32. Итак, я утверждаю[35], во-первых, что один ангел говорит к другому, не просто позволяя тому увидеть свои акты, но также возбуждая того к слушанию […] 34. Основание этого утверждения очевидно, ибо для той цели, для которой ангелам необходима речь, равно необходимо и возбуждение. Речь им дана для того, что между ними была возможна политическая общность и (если можно так выразиться) общественная жизнь (respublica). Но речь была бы недостаточной и предельно несовершенной с точки зрения этой цели, если бы не имела побудительной силы; следовательно. Меньшая посылка доказывается: ведь если устранить возбуждение, то даже если названный выше ангел будет стараться донести свой аффект до другого, сам по себе он не сможет этого сделать. Это удастся ему, только если другой случайно обратит внимание на другого или на новизну (речи), или – в лучшем случае – если позаботится обратить на них внимание. Но и таким способом ангел, которому предстоит слушать, не смог бы направить свой ум на тот или иной акт: ведь нужно было бы, чтобы он захотел обратиться к интенциональной форме именно того или иного акта, а не других; но нет никакого побудительного принципа, которым его воля была бы определена к этому; следовательно, внимание к такому акту всегда будет зависеть от случая. Но это резко противоречит совершенству ангельского общения и его управляемости, с точки зрения его чистой природы. Поясним это похожим примером: если бы люди могли разговаривать с другими людьми только письменными знаками, но не могли бы тем или иным способом подтолкнуть их к применению глаз или побудить к чтению письмен, то человеческая речь и общение были бы весьма несовершенными и ущербными. Более того, в приведенном примере люди превосходили бы ангелов, ибо, помимо письменных знаков, могли бы пользоваться кивками и жестами, либо являя их зрению, либо побуждая взирать на них; и, тем не менее, такой способ общения был бы весьма несовершенным, если бы люди не могли прямо и непосредственно возбуждать ум словами. Стало быть, гораздо более несовершенным было бы общение ангелов, лишенных любых побудительных средств: ведь другие внешние знаки у них отсутствуют, как мы показали в предыдущей главе.
35. Во-вторых, я утверждаю: это возбуждение осуществляется через некоторое реальное действие говорящего ангела, напечатлевающего в слушающем некую реальную интенциональную форму или ее реальный модус… (Об этом прямо говорит) св. Фома, часть I, вопр. 107, арт. 1, на 1, где, признавая, что говорящий ангел возбуждает другого, добавляет: «Как чувство приводится в движение чувственным, так интеллект – умопостигаемым. Следовательно, как чувственное через знак возбуждает чувство, так через некоторую умопостигаемую силу может возбуждаться к вниманию ум ангела». На эти слова ссылается Каэтан, приводя их изложение, согласно которому «св. Фома хочет полагать некую особую интенцию, обладающую силой возбуждать к слушанию. Но это хотя и услаждает слух, однако не созвучно моему пониманию». Я же не только считаю, что так можно понять слова св. Фомы, но даже думаю, что их нельзя понять иначе. Во-первых, св. Фома прямо говорит, что через такое возбуждение интеллект приводится в движение умопостигаемым, а именно: как движущим объектом, каковым является и чувственный объект по отношению к чувству. Но движущий объект и его движение немыслимы без некоторой реальной производящей причинности и напечатления. Во-вторых, если св. Фома хотел сказать именно это, он едва ли смог бы высказать это яснее. Ибо хотя св. Фома и не говорит, что говорящий ангел вкладывает в другого умопостигаемую интенциональную форму (да и мы ему этого не приписываем), он вполне ясно утверждает, что тот нечто напечатлевает в другом, то есть нечто (реально) делает и обладает для этого силой. Ведь для чего служит сила, если не для того, чтобы нечто делать? Наконец, под давлением этих слов Каэтан соглашается признать в ангельской речи умопостигаемую побудительную силу, но затем, объясняя эту силу, говорит, что она представляет собой лишь такое расположение (ordinationem) воли говорящего, через которое он делает понятие осмысленным для слушающего. Но выше было показано, что бессмысленно говорить о возникновении осмысленности, ибо она не выражает ничего, кроме внешнего именования, а через него единственное, что может возникнуть, – это дать другому возможность усмотреть данный акт, но не побудить его к такому усмотрению. Поэтому все добавленное Каэтаном… не более чем слова, нисколько не проясняющие существа дела.
36. Следовательно, основанием для утверждения служит скорее то, что возбуждение совершается не просто через внешнее именование: необходимо, чтобы оно совершалось через некоторое внутреннее изменение. Вывод доказывается, ибо эти два объяснения непосредственно противоположны, и среднего между ними, видимо, помыслить нельзя. Антецедент выглядит очевидным, и поэтому теологи учат, что возбуждение со стороны божественной благодати есть нечто (реальное) в возбуждаемых. И наоборот, они учат, что наши молитвы имеют целью побудить не Бога, а самого молящегося или других; но если бы возбуждение заключалось только во внешнем именовании, здесь не было бы ничего, что было бы противоречивым приписывать Богу. Если, стало быть, один ангел своей речью возбуждает другого, он, разумеется, придает ему не просто внешнее именование, но внутреннее, то есть нечто в нем производит.
37. В-третьих, я утверждаю: ангел, возбуждаемый к познанию ранее скрытой мысли другого ангела, принимает в себя новую интенциональную форму, или принцип познания этого принадлежащего другому акта, который ранее он был не способен познать. Это подтверждается сказанным выше. А сказано было, что внутренние акты по природе скрыты от ангелов, и причину их сокрытости мы усмотрели в том, что ангелы по природе не имеют интенционального соединения с такими объектами, необходимого для их познания, или – что то же самое – не обладают интенциональными формами таких объектов, вложенными по природе. Но через речь эти акты становятся познаваемыми, а те ангелы, в которых производится возбуждение, – способными их познать; следовательно, в процессе возбуждения они принимают то, чего им недоставало ранее; следовательно, принимают интенциональную форму, то есть ближайшее начало познания, необходимое со стороны объекта, ибо силой со стороны потении они уже обладали. Все это подтверждается и доказывается тем, что до возбуждения ангел не может познать акт другого, а после может. Следовательно, либо он принял некий внутренний принцип, сам по себе необходимый для восполнения такой потенции, либо было устранено некое препятствие. Такого препятствия указать нельзя; стало быть, нужно утверждать первое. Первый антецедент предполагается, а первое следствие самоочевидно, ибо кто обладает всеми началами, которые внутреннее необходимы для ближайшей потенции и действия через себя, и у кого одновременно соблюдены требуемые условия, тот, если не встречает препятствия, безусловно способен действовать. Следовательно, обратное тоже верно: если он называется не могущим, то либо из-за недостаточности некоторого начала самого по себе, либо из-за препятствия. Но что такая немощь не может происходить от препятствия или от недостаточности необходимых условий, доказывается на основании изложенного. Ведь помыслить можно только эти две альтернативы, а именно: либо недостаточность божественного содействия, либо недостаточность свободного согласия со стороны другого мыслящего. Но содействие не может быть недостаточным… если во вторичной причине наличествует вся необходимая ближайшая потенция, а другого препятствия и быть не может. Далее, одно лишь несогласие другого мыслящего не сможет воспрепятствовать потенции, если она доведена до полноты во всех частях, как уже было доказано. И это очевидно, потому что если Бог наделяет меня силой мыслить мысли другого, то, коль скоро такой дар предположен, я буду усматривать чужие мысли без всякого нового чуда и даже помимо желания другого. Стало быть, это знак того, что такое согласие требуется не само по себе, но лишь постольку, поскольку акт согласия необходим для восполнения в другом силы познания. Следовательно, до речи предполагается недостаточность в самом внутреннем принципе, который сам по себе необходим для такого познания; стало быть, если возбуждаемый ангел способен к мышлению, он нечто принимает в себя (от речи), благодаря чему внутренне и сам по себе восполняется в этой своей потенции. А это возможно только благодаря тому, что в таком познании он обладает интенциональной формой или чем-то другим, что замещает собой объект в акте познания.
38. Отсюда я, в-четвертых, утверждаю: говорящий ангел напечатлевает в слушающем интенциональную форму, или нечто новое, принадлежащее форме, в чем слушающему репрезентируется акт говорящего; и таким образом осуществляется духовная беседа между ангелами. Это утверждение следует из сказанного, откуда доказывается первая часть, ибо в ходе ангельской речи возникает нечто новое в интенциональных формах того ангела, к которому обращена речь. Следовательно, либо оно создается действием одного лишь Бога при соизволении и согласии говорящего ангела, либо самим говорящим при содействии Бога. Первое неправдоподобно; следовательно, именно говорящий ангел вызывает такое возбуждение в другом. Антецедент явствует из предшествующего вывода; первое следствие же известно из достаточного перечисления, ибо никакой другой причины такого изменения помыслить нельзя. Правда, некоторые утверждали, что такое напечатление производится одним лишь Богом, в силу как бы некоего естественного договора. Ибо они считают, что один ангел никоим образом не способен по природе изменить интеллект другого, и потому это действие принадлежит Богу как Творцу природы. Причем произвести его надо в надлежащее время, сообразно именно такому требованию природы, и поэтому придать соответствующую интенциональную форму тотчас, как этого пожелает говорящий ангел, а не ранее. Такой способ объяснения я предпочел бы всем изложенным выше, если бы это действие Бога было необходимым, так как здесь, как мне кажется, усматривается меньше всего несообразностей. Но дело в том, что я вообще не считаю это действие ни необходимым, ни истинным.
