Марк Цицерон - Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту

2. Но ко мне, после того как я отослал письмоносца Кассия, — тотчас же Бальб. О всеблагие боги! Как легко понять, что он3696 боится мира! И ты знаешь его — сколь он скрытен; тем не менее он рассказывал о замыслах Антония: что он обхаживает ветеранов, — чтобы они одобрили постановления Цезаря и поклялись, что все они будут находиться в лагере и последний ежемесячно будут осматривать дуумвиры. Он также сетовал на ненависть к нему, и вся его речь клонилась к тому, что он, видимо, расположен к Антонию. Что еще нужно? Ничего искреннего.

3. Но для меня нет сомнения, что дело клонится к походу. Ведь то3697 было совершено с отвагой мужей, с разумом детей. В самом деле, кто не видит, что оставлен наследник царской власти? Но что бессмысленнее?

Бояться этого, не знать боязни пред другим3698.

Более того, даже в это самое время много оплошностей. Чтобы неаполитанской усадьбой Понция владела мать тираноубийцы3699! Мне почаще следует читать «Катона старшего»3700, обращенного к тебе. Ведь старость делает меня более придирчивым. Сержусь на всё. Но, по крайней мере, для меня жизнь прожита. Пусть принимают меры молодые. Ты позаботишься о моих делах, как заботишься.

4. Это я написал или продиктовал во время второй перемены3701 у Вестория. На другой день думал — у Гирция, последнего из пятерых3702. Так3703 подготовляю я переход этого человека к оптиматам. Великий вздор! Нет ни одного из тех3704, кто бы не боялся мира. Поэтому позаботимся о крылышках к ногам3705. Ведь любое лучше, нежели поход.

Аттике, пожалуйста, передай большой привет. Жду речи Октавия на народной сходке. И если есть что-нибудь другое, особенно же — не бренчит ли Долабелла3706, или же он из-за долга мне учинил новые записи3707.

[Att., XIV, 22]

Путеольская усадьба, 14 мая 44 г.

1. Извещенный Пилией о том, что в иды к тебе посылаются письмоносцы, я тотчас нацарапал вот эти строки. Итак, во-первых, я хотел, чтобы ты знал, что за пятнадцать дней до июньских календ я отсюда в Арпин. Итак, ты туда пошлешь, если впоследствии что-нибудь будет; впрочем, я сам вот-вот приеду. Ведь я желаю, прежде чем приехать в Рим, повнимательнее разнюхать, что произойдет. Впрочем, боюсь, что я нисколько не ошибаюсь в своих догадках; ведь менее всего тайна, что те3708 замышляют; мой же ученик3709, который сегодня обедает у меня, очень любит того, кого ранил наш Брут3710. И они3711, если хочешь знать (я ведь хорошо понял), боятся мира; основное положение у них следующее, и они выставляют его: убит славнейший муж, его гибелью потрясено все государство; то, что он установил, станет недействительным, как только мы перестанем бояться; снисходительность послужила ему во вред; если бы он не проявил ее, ничего в таком роде с ним не могло бы случиться.

2. Но мне приходит на ум, что если Помпей3712 придет с надежным войском, что правдоподобно, то во всяком случае будет война. Эта картина и помыслы беспокоят меня. И ведь теперь нам уже не будет дозволено то, что тебе было дозволено тогда3713, ибо мы открыто обрадовались3714. И вот наша неблагодарность у них на устах. Никак не будет дозволено то, что тогда было дозволено и тебе и многим. Итак, следует ли показать свое лицо и выступить в поход? Лучше тысячу раз умереть, особенно в этом возрасте. Поэтому мартовские иды3715 утешают меня не в такой степени, как ранее; ведь в них кроется большая ошибка. Впрочем, те молодые люди3716

При подвигах иных смывают сей позор3717.

Но если ты надеешься на что-либо лучшее, так как ты и больше слышишь и присутствуешь при обсуждении, пожалуйста, напиши мне и вместе с тем подумай, что мне следует предпринять насчет посольства во исполнение обета3718. Со своей стороны, я здесь от многих получаю совет не являться в сенат в календы. Ведь к этому сроку, говорят, тайно собирают солдат и притом против тех, которые, как мне кажется, где угодно будут в большей безопасности, чем в сенате.

[Att., XV, 1]

Путеольская усадьба, 17 мая 44 г.

1. О несчастье с Алексионом3719! Трудно поверить, какое огорчение я испытал и, клянусь, вовсе не от того, что большинство мне говорило: «Так к какому же врачу ты обратишься?». Что мне теперь во враче? Или их такой недостаток, если нужно? Любви ко мне, доброты и любезности не хватает мне. Еще одно: чего только не следует нам страшиться, раз воздержанного человека, искуснейшего врача неожиданно погубила столь тяжкая болезнь? Но во всем этом одно утешение — мы родились с тем условием, что не должны отвергать ничего, что может случиться с человеком.

2. Что касается Антония, я уже ранее писал тебе, что я с ним не встретился3720. Ведь он прибыл к Мисену, когда я был в помпейской усадьбе. Оттуда он выехал раньше, чем я узнал о его прибытии. Но случайно, когда я читал твое письмо, у меня в путеольской усадьбе был Гирций; я ему прочитал и переговорил3721. Сначала он мне не уступал ни в чем важном, затем, в итоге разговора, готов был сделать меня судьей не только в этом деле, но и всего его консульства3722. Но с Антонием я буду вести переговоры так, чтобы он понял, что если он удовлетворит меня в этом деле, то я буду всецело в его распоряжении. Долабелла, надеюсь, дома3723.

3. Вернемся к нашим3724. Ты указываешь, что у тебя на них добрая надежда ввиду мягкости эдиктов. Однако, когда за шестнадцать дней до календ Гирций выезжал от меня из путеольской усадьбы в Неаполь для встречи с Пансой, я понял весь его образ мыслей. Ведь я отвел его в сторону и дал совет в пользу мира; он, разумеется, не мог сказать, что не хочет мира, но сказал, что боится военных действий с нашей стороны не менее, чем со стороны Антония, и что все-таки обе стороны не без оснований располагают защитой, но он опасается военных действий обеих сторон. Что еще нужно? Ничего здравого.

4. Насчет Квинта сына я согласен с тобой. Отцу, по крайней мере, твое прекрасное письмо, конечно, было очень приятно. Цереллию же я легко удовлетворил, и мне показалось, что она не особенно беспокоится; а если бы она беспокоилась, то я, во всяком случае, не стал бы3725. Что же касается той, которая тебе, как ты пишешь, в тягость3726, удивляюсь, что ты вообще выслушал ее. Ведь если я похвалил ее среди друзей, в присутствии ее троих сыновей и твоей дочери, то что из этого?

И почему я принужден бродить в личине3727?

Иль мало отвратительна личина самой старости?

5. Брут просит, чтобы до календ3728; он писал также мне, и я, пожалуй, сделаю. Но я совсем не знаю, чего он хочет. Ведь какой совет могу я подать ему, раз я сам нуждаюсь в совете и раз он позаботился о своем бессмертии лучше, нежели о нашем спокойствии? Насчет царицы3729 слух замолкает. Что касается Фламмы3730, заклинаю тебя — если что-нибудь можешь.

[Att., XV, 1a]

Синуесская усадьба, 18 мая 44 г.

1. Вчера я отправил тебе письмо, выезжая из путеольской усадьбы, и завернул в кумскую. Там я видел Пилию в добром здравии. Более того, я видел ее в Кумах немного спустя: она приезжала на погребение; в этом погребении и я принимал участие. Наш близкий, Гней Лукулл, хоронил мать. Поэтому я в тот день остался в синуесской усадьбе, а на другой день утром, выезжая оттуда в Арпин, нацарапал это письмо.

2. Но не было ничего нового, о чем я мог бы либо написать, либо спросить у тебя, разве только ты считаешь, что к делу относится следующее: наш Брут прислал мне свою речь, произнесенную им на народной сходке на Капитолии3731, и попросил меня беспристрастно ее исправить, прежде чем он издаст. Речь написана очень изящно и в отношении мыслей, выражений, так что ничто не может быть выше. Однако я, если бы излагал этот вопрос, написал бы с большим жаром. Ты видишь, каково основное положение и личность говорящего. Поэтому я не мог исправить ее. В каком роде хочет быть наш Брут и каково его суждение о наилучшем роде красноречия, — этого он достиг в той речи так, что ничто не может быть изящней. Я же следовал иному — правильно ли это или неправильно. Ты все-таки прочти, пожалуйста, эту речь, если только случайно уже не прочел, и сообщи мне свое мнение. Впрочем, опасаюсь, что ты, поскользнувшись из-за своего прозвания, являешься сверх-аттиком в суждении; но если ты вспомнишь о молниях Демосфена, то поймешь, что можно сказать чрезвычайно сильно даже весьма аттически3732. Но об этом при встрече. Теперь я не хотел, чтобы Метродор приехал к тебе без письма или с пустым письмом.

[Att., XV, 2]

Весцийская усадьба3733, 18 мая 44 г.

1. После того как я за четырнадцать дней до календ, выезжая из синуесской усадьбы, отправил тебе письмо и завернул к…3734, я получил твое письмо от письмоносца в весцийской усадьбе; в нем слишком много о Бутроте3735. Ведь для тебя это дело не является и не будет предметом большей заботы, нежели для меня. Ведь так приличествует, — чтобы ты заботился о моих делах, о твоих — я. По этой причине я так взялся за это, что ничего не намерен считать более важным.