Прибавь еще, что пьяный не помнит себя, слова его бессмысленны и бессвязны, глаза видят смутно, ноги заплетаются, голова кружится так, что крыша приходит в движение и весь дом словно подхвачен водоворотом; живот у него болит, оттого что вино бурлит и распирает внутренности. Все это еще терпимо, пока хмель в силе; а когда сон его ослабит и опьяненье переходит в расстройство желудка?
Вспомни, к каким бедствиям приводило общее опьянение! Оно предавало врагу самые храбрые и воинственные племена, оно открывало крепости, многие годы обороняемые в упорных боях, оно подчиняло чужому произволу самых непреклонных и сбрасывавших любое иго, оно усмиряло непобежденных в битве.
Александр, только что мною упомянутый, остался невредим, пройдя столько дорог, столько сражений, столько зим, одолев и трудные времена, и трудные места, пересекши столько неведомо откуда текущих рек, столько морей, – и сгубили его невоздержность в питье и роковой геркулесов кубок[81].
Велика ли слава – много в себя вмещать? Когда первенство почти что у тебя в руках и спящие вповалку или блюющие сотрапезники не в силах поднимать с тобою кубки, когда из всего застолья на ногах стоишь ты один, когда ты всех одолел блистательной доблестью и никто не смог вместить больше вина, чем ты, – все равно тебя побеждает бочка.
Что погубило Марка Антония, человека великого и с благородными задатками, что привело его к чужеземным нравам и неримским порокам, как не пьянство и не страсть к Клеопатре, не уступавшая страсти к вину? Оно и сделало его врагом государства, и притом слабейшим, чем его враги, оно и усугубило его жестокость, когда к нему за обедом приносили головы первых в Риме мужей[82], когда он среди изобилия яств, среди царской роскоши пытался узнавать лица и руки убитых по спискам, когда, напившись вином, он жаждал крови. Мерзко было то, что он пьянел, когда творил все это, но еще мерзостнее то, что он творил все это пьяным.
С пристрастьем к вину неразлучна свирепость, потому что хмель вредит здравому уму и ожесточает его. Как от долгой болезни люди становятся плаксивыми, раздражительными, так что малейшая обида приводит их в бешенство, так от непрестанного пьянства становится свирепой душа. Когда она часто не в себе, то пороки, укрепленные привычным безумием, возникнув во хмелю, и без него не теряют силы.
Так говори прямо, почему мудрый не должен пить допьяна: покажи на деле, а не на словах, до чего отвратительно и вредно пьянство, – ведь это нетрудно. Докажи, что так называемые наслаждения, едва перейдут меру, становятся муками. А если ты какими-то доводами доказываешь, будто мудрец, сколько бы ни выпил вина, не собьется с правильного пути, даже если начнет буйствовать, – то можешь строить и такие умозаключенья: мудрец не умрет, выпив отравы, не заснет, приняв снотворное, а проглотив чемерицу, не извергнет сверху и снизу все, что будет у него в утробе. Нет, если ноги у него заплетаются, и язык тоже, то какие у нас основания думать, что он частью пьян, а частью трезв?
Будь здоров».
* * *
Для Сенеки предпочтительнее легендарная «спартанская» традиция отношения к вину. Моральный авторитет этого автора был велик не только в среде римских аристократов, но и в развивающемся западном (латиноязычном) христианстве. Нет ничего удивительного в том, что его аргументы в дальнейшем легли в основу «антидионисийской проповеди».
С другой стороны, многочисленные примеры средневековой, в том числе духовной, литературы показывают нам, что поклонение перед виноградным вином оставалось одной из излюбленнейших тем для мастеров словесности. Причем порой перед нами прямое подражание античным образцам. Вот что пишет Агафий Миринейский, византийский историк и поэт VI в.:
Я не любитель вина; если же ты напоить меня хочешь,
Прежде чем поднести, выпей из кубка сама,
Только губами коснись, и уж трудно остаться мне трезвым,
Трудно тогда избежать милого кравчего чар.
Он поцелуй от тебя принесет, ведь с тобой это кубок
Ласки, полученной им, вестником будет он мне.
Средневековье также дает нам примеры поэзии, в которой вино и опьянение начинают пониматься как символы духовного преображения. В своем стихотворном толковании на «Песнь песней» Михаил Пселл, богослов и историк XI в., говорит:
«Введя мя в дом вина, вчините в любви» («Песнь песней» 2, 4)
Здесь сказано, что к Жениху преуспеянья жажду,
Он – животворный жизни грозд, брожение святое,
Что крестной смертию Своей нам источает сладость.
А ныне же введите вы меня в Его жилище,
Да Женихову красоту отчетливо увижу
И огненной любви к Нему пыланье увеличу…
* * *
Известный нам образ Божественного Кравчего и вина как субстанции духовной любви Создателя ко всему сотворенному Им, так хорошо известный из суфийской поэзии (Омар Хайям, Джелал ад-Дин Руми), формировался уже в рамках византийской духовной литературы.
Это был другой Бахус, лишь внешне похожий на античного, но достаточно часто их путали друг с другом. Немудрено, что многие авторы раннехристианской эпохи говорили о Дионисе и Христе как бы через запятую. Так, Нонн Панополитанский, помимо поэмы «Деяния Диониса», оставил потомкам поэтический пересказ «Евангелия от Иоанна», известный, как «Деяния Иисуса». Вот что там говорится о браке в Кане Галилейской:
Рек Христос, всех слуг подгоняя,
Виноспасительным гласом о жажде застолья заботясь:
«Амфифореи, чреватые влагой недавнотекущей,
Наполняйте!» И тут же сосуды поочередно
От истока наполнила челядь, доколе до края
Самого роса благоволная не поднялася.
Чудо внезапно свершилось – там вдруг вино засверкало,
Вместо теченья влаги иноцветной, прозрачной,
Пурпурною струею. Из воднодарного чрева
Вдруг повеяло влагой благоэвийной, чистой.
Вот повелел виноцветным Владыка властительным гласом:
«От ключевого черпните под нашею кровлей точила
Сладостное питье для распорядителя пира!»
«Владыка» «Деяний Иисуса» напоминает Диониса из другой поэмы Нонна. Христос здесь похож на «алхимического Диониса», и чудо его той же природы, что и превращение виноградного сока в хмельную жидкость.
Дабы сравнить двух Бахусов египтянина Нонна, приведем его восхваление вину, которое здесь выступает соперником меда – и побеждает его в честном поединке.
Вот вам одна из картинок: спор меж сыном Кирены[83]
И Дионисом (чей лучше будет напиток предложен!)
На собранье Блаженных. Там не было состязанья
В единоборстве кулачном, беге, метании диска —
Кубки раздали сыну Феба и Дионису,
Также кратеры. В одном вино густое, в другом же
Мед, свежесобранный пчелкой трудолюбивой, томился.
Стал в этом споре судьею Кронид – о сладкая распря,
Сладко ведущаяся за сладостную победу
С помощью чаш и кратеров! Словно Гермес златокрылый,
Эрос, всеми любимый, засомневался в застолье…
Мял он и плющ, и оливы ветвь единой рукою…
Все же плющ протянул он Вакху, а Аристею
Ветвь оливы – лишь в Писе венок из оливы дается,
В граде священном Паллады… И вот Аристей с ключевою
Влагой первым мешает мед, рожденный пчелою
В сотах, богам подает напиток, дарующий мудрость;
Обходя одного за другим, всем чашу подносит:
Боги едва пригубили питье благородное в чаше —
Тут же насытились, с третьей чашей они отвернулись,
А на четвертую даже взглянуть-то не пожелали…
Мед они упрекнули в сытости сладкой! Вот льется
Густовласого Вакха вино из кратера Блаженным…
Пару кубков во длани бог берет и подносит
Первый отцу Крониду, второй владычице Гере,
Третий же подает он дяде, Энносигею.
После на радость бессмертным богам и родителю Зевсу
Смешивает в кратерах вино и с улыбкою богу,
Помрачневшему ликом, Фебу, чашу подносит…
Все опьянели от многих кубков с напитком чудесным,
Алчущим мало, и просят еще и еще наливать им!
Нет пресыщенья напитком, все просят кубков всё новых,
Радостно восклицают Бессмертные, славят Лиэя,
Как победителя в споре, давшего лучший напиток,
Эрос же неодолимый, распри распорядитель,
Пьян – и плющом кудрявым венчает чело Диониса!
* * *
Если обратиться к материальному измерению культуры виноделия, то нужно иметь в виду, что в III в. н. э. оно испытало системный кризис. Восстания, варварские вторжения, бесчисленные узурпации этого века привели к исчезновению культуры виноградарства на огромных территориях. К тому же нужно иметь в виду, что римские власти в I–II вв. н. э. четко контролировали регионы, в которых дозволялось изготавливать вино, а в которых нужно было сеять хлеб. На примере Италии они видели, как легко виноградник и оливковые рощи вытесняют зерновые культуры из сельского хозяйства.
В 281 г. император Проб – энергичный полководец и администратор – отпраздновал в Риме триумф по поводу восстановления границ империи. Двадцать два года беспрерывных войн с внешними и внутренними врагами, которые вели Клавдий, Аврелиан, Тацит, сам Проб, наконец завершились. Теперь надобно было поднимать экономику.
