DCLXXVII. Марку Рутилию
[Fam., XIII, 8]
Рим, осень 45 г.
Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Марку Рутилию.
1. Хотя я и сознаю про себя, как высоко я ценю тебя, и испытывал твое расположение ко мне, я не поколебался просить тебя о том, о чем мне следовало просить. Как высоко я ценю Публия Сестия3355, я сам прекрасно знаю; но как высоко должен я ценить его, — знаешь ты и все люди. Узнав от других, что ты чрезвычайно предан мне, он попросил меня написать тебе возможно тщательнее насчет имущества сенатора Гая Альбиния, от дочери которого родился Луций Сестий, прекрасный молодой человек, сын Публия Сестия. Пишу это для того, чтобы ты понял, что не только я должен беспокоиться за Публия Сестия, но что и Сестий — за Альбиния.
2. Обстоятельства дела следующие: Гай Альбиний получил от Марка Лаберия по оценке имения3356, каковые имения Лаберий купил у Цезаря из имущества Плоция3357. Если я скажу, что с государственной точки зрения их не следует дробить, то покажется, что я учу тебя, а не прошу. Однако, раз Цезарь хочет, чтобы продажа и наделы времен Суллы3358 были утверждены, чтобы тем прочнее считались его продажа и наделы, то какую в конце концов силу сможет иметь его продажа, если будут дробиться те имения, которые продал сам Цезарь? Но ты, по своей проницательности, обдумаешь, как тут обстоит дело.
3. Прямо прошу тебя — и так, что никак не мог бы просить с большим усердием, о более справедливом деле, более от души — пощадить Альбиния и не касаться имений Лаберия. Ты доставишь мне не только большую радость, но также некоторым образом и славу, если Публий Сестий удовлетворит чрезвычайно близкого человека при моем посредстве, так как я в величайшем долгу перед ним одним. Настоятельно еще и еще прошу тебя так и поступить. Ты не можешь оказать мне никакого большего благодеяния. Ты поймешь, что это самое приятное для меня.
DCLXXVIII. Публию Ватинию, в Далмацию
[Fam., V, 11]
Рим, конец октября 45 г.
Марк Туллий Цицерон шлет привет императору Публию Ватинию.
1. Не удивляюсь, что ты благодарен мне за мои услуги3359. Ведь я узнал тебя как благодарнейшего из всех и никогда не переставал заявлять об этом. И ведь ты не только почувствовал благодарность ко мне, но и воздал мне самым щедрым образом. Поэтому во всех твоих прочих делах ты узнаешь, что я отношусь к тебе с равным рвением и тем же расположением.
2. Ты препоручаешь мне свою жену Помпею, выдающуюся женщину; прочитав твое письмо, я немедленно поговорил с нашим Сурой3360, чтобы он предложил ей от моего имени извещать меня обо всем, что бы ни понадобилось ей: я с величайшим усердием и заботой сделаю все, что она захочет; итак, я сделаю и сам повидаю ее, если покажется нужным. Все-таки, пожалуйста, напиши ей, чтобы она не считала ни одного дела ни столь большим, ни столько малым, что оно покажется мне или трудным или мало достойным меня. Всякое занятие твоими делами покажется мне и не затруднительным и почетным.
3. Насчет Дионисия3361, если любишь меня, закончи; какое заверение ты ни сделаешь ему, я выполню. Но если он будет бесчестен, каков он и в действительности, поведешь его, как пленника, во время триумфа. Да покарают боги далматинцев, которые причиняют тебе неприятности. Но, как ты пишешь, они вскоре будут захвачены и прославят твои деяния; ведь они всегда считались воинственными. Будь здоров.
DCLXXIX. От Мания Курия Цицерону, в Италию
[Fam., VII, 29]
Патры, 29 октября 45 г.
Курий своему Марку Цицерону привет.
1. Если ты здравствуешь, хорошо. Ведь я в смысле пользования твой, в смысле собственности3362 — нашего Аттика. Таким образом, доход твой, собственность его. Но если он объявит о моей продаже в числе стариков3363, он выручит немного. Но сколь многого стоит то мое заявление, что тем, что я существую, что я владею имуществом, что я считаюсь человеком, — что все это я получил от тебя! Поэтому, мой Цицерон, продолжай постоянно оберегать меня и препоручи с наилучшей пометкой3364 преемнику Сульпиция3365, чтобы я мог тем легче следовать твоим наставлениям, с удовольствием видеть тебя к весне и уложить и безопасно вывезти свое имущество3366.
2. Но, великий друг, не показывай этого письма Аттику; позволь ему быть в заблуждении и считать, что я честный муж и не имею обыкновения белить две стены из одного и того же горшка3367. Итак, мой патрон, будь в добром здравии и передай от меня привет моему Тирону.
DCLXXX. От Публия Ватиния Цицерону, в Италию
[Fam., V, 10b]
Нарона, 5 декабря 45 г.
1. ...3368 После назначения молений3369 в мою честь я отправился в Далмацию; шесть городов я взял силой путем осады... Один этот3370, который был самым крупным, был мной взят уже в четвертый раз; ведь я взял четыре башни и четыре стены и всю их крепость, из которой меня выгнали снега, дожди, и я, мой Цицерон, был вынужден недостойным образом оставить уже взятый город и отказаться от уже законченной войны. Поэтому прошу и молю тебя вести мое дело перед Цезарем, если понадобится, и считать, что тебе следует защищать меня во всех отношениях3371, полагая, что у тебя нет человека, который любил бы тебя больше, чем я. Будь здоров.
DCLXXXI. Публию Корнелию Долабелле
[Fam., IX, 12]
Помпейская или формийская усадьба, около 17 декабря 45 г.
Цицерон Долабелле.
1. Поздравляю наши Байи3372, если только они, как ты пишешь, внезапно сделались целительными; разве только они случайно тебя любят и тебе угождают и в течение всего твоего пребывания забыли о себе. Если это так, отнюдь не удивляюсь тому, что даже небо и земля отказываются от своей природы, раз это тебе удобно.
2. Незначительная речь в защиту Дейотара3373, которую ты просишь, находилась у меня, чего я не думал. Поэтому посылаю ее тебе. Прочти ее, пожалуйста, как произведение слабое и бедное содержанием и не особенно достойное записи. Но я хотел послать человеку, связанному со мной давними узами гостеприимства, и другу пустячный подарочек, сделанный толстой ниткой: в этом роде обычно и его подарки. Будь, пожалуйста, мудр и стоек духом, чтобы твои сдержанность и строгость послужили укором несправедливости других3374.
DCLXXXII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 52]
Путеольская усадьба, 21 декабря 45 г.
1. О гость, столь для меня тяжкий, не вызывающий сожаления3375! Ведь было очень приятно. Но когда он прибыл вечером к Филиппу3376 на второй день Сатурналий3377, усадьба была до того наполнена солдатами, что едва оказался свободным триклиний, где мог бы обедать сам Цезарь; действительно, две тысячи человек. Я был очень взволнован — что будет на другой день? Но на помощь мне пришел Барба Кассий3378; дал охрану. Лагерь в поле; усадьба под защитой. На третий день Сатурналий он3379 у Филиппа до седьмого часа3380 и никого не допустил; полагаю, расчеты с Бальбом. Затем он гулял по берегу; после восьмого часа — в баню; узнав насчет Мамурры3381, не изменился в лице; был умащен, прилег. Он применил рвотное3382: поэтому он ел и пил безбоязненно и с удовольствием, очень богато и великолепно и не только это, но —
сварен отлично, Сдобрен беседой живой и, коль хочешь ты знать, то приятен3383.
2. Кроме того, в трех триклиниях3384 были великолепно приняты сопровождавшие его. У менее значительных вольноотпущенников и рабов ни в чем не было недостатка; ведь более значительных я принял изысканно. К чему распространяться? Мы казались людьми3385. Однако гость не тот, которому скажешь: прошу сюда ко мне, когда вернешься3386. Достаточно один раз. В разговоре ни о чем важном, много о литературе. Что еще нужно? Он получил удовольствие и пробыл охотно. Говорил, что проведет один день в Путеолах, другой — близ Бай. Вот тебе гостеприимство или постой, для меня, сказал я, ненавистный, — не тягостный. Я несколько дней здесь, затем — в тускульскую усадьбу. Когда он проезжал мимо усадьбы Долабеллы, все множество вооруженных — справа, слева по сторонам его коня и нигде в другом месте3387. Это — от Никия.
DCLXXXIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим
[Att., XIII, 42]
Тускульская усадьба, декабрь 45 г.
1. Пришел он3388 ко мне и очень понурый. А я: «Чем же ты озабочен?» — «Ты спрашиваешь? — говорит, — меня, которому предстоит поездка, и поездка на войну, притом и опасная, и позорная3389». — «В чем же дело в таком случае?» говорю. «Долги, — говорит, — и все-таки нет денег даже на дорогу». В этом месте я заимствовал кое-что из твоего красноречия, так как промолчал. А он: «Но более всего тревожит меня дядя3390». — «Чем именно?» говорю. «Тем, что он, — говорит, — сердит на меня». — «Почему ты допускаешь?» говорю; ведь я предпочитаю сказать так, а не «почему ты доводишь?». — «Не допущу, — говорит, — ведь я устраню причину». А я: «Вполне правильно; но если не неприятно, я бы хотел знать, что за причина». — «Дело в том, что, пока я колебался, на ком мне жениться, я вызвал неудовольствие у матери и таким образом также у него. Теперь для меня ничто не имеет такого значения3391; я сделаю, что они хотят». «Я хотел бы, чтобы счастливо, — говорю, — и хвалю тебя, но когда?». — «Время, — говорит, — для меня совершенно безразлично, раз я одобряю самое дело». — «А я, — говорю, — нахожу нужным, чтобы до твоего отъезда; так как ты и отцу угодишь». — «Сделаю, — говорит, — как ты находишь нужным». Так был закончен этот диалог.
