— Каким образом бороться с "половыми злоупотреблениями"? – спросил кто-то.
Гурджиев засмеялся.
— Я ждал этого вопроса, – сказал он. – Но вы уже должны понять, что невозможно объяснить, что такое "половые злоупотребления" человеку, который ещё не начал работать над собой и не знает структуры машины, как невозможно сказать, что ему нужно делать для избежания этих злоупотреблений. Правильная работа над собой начинается с создания постоянного центра тяжести. Когда он создан, тогда всё прочее начинает располагаться и распределяться в подчинении ему. Вопрос сводится к следующему: из чего и как создать постоянный центр тяжести? А на это можно ответить, что только отношение человека к работе и школе, его оценка работы, осознание механичности и бесцельности всего прочего может создать в нём постоянный центр тяжести.
"Роль полового центра в создании общего равновесия и постоянного центра тяжести может оказаться весьма значительной. По качеству своей энергии (при использовании собственной энергии) половой центр стоит на одном уровне с высшим эмоциональным центром, и все прочие центры подчинены ему. Поэтому если бы он работал с собственной энергией, это была бы великая вещь; одно это указывало бы на сравнительно высокий уровень бытия. В этом случае, т.е. при работе с собственной энергией и на своём месте, все другие центры могли бы работать правильно – на своих местах и с собственными энергиями".
Напряжённость внутренней работы. – Подготовка к "фактам". – Посещения Финляндии. – "Чудо" начинается. "Мысленные разговоры" с Гурджиевым. – "Вы не спите". Вид "спящих людей". – Невозможность исследовать высшие явления обычными методами. – Изменившийся взгляд на "методы действия". – "Главная черта". – Гурджиев определяет главные черты людей. – Реорганизация группы. – Те, кто оставляет работу. – Между двумя стульями. – Трудность возвращения назад. – Квартира Гурджиева. – Реакция на молчание. – "Видна ложь". – Демонстрация. – Как пробудиться? – Как создать необходимое эмоциональное состояние? – Три пути. – Необходима жертва. – "Пожертвовать своим страданием". – Расширенная "таблица видов водорода". – "Движущаяся диаграмма". – "У нас очень мало времени".
Этот период – середина лета 1916 года – остался в памяти всех членов нашей группы как время очень интенсивной работы. Все мы чувствовали, что делаем очень мало по сравнению с той огромной задачей, которую поставили перед собой. Мы понимали, что наш шанс узнать больше может исчезнуть, причём так же внезапно, как появился; мы старались усилить в себе внутреннее напряжение работы, сделать всё возможное, пока условия остаются благоприятными.
Я начал серию экспериментов, или упражнений, используя определённый опыт, который приобрёл ранее, и провёл серию кратких, но очень интенсивных постов. Называю их "интенсивными" потому, что предпринял их не с гигиенической целью, а, наоборот, стараясь дать организму сильнейшие толчки. В добавление к этому я начал "дышать" по определённой системе, которая вместе с постом давала раньше интересные психологические результаты. Я проводил упражнения в "повторении" по способу "умной молитвы", которые прежде очень помогали мне сосредоточенно наблюдать за собой; провёл я также серию умственных упражнений довольно сложного характера для концентрации внимания. Я не описываю подробно эти упражнения и эксперименты только потому, что эта попытка найти свой путь предпринималась, в общем, без точного представления о её возможных результатах.
Но всё равно, это, равно как и наши беседы и встречи, удерживало меня в состоянии сильнейшего напряжения и, конечно, в значительной степени способствовало целому ряду необыкновенных переживаний, которые я испытал в августе 1916 года. Гурджиев сдержал своё слово, и я увидел "факты", и, кроме того, понял, что он имел в виду, когда говорил, что до фактов нужно ещё многое другое.
"Другое" заключалось в подготовке, в понимании некоторых идей, в пребывании в особом эмоциональном состоянии. Состояние, которое является эмоциональным, нам непонятно, т.е. мы не понимаем, что оно необходимо, что "факты" без него невозможны.
Теперь я перехожу к самому трудному, потому что описать сами факты нет никакой возможности.
Почему?
Я часто задавал себе этот вопрос. И мог ответить только то, что в них было слишком много личного, чтобы стать общим достоянием. Думаю, что так было не только в моём случае, но так бывает всегда.
Помню, как такого рода утверждения приводили меня в негодование, когда я встречал их в воспоминаниях или заметках людей, прошедших через необычайные переживания и потом отказывающихся их описать. Они искали чудесного и были убеждены, что в той или иной форме нашли его. Но когда они находили то, что искали, они неизбежно говорили: "Я нашёл. Но я не в состоянии описать то, что я нашёл". Мне эти слова всегда представлялись искусственными и надуманными.
И вот я оказался точно в таком же положении. Я нашёл то, что искал; я видел и наблюдал факты, далеко выходящие за пределы того, что мы считаем возможным, признанным или допустимым, – и ничего не могу рассказать о них!
Главное в этих внутренних переживаниях было их особое содержание или новое знание, которое приходит с ними. Но даже этот внешний аспект можно описать лишь очень приблизительно. Как я уже сказал, после моих постов и других экспериментов я находился в несколько возбуждённом и нервном состоянии и физически чувствовал себя слабее обычного. Я приехал в Финляндию, на дачу И. Н. М., в чьём петербургском доме недавно проходили наши встречи. Здесь же находился Гурджиев и ещё восемь человек из нашей группы. Вечером беседа коснулась наших попыток рассказать о своей жизни. Гурджиев был очень резок и саркастичен, как будто стремился спровоцировать то одного, то другого из нас; в особенности он подчёркивал нашу трусость и леность ума.
Меня чрезвычайно задело, когда он принялся повторять перед всеми то, что я строго конфиденциально сказал ему о докторе С. Его слова были неприятны для меня, главным образом потому, что я всегда осуждал такие разговоры о других.
Было около десяти часов, когда он позвал меня, доктора С. и З. в небольшую отдельную комнату. Мы уселись на полу по-турецки, и Гурджиев начал объяснять и показывать нам некоторые позы и движения тела. Нельзя было не заметить, что во всех его движениях присутствует поразительная уверенность и точность, хотя сами по себе они не представляли особой проблемы, и хороший гимнаст мог их выполнить без чрезмерных затруднений. Я никогда не претендовал на роль атлета, – однако внешне мог подражать им. Гурджиев объяснил, что, хотя гимнаст мог бы, конечно, выполнить эти упражнения, он выполнил бы их иначе, а Гурджиев выполнял их особым образом, с расслабленными мускулами.
После этого Гурджиев снова вернулся к вопросу о том, почему мы не смогли рассказать историю своей жизни. И с этого началось чудо.
Могу заявить с полной уверенностью, что Гурджиев не пользовался никакими внешними методами, т.е. не давал мне никаких наркотиков и не гипнотизировал меня каким-либо известным способом.
Всё началось с того, что я услышал его мысли. Мы сидели в небольшой комнате с деревянным полом без ковров, как это бывает на дачах. Я сидел напротив Гурджиева, а доктор С. и З. – по сторонам. Гурджиев говорил о наших "чертах", о нашей неспособности видеть или говорить правду. Его слова вызвали у меня сильное волнение. И вдруг я заметил, что среди слов, произносимых им для всех нас, есть "мысли", предназначенные лично для меня. Я уловил одну из этих мыслей и ответил на неё как обычно, вслух. Гурджиев кивнул мне и перестал говорить. Наступила довольно долгая пауза. Он сидел спокойно и молчал. Внезапно я услышал его голос внутри себя, как бы в груди, около сердца. Он задал мне определённый вопрос. Я взглянул на него; он сидел, улыбаясь. Его вопрос вызвал у меня сильную эмоцию, но я отвечал утвердительно.
— Почему он это говорит? – спросил Гурджиев, глядя по очереди то на З., то на доктора С., – разве я что-нибудь у него спрашивал?
И сразу же задал мне другой, ещё более трудный вопрос, обращаясь ко мне, как и раньше, без слов. З. и доктор С. были явно удивлены происходящим, особенно З. Разговор если это можно назвать разговором – продолжался таким образом не менее получаса. Гурджиев задавал мне вопросы без слов, а я отвечал вслух. Меня сильно взволновало то, что говорил Гурджиев, что он у меня спрашивал и что я не могу здесь передать. Дело касалось некоторых условий, которые мне следовало принять – или оставить работу. Гурджиев дал мне месячный срок. Я отказался от срока и заявил, что какими бы трудными ни были его требования, я выполню всё немедленно. Но Гурджиев настоял на месячном сроке.
