(9) Но чтобы мы меньше удивлялись [тому], что красная рыба обыкновенно оценивается очень дорого, Азиний Целер, муж-консуляр, как сообщает тот же Саммоник, купил одну [рыбу]-краснобородку за семь тысяч сестерциев. По этому обстоятельству тем более можно судить о расточительности [людей] того века, ибо Плиний говорит, что в его времена нелегко [было] отыскать [рыбу]-краснобородку, которая превышала бы весом два фунта. А ныне мы повсюду видим [краснобородку] и большего веса и цен этих безумных не знаем. (10) И эта [их] ненасытность не сдерживалась запасами своего моря. Ведь начальник отряда кораблей Оптат, зная о [рыбе]-скаре, настолько на италийских берегах неизвестной, что у нас нет даже и латинского имени этой рыбы, выпустил в море между Остией и побережьем Кампании невероятное множество [рыб]-скаров, привезенных сюда в судах-садках, и удивительным и необычным способом посеял рыб в море, как какие-нибудь плодовые растения в землю. И [он] же, так как стремился при этом к достижению общественной пользы, прилагал в течение пяти лет старания [к тому], чтобы в случае если бы кто-нибудь среди других рыб нечаянно поймал скара. тотчас возвращал его в море целым и невредимым.
(11) Чего мы поражаемся [тому], что вожделеющее обжорство того века раболепствовало перед морской живностью, когда в великом, я бы сказал - даже величайшем, почете у роскошествующих [людей] была также тибрская [рыба]-волк и вообще все рыбы из этой реки? (12) Почему же они так считали, я не знаю. Но что [это] было [так], показывает также Марк Варрон, который, перечисляя, что наилучшее для жизни рождается в каких-либо частях Италии, отдает пальму первенства тибрской рыбе в одиннадцатой книге "Человеческих дел" в следующих словах: "Самое лучшее для жизни приносят:
Кампанское поле - зерно, Фалернское - вино, Казинское - масло, Тускулан - ское - смокву, Тарентинское - мед, [река] Тибр - рыбу".
(13) Это Варрон [сказал], разумеется, о всех рыбах этой реки. Но среди них, как я выше говорил, особенное место занимает [рыба]-волк, и именно та, которую можно поймать между двумя мостами. (14) На это указывают как многие другие, так и Гай Титий, муж поколения Луцилия, в речи, в которой он поддержал Фанниев закон. Я потому излагаю его слова, что они будут свидетельством не только о [рыбе]-волке, пойманной между двумя мостами, но также, несомненно, представят всем нравы, следуя которым, жили тогда многие. Ведь описывая расточительных людей, приходящих хмельными на форум для обсуждения [дел], он так пишет [о всем том], о чем они имели обыкновение между собой беседовать: (15) "Они увлеченно играют в кости, намазавшись благовониями, окруженные развратниками. Когда наступает десять часов, они велят позвать мальчика, чтобы он пошел на место комиция поспрашивать, что было совершено на форуме, кто советовал, кто отговаривал, сколько триб одобряло, сколько возражало. Затем они [сами] отправляются к месту комиция, чтобы тяжбу [в суде] не решили пристрастно. {31} Пока они идут, не остается ни одной амфоры в переулке, которую они бы не наполнили: ведь [мочевой] пузырь у них полон вина. (16) Они приходят в коми - ций и с суровым видом приказывают говорить. У кого есть дело, [те] рассказывают; судья требует свидетелей, [а] сам идет помочиться. Когда он возвращается, заявляет, что он все слышал, требует дощечки [для письма], смотрит записи, от вина с трудом поднимает веки. Они идут в совет. Там [у них] такая [вот] речь: "Какое мне дело до этих болтунов? Отчего бы нам лучше не попить медовины, сметанной с греческим вином, съесть жирного дрозда и хорошую рыбу, настоящую [рыбу]-волка, которая была поймана меж двух мостов?"
{31 Здесь употреблено юридическое выражение litem suam faciant (букв, «они делают спор своим собственным»), которое означает «принимать решение по спору с нарушением закона при злом умысле». См.: Бартошек М. Римское право. С. 172, 402 («Iudex»). Там же приводится такое определение формулы iudex qui litem suam fecit: «Считается, что тогда судья делает спор своим, когда он высказывает мнение исходя из злонамеренной уловки в ущерб закону» (перевод наш).}
(17) Это [рассказывает] Титий. Но и остроумный и язвительный поэт Луцилий показывает, что он знает эту отличного вкуса рыбу-[волка], которая была поймана между двумя мостами, и называет ее как бы лакомкой - лизоблюдом, подразумевая, что она возле самого берега гонялась за навозом. Собственно же лизоблюдами звали [тех], кто облизывал блюдечки, так как последним приходил к жертвенной трапезе Геркулеса. (18) У Луцилия есть такие стихи:
Кто бы чего пи желал отведать, велит он доставить:
Этому жирных несут каплунов и вымя свиное,
Ну, а тому - меж Тибрских мостов добытое яство. {32}
{32 Перевод Е. Рабинович. См.: Римская сатира. С. 368.}
(17 , 1) Долго было бы [рассказывать], если бы я захотел перечислить, сколько ради [удовлетворения] чревоугодия было у них придумано утвари благодаря изобретательности и изготовлено благодаря старанию. И без сомнения, это была причина, по которой народу предлагалось столь [большое] число законов об обедах и расходах [на них] и [из-за чего] начали давать распоряжения, чтобы завтракали и обедали при открытых дверях. Таким образом, когда глаза граждан стали свидетелями [происходящего], был положен предел расточительности. (2) Первым же из всех [законов] об обедах перед народом предстал Орхиев закон, который внес по решению сената народный трибун Гай Орхий на третий год [после того], как цензором стал Катон. Содержание этого [закона] я опускаю, так как оно [очень] пространное. В итоге же он определял число пирующих.
(3) Это и есть Орхиев закон, о котором вскоре в своих речах кричал Катон, потому что к обеду звали больше [гостей], чем предусматривалось предписанием этого [закона]. И так как возникла необходимость в новом законе, спустя двадцать два года от [принятия] Орхиева закона, в пятьсот восемьдесят восьмом году после основания Рима, согласно мнению Геллия, был дан Фанниев закон. (4) Об этом законе Саммоник Серен сообщает таким образом: "Фанниев закон святейшего Августа предстал перед народным [собранием] при полном согласии всех сословий, и его [внесли] не преторы или трибуны, как и большинство других [законов], но сами консулы по совету и мнению добропорядочных [граждан], так как государство терпело урон из-за роскоши пиров больше, чем можно подумать. Ведь дело дошло до того, что поддавшись чревоугодию, многие благородные мальчики торговали своим целомудрием и свободой; многие из римского народа приходили пьяные от вина в комиций и хмельные подавали советы относительно блага государства". (5) Это [поведал] Саммоник. Суровость Фанниева же закона в том превосходила Орхиев закон, что [в последнем] число обедающих ограничивалось на более высоком пределе и, согласно ему, кому-нибудь одному разрешалось расходовать свои средства на нескольких [сотрапезников]. А Фанниев [закон] даже издержкам установил меру в сто ассов, откуда поэт Луцилий по своей обычной веселости зовет [его] "стоассовым".
(6) За Фанпиевым законом спустя восемнадцать лет последовал Дидиев закон. Выла двойная причина его внесения: первая и важнейшая - чтобы вся Италия, [а] не один только город [Рим], сдерживалась законом о расходах [на пиры], так как италики считали, что Фанниев закон был написан не для них, а только для городских граждан; затем - чтобы карами закона сдерживались не одни только [те], кто давал бы завтраки или обеды с очень большими тратами [на них], но также и [те], кто был бы на них зван и точно [на них] присутствовал.
(7) После Дидиева [закона] Публием Лицинием Крассом Великолепным был выдвинут Лициниев закон, для внесения и одобрения которого оптима - ты приложили столько старания, что постановлением сената было приказано, чтобы его утвердили сразу, раньше третьей нундины, только лишь обнародовав. Таким образом, все [его] соблюдали, как бы уже одобренный мнением народа. (8) Закон же этот при некоторых изменениях во многом совпадал с Фанпиевым [законом]. Ибо при его внесении влияние нового закона было достигнуто путем ослабления боязни старого закона таким образом, клянусь Геркулесом, каким было сделано в отношении самих двенадцати таблиц, [из] которых, когда древностью начали пренебрегать, то, что предусматривалось этими законами [двенадцати таблиц], точно так же перешло в другие [законы] под именами вносивших [их граждан]. (9) Впрочем, суть Лициниева закона [та], что в календы, ноны, римские нундины каждому разрешалось в отдельные дни тратить на еду только тридцать ассов. Что же касается прочих дней, которые не были определены [в законе], было установлено, чтобы [к столу] не подавали вяленого мяса больше, чем весом в три [фунта], и соленой [рыбы] весом в фунт, и [того], что родилось на земле, [на] лозе или дереве.
(10) Я вижу, что [вас] терзает. Так [это] - признак трезвомыслящего века, [спросите вы], когда такого рода предписанием законов ограничивается трата на обеды? [Нет, это] не так. Ведь законы о расходах [на пиры] вносятся отдельными [гражданами], чтобы исправлять пороки всего общества. И если бы оно не имело весьма дурные и самые распущенные нравы, [то] совершенно не было бы надобности для внесения законов. Есть старинная пословица, она гласит: хорошие законы рождаются из дурных нравов.
