частью нашей традиции и практики на протяжении тысячелетий.
Наконец мы нашли то, что искали, посреди поросших лесом холмов Серпентайна (названных так в честь протекавшей тут реки с извилистым руслом, а не змей [6]). Холмы поднимались на несколько десятков метров над прибрежной равниной и тянулись на несколько километров вглубь материка, после чего спускались на пустошь – огромную и практически не населённую внутреннюю часть континента.
Участок, который мы нашли, был довольно большим. Хозяин пытался пасти там овец и коров, но местность была настолько холмистой и изобиловавшей скалистыми обрывами, что часто он не мог их найти, когда хотел. Для нас же это было просто идеально – не быть найденными: это именно то, что нравится лесным монахам.
Как обычно, у нас было очень мало денег. Имело ли вообще смысл обсуждать цену? Владелец просил за примерно 50 гектаров 200 000 долларов, у нас же было всего 90 000 долларов. В конце концов для очистки совести мы рискнули предложить нашу цену и – о, чудо! – хозяин согласился! Должно быть, он был по горло сыт своими своенравными овцами.
Совершив покупку, мы в итоге оказались совсем без денег посреди дикого, совершенно неухоженного земельного участка. Мы с Аджаном Джагаро нашли на местной свалке пару старых дверей и уложили их на подставки из кирпичей. Это было нашими кроватями. Поскольку Аджан Джагаро был моим наставником, то ему досталась более гладкая и менее потрёпанная дверь. Но у моей двери было тайное преимущество: в середине у неё была дыра. Я крайне рекомендую эту блестящую дизайнерскую находку. Чтобы ночью сходить в туалет, мне даже не надо было вставать с кровати!
Разбив лагерь посреди леса, мы спали на наших дверях, и это очень напоминало нам то, к чему мы привыкли в Таиланде.
В тот первый год у нас было очень мало поддержки от мирян. Как мы потом узнали, буддисты Перта таким образом хотели проверить, были ли мы настоящими монахами и не откажемся ли от выбранного пути. Как только они увидели, что мы обосновались тут всерьёз и надолго, то поняли, что поддерживать нас – в их собственных интересах и интересах их детей.
Всё это время состояние Аджана Чаа не изменялось. То, что он нездоров, было понятно ещё до того, как его разбил инсульт. У него случались приступы сильного головокружения, и врачи обнаружили у него жидкость в мозге. Но даже со своими неврологическими проблемами он никогда не казался глубоким стариком. Он всегда был сильным и обладал блестящим умом. За годы знакомства с ним я получил от него великое учение. Я был благодарен ему за то, что он научил нас не привязываться. Его неизбежный скорый уход не имел большого значения.
Мы думали, что вскоре он нас покинет. Монахи в Таиланде собрались и договорились не прибегать к медицинскому вмешательству. Решили просто отпустить его. Но у короля Таиланда было другое мнение. Он настоял на том, чтобы Аджан Чаа оставался в живых, и оплатил круглосуточный медицинский уход и всю остальную необходимую поддержку. В итоге Аджан Чаа продержался ещё девять лет. При этом он не мог ни ходить, ни говорить и был практически парализован.
Рядом с Аджаном Чаа всегда находился дежурный врач и два санитара. Однажды врач подумал, что Аджан Чаа умер, потому что тот перестал дышать. Врач знал, что однажды Аджан Чаа обязательно умрёт, но не хотел, чтобы это произошло в его смену. Он хотел начать реанимировать его, но присутствующие монахи попросили не трогать Аджана. Они видели, что он не умер, а погрузился в глубокую медитацию.
Врач не мог в это поверить, ведь Аджан Чаа выглядел мёртвым, поэтому он начал спорить с монахами. В итоге они пришли к компромиссу и договорились, что примерно каждые три минуты врач будет брать образцы крови, чтобы убедиться, что в мозг и прочие органы Аджана Чаа поступает достаточное количество кислорода. Врач брал образцы крови один за другим, и в течение часа, а потом и двух, кровь Аджана Чаа оставалась хорошо насыщенной кислородом, хотя он, как казалось, вообще не дышал. Единственный способ достигнуть такого – это войти в состояние, которое мы называем четвёртой джханой, глубочайшим медитативным погружением. Аджан Чаа не мог ни ходить, ни говорить, но всё ещё мог медитировать.
Прошло три или четыре года, и мы наконец-то смогли начать думать о постройке в Бодхиньяне медитационного центра. К этому времени я уже приобрёл некоторый строительный опыт, связанный с возведением простых построек на территории нашего монастыря. Увидев то, что мы уже сделали, моя сангха полностью доверилась мне. Они также были впечатлены тем, что мы строили самые простые конструкции без каких-либо излишеств, и, очевидно, я сэкономил бы им кучу денег, если бы работал над зданием центра самостоятельно.
Когда дело дошло до обсуждения дизайна медитационного центра, я всё еще был вторым монахом. Аджан Джагаро руководил Бодхиньяной, а я ему помогал. Десять дней мы спорили о месте, где будет построено здание, и о его пропорциях, и эти споры становились всё более жаркими. Мне было стыдно, ведь мы вели себя как миряне! Как муж и жена! Дело дошло до того, что мы перестали друг с другом разговаривать, а просто оставляли друг другу наполненные раздражением записки. Одним из основных спорных моментов было направление, в котором будет ориентировано будущее здание. Когда оглядываешься назад, всё это кажется полным безумием. Но когда вы увлечены спором, ваша позиция может казаться вам очень-очень важной. Неудобно об этом говорить, но на самом деле наши планы отличались очень незначительно.
Наконец мне удалось взять себя в руки. Я сказал себе, что мой монашеский долг – учить людей жить в мире и согласии, практиковать сострадание и непривязанность. Почему же я сам, как оказалось, был не способен поступать таким образом?
Я пошёл в комнату Аджана Джагаро. Когда вы хотите сказать кому-то в Таиланде, что сожалеете и просите прощения, существует традиция приносить этому человеку свечи, благовония и цветы.
Я вручил поднос с подарками Аджану Джагаро и сказал: «Я пришёл сюда, чтобы попросить прощения за свои слова и поступки, совершённые в последние дни. Я искренне сожалею. Мы не должны больше спорить».
Я видел, как напряжение покидает его. Он был потрясён и тронут моими словами.
«Но я хочу попросить вас об одном одолжении», – добавил я.
Выражение мягкости, появившееся было на его лице, разом исчезло. Он снова выглядел встревоженным и настороженным, как будто я обманул его.
«Я согласен следовать вашему плану, – продолжил я. – Но, пожалуйста, позвольте мне быть строителем. Я по-прежнему считаю, что ваш план неверен,
