И не дивятся они дверям в черепаховых вставках,
Золотом тканных одежд, эфирейской бронзы не жаждут;[232]
465 Пусть их белая шерсть ассирийским не крашена ядом,[233]
Пусть не портят они оливковых масел корицей,[234] —
Верен зато их покой, их жизнь простая надежна.
Всем-то богата она! У них и досуг и приволье,
Гроты, озер полнота и прохлада Темпейской долины,[235]
470 В поле мычанье коров, под деревьями сладкая дрема, —
Все это есть. Там и рощи в горах, и логи со зверем;
Трудолюбивая там молодежь, довольная малым;
Вера в богов и к отцам уваженье. Меж них Справедливость,
Прочь с земли уходя, оставила след свой последний.
475 Но для себя я о главном прошу: пусть милые Музы,
Коим священно служу, великой исполнен любовью,
Примут меня и пути мне покажут небесных созвездий,
Муку луны изъяснят и всякие солнца затменья.
Землетрясенья отколь; отчего вздымается море,
480 После ж, плотины прорвав и назад отступив, опадает;
И в океан почему погрузиться торопится солнце
Зимнее; что для ночей замедленных встало препоной.[236]
Пусть этих разных сторон природы ныне коснуться
Мне воспрепятствует кровь, уже мое сердце не грея, —
485 Лишь бы и впредь любить мне поля, где льются потоки,
Да и прожить бы всю жизнь по-сельски, не зная о славе,
Там, где Сперхий, Тайгет,[237] где лакедемонские девы
Вакха славят! О, кто б перенес меня к свежим долинам
Гема и приосенил ветвей пространною тенью!
490 Счастливы те, кто вещей познать сумел основы,[238]
Те, кто всяческий страх и Рок, непреклонный к моленьям,
Смело повергли к ногам, и жадного шум Ахеронта.
Но осчастливлен и тот, кому сельские боги знакомы, —
Пан, и отец Сильван, и нимфы, юные сестры.
495 Фасци[239] – народная честь – и царский его не волнует
Пурпур, или раздор, друг на друга бросающий братьев;
Или же дак[240], что движется вниз, от союзника Истра;
Рима дела и падения царств его не тревожат.
Ни неимущих жалеть, ни завидовать счастью имущих
500 Здесь он не будет. Плоды собирает он, дар доброхотный
Нив и ветвей; он чужд законов железных; безумный
Форум[241] ему незнаком, он архивов народных не видит.
Тот веслом шевелит ненадежное море, а этот
Меч обнажает в бою иль к царям проникает в чертоги,
505 Третий крушит города и дома их несчастные, лишь бы
Из драгоценности пить и спать на сарранском багрянце.[242]
Прячет богатства иной, лежит на закопанном кладе;
Этот в восторге застыл перед рострами[243]; этот пленился
Плеском скамей, где и плебс, отцы, в изумленье разинут
510 Рот;[244] приятно другим, облившись братскою кровью,
Милого дома порог сменить на глухое изгнанье,
Родины новой искать, где солнце иное сияет.
А земледелец вспахал кривым свою землю оралом, —
Вот и работы на год! Он краю родному опора,
515 Скромным пенатам своим, заслужённым волам и коровам.
Не отдохнешь, если год плодов еще не дал обильных,
Иль прибавленья скоту, иль снопов из Церериных злаков,
Не отягчил урожаем борозд и амбаров не ломит.
Скоро зима. По дворам сикионские ягоды[245] давят.
520 Весело свиньи бредут от дубов. В лесу – земляничник.
Разные осень плоды роняет с ветвей. На высоких,
Солнцу открытых местах виноград припекается сладкий.
Милые льнут между тем к отцовским объятиям дети.
Дом целомудренно чист. Молоком нагруженное, туго
525 Вымя коровье. Козлы, на злачной сойдясь луговине,
Сытые, друг против друга стоят и рогами дерутся.
В праздничный день селянин отдыхает, в траве развалившись, —
Посередине костер, до краев наполняются чаши.
Он, возливая, тебя, о Леней, призывает. На вязе
530 Вешают тут же мишень, пастухи в нее дротики мечут.
Для деревенской борьбы обнажается грубое тело.
Древние жизнью такой сабиняне жили когда-то,
Так же с братом и Рем. И стала Этрурия мощной.
Стал через это и Рим всего прекраснее в мире, —
535 Семь своих он твердынь[246] крепостной опоясал стеною.
Раньше, чем был у царя Диктейского скипетр,[247] и раньше,
Чем нечестивый стал род быков для пиров своих резать,[248]
Жил Сатурн золотой на земле подобною жизнью.
И не слыхали тогда, чтобы труб надувались гортани,
540 Чтобы ковались мечи, на кремневых гремя наковальнях.
Но уж немалую часть огромной прошли мы равнины, —
Время ремни развязать у коней на дымящихся выях.
Также и вас воспоем, великая Палес[249] и славный
Пастырь Амфризский,[250] и вас, леса и потоки Ликея!
Всё остальное, что ум пленило бы песнями праздный.
Всё – достоянье толпы: жестокого кто Эврисфея,
5 Кто и Бузирида жертв ненавистного ныне не знает?[251]
Кем не воспет был юноша Гилл или Делос Латонин?[252]
Гипподамия, Пелоп, с плечом из кости слоновой[253]
Конник лихой? Неторным путем я пойду и, быть может,
Ввысь подымусь и людские уста облечу, торжествуя![254]
10 Первым на родину я – лишь бы жизни достало! – с собою
Милых мне Муз приведу, возвратясь с Аонийской вершины.[255]
Первый тебе принесу идумейские[256], Мантуя, пальмы;
Там на зеленом лугу из мрамора храм я воздвигну
Возле воды, где, лениво виясь, блуждает широкий
15 Минций[257], прибрежья свои тростником скрывающий мягким.
Цезарь будет стоять в середине хозяином храма.[258]
В тирский багрец облачен, я сам в честь его триумфально
Сто погоню вдоль реки колесниц, четверней запряженных!
Греция вся, покинув Алфей и рощи Малорка,
20 Будет ремнем боевым и ристаньем коней состязаться.[259]
Я между тем, увенчав чело свое ветвью оливы,
Буду дары приносить. Мне заране отрадно: ко храму
Шествие я предвожу, быков убиение вижу,
Сцену, где вертится пол с кулисами, где перед действом
25 Пурпурный занавес вверх британнами ткаными вздернут.[260]
Изображу на дверях – из золота с костью слоновой –
Бой гангаридов, доспех победителя в битвах, Квирина;[261]
Также кипящий войной покажу я широко текущий
Нил[262] и медь кораблей, из которой воздвиглись колонны;
30 Азии грады явлю покоренные, участь Нифата;[263]
Парфов, что будто бегут, обернувшись же, стрелы пускают;
Два у различных врагов врукопашную взятых трофея,
Две на двух берегах одержанных сразу победы;
В камне паросском резец, как живые, покажет и лица:
35 Ветвь Ассарака, семью, чей род Юпитером начат,
Вас, родитель наш Трос, и Кинфий, Трои создатель![264]
Зависть злосчастная там устрашится фурий и строгих
Струй Коцита[265] и змей ужасающих вкруг Иксиона,
Свивших его с колесом, и неодолимого камня.[266]
40 Нет, за дриадами вслед – к лесам, к нетронутым рощам!
Ты, Меценат, повелел нелегкое выполнить дело.
Ум не зачнет без тебя ничего, что высоко. Рассей же
Леность мою! Киферон громогласно нас призывает.
Кличут тайгетские псы, Эпидавр, коней укротитель,[267] —
45 И не умолкнет их зов, повторяемый отгулом горным.
Вскоре, однако, начну и горячие славить сраженья
Цезаря, имя его пронесу через столькие годы,
Сколькими сам отделен от рожденья Тифонова Цезарь.[268]
Если кто-либо, пленен олимпийской победною ветвью,
50 Станет коней разводить иль волов для плуга, пусть ищет
Маток прежде всего. Наружность у лучшей коровы
Грозная; и голова должна быть огромной, и шея –
Мощной; до самых колен свисает кожа подбрудка.
Бок чем длинней у нее, тем лучше корова; все крупно
55 В ней, и нога; рога же изогнуты, уши мохнаты,
В белых пежинах я предпочел бы корову, такую,
Чтобы терпеть не желала ярма и рогом грозила,
Мордою схожа была с быком, держалась бы прямо
И, как пойдет, следы концом хвоста заметала.
60 Срок Луцине служить и вступать своевременно в браки
Тянется до десяти, начавшись по пятому году, —
Возраст иной для отёлов негож, ненадежен для плуга.
В этот, стало быть, срок, пока молодо стадо и бодро,
Пустишь быков. Скотину знакомь с Венерой весною
65 Ранней, кровь обновляй, молодых примешивай к старым.
Лучшие самые дни убегают для смертных несчастных
Ранее всех; подойдут болезни и грустная старость,
Скорби, – а там унесет безжалостной смерти немилость,
В стаде найдутся всегда, каких заменить ты захочешь.
70 Будешь их смело сменять. Чтобы впредь не жалеть о потерях
Исподволь заготовляй пополненье для старого стада.
Что до коней, то подбор и у них производится так же.
Тех, кого ты взрастить пожелал в надежде на племя,
С самых младенческих дней окружи особливой заботой.
