам возможность ясно увидеть свое эго, свое действительное состояние. В результате происходят забавные вещи. Я видел одного психотерапевта, который даже сбрил бороду и усы. Возможно, он считает, что подобным поступком очистился духовно. Теперь он выглядит бритой обезьяной и имеет совершенно глупый вид.
Неприятно об этом говорить, но психотерапевты поняли меня менее всех остальных саньясинов. И причина этого проста: в коммуне они работали над человеческой психологией и приобрели тонкое эго, которое нашептывает им, что они помогают мне в моей работе. Они совсем забыли о том, что еще даже не начали работать над самими собой.
У этих психотерапевтов были некие навыки в лечении людей. Они оказались полезными людям, они помогали сближать людей со мной. Их пациенты стали ближе мне, стали более открытыми, теперь они лучше психотерапевтов понимают мою работу. Эти люди были целителями, они отвечали на вопросы людей, вели группы, поэтому не задают мне вопросы о самих себе.
Они пришли ко мне ради себя, но заблудились, поскольку принесли груз знаний. Их сведения сослужили добрую службу другим людям, и я сам велел им помогать людям. Но все их познания не смогли прояснить им, что они пришли для того, чтобы познать себя, что они могут лечить людей, но появились здесь не для этого.
Они все время совершали целительные сессии. Когда коммуна распалась, они вернулись в свои страны с уверенностью в том, что уж теперь-то они выполняют мою работу. А между тем им неведомы даже азы моей работы. Они оказались самыми слепыми и глухими, потому что были самыми эрудированными людьми.
Они упустили первую возможность. Теперь у них появилась вторая возможность, и я призову обратно этих психотерапевтов, которые ведут себя как шуты, и дам им другую работу, не связанную с целительством. Нужно выбить из них познания, иначе они и впредь будут рассуждать подобным образом.
Они боятся упоминать мое имя, так как люди могут решить, что они все еще не свободны от меня. Их страх показывает, что они и в самом деле не свободны от меня. Если бы они были независимыми людьми, то продемонстрировали бы свою благодарность. Они произносили бы мое имя в разных уголках мира с великим уважением и любовью, если бы были по-настоящему свободными.
Но они знают о своей несвободе, отсюда их страх. Если кто-то обнаружит, что они были моими саньясинами, что станется с их неожиданно приобретенным духовным водительством? Одни стали «просветленными», другие - «освобожденными». Все их поведение просто указывает на то, что они абсолютные тупицы. И чем быстрее они поймут это, тем лучше.
Милый Ошо, Я полагаю, что мастеру нужно лишь протянуть каждому своему ученику кусок веревки. Со временем мы либо перепрыгнем с ее помощью на другой берег, либо повесимся на ней. Прокомментируй, пожалуйста.
Все верно. Твой вопрос в комментариях не нуждается.
Глава 6
И много, и совсем ничего
Милый Ошо, не мог бы ты рассказать нам о том, что происходило с тобой с тех пор, как мы несколько недель назад встретились на Крите в то памятное чудесное утро?
Вот мой ответ: и много, и совсем ничего. Много внешних событий, но ничего в сокровенной сути. Получается, что со мной ничего не происходило.
Прежде всего, я понял, что человек не развивается, что концепция эволюции может оказаться ошибочной, поскольку вот уже тысячи лет человек не меняет образ жизни.
В то чудесное утро на Крите, когда ко мне и моим друзьям дурно отнеслись, я вспомнил о Сократе. Тогда жили такие же люди, и по странному совпадению против меня выдвинули то же обвинение, что и против Сократа: мол, он развращал юные умы, подтачивал их нравственную основу. Меня обвинили в том же самом.
Двадцать пять столетий прошли тщетно, человек застрял на пути, он не развивается. Люди ведут себя жестоко, бесчеловечно. Они могли просто приказать мне покинуть свою страну, у них были на то все полномочия, и не нужно им было так грубо обходиться с нами, бить камнями окна, вышибать двери дома. Когда я сходил с верхнего этажа, мне казалось, будто внизу рвутся гранаты. У этих людей и в самом деле были гранаты, они угрожали разнести в щепки весь дом. Должно быть, они воспользовались предписанием выдворить меня из страны для того, чтобы выразить свою жестокость. А вообще-то, можно было просто сказать мне, что мое дальнейшее пребывание на Крите нежелательно.
Чиновник, выдавший мне туристическую визу на месяц, был начальником полиции. Спустя две недели визу отменил его заместитель. Ситуация, когда начальник полиции выдает визу, а его заместитель аннулирует ее, выглядит абсолютно недопустимой.
В афинский аэропорт привезли не меньше сорока полицейских, чтобы выпроводить одного безоружного человека, там же присутствовал заместитель начальника полиции. Отовсюду съехались журналисты из газет, радио, телевидения, они собрались в громадную толпу, напичканную телекамерами. Все они хотели взять у меня интервью. «Я могу не так уж много сказать вам, - объявил я. - Может быть, вот только это: человек никогда не станет цивилизованным».
Газетчики стояли передо мной, рядом возвышались сорок полицейских псов, все гигантского роста. Они окружили меня, подошел заместитель начальника полиции. Тут я сказал: «Своей полицией, своим правительством вы лишаете человечество будущего, особенно в своей же стране. Эти люди ответственны за убийство Сократа».
Когда я произнес эти слова, указав на заместителя начальника полиции, он решил заткнуть мне рот. Впервые за тридцать пять лет я притворился разгневанным. Мне это не очень удалось, потому что в душе я смеялся! Но я все же крикнул этому чиновнику: «Заткнись! Стой на месте, не смей подходить ко мне». Я так громко закричал, что он замолчал, отступил назад и затесался в ряды толпы. Позднее я прочел их доклады. В них написано, что я исступленно метался в гневе, но это было не так! Просто они понимали только этот язык. В разговоре с человеком нужно пользоваться понятным ему языком.
Но мне доставило удовольствие это событие. Гнев можно имитировать. Я умею разыгрывать бешенство, оставаясь безмятежным. Противоречие не возникает, поскольку я притворяюсь свирепым.
В самолете я вспомнил Гурджиева, который учился во многих суфийских школах различным методам. В некой школе он применял один метод, то есть играл такую роль: выглядел сердитым, тогда как в действительности не сердился. Или он разыгрывал несчастье, хотя на самом деле радовался. Этот метод сослужил ему добрую службу.
В результате такой практики вы приобретете следующую способность: пусть вы несчастны, все равно вам удастся вести себя радостно. А когда вы гневаетесь, вы разыграете безмятежность. Этим дело не заканчивается - получается, что вы никогда не бываете несчастными или счастливыми. Вы просто надеваете маски. В действительности вы другие, ваше существо не затронуто ролью. Странные методы используются для этой медитации, чтобы познать свое естество, отделить его от своих эмоций, чувств, поступков. Гурджиев так наловчился, обучаясь в школе этому особому методу...
Гурджиев стал таким искусным мастером, что даже когда он садился между двумя людьми, видевшими лишь половину лица мастера каждый со своей стороны, одному из посетителей он казался абсолютно спокойным и безмятежным, тогда как другому - опасным преступником-рецидивистом. Неужели эти люди, говоря о Гурджиеве, могли сойтись во мнениях? Они непременно начинали спорить. Один из них заявлял, что они встретились с очень тихим, добрым человеком, а другой настаивал, что они видели опасного типа с криминальными наклонностями.
Когда же, наконец, обращались к самому Гурджиеву за разъяснениями, он отвечал: «Они оба правы. Я умею разделять не только свое естество и поведение, но даже свое лицо на две части».
Как-то раз мне подарили статуэтку Будды, изготовленную в Японии. Она оказалась очень красивой, но была в ней одна странность. В одной руке Будда держал меч, а в другой - небольшой светильник. На Востоке пользуются глиняными светильниками, которые представляют собой просто небольшие глиняные чаши, наполненные маслом. Они похожи на свечи, в них горит огонь. Отблески пламени играли на одной стороне лица Будды. Его профиль был светел и покоен. На другой стороне лица отражался меч. И Будда уже производил впечатление воина, борца, мятежника и революционера.
В афинском аэропорту меня окружали сорок полицейских. Должно быть, все они занимали высокое положение в государственной иерархии. Не было только их начальника, которому недостало мужества показаться мне на глаза. Я бы спросил его: «На каком основании ваш заместитель отказывает мне в визе, выданной вами?» Но вот его-то как раз и не было.
