(19) "Уже давно, - говорит Дисарий, - этот вопрос был и поставлен, и решен Аристотелем. Ведь он считает, что морская вода гораздо плотнее, чем пресная. Ибо она является мутной, а пресная - чистой и прозрачной. Отсюда, говорит он, море весьма легко держит даже неумелых в плавании [людей], тогда как речная вода, так сказать, слабая и ничем не усиленная, тотчас расступается и пропускает вниз принятую тяжесть. (20) Итак, пресная вода, сказал он, как легкая по природе, очень быстро проникает в то, что нужно смыть, и, когда испаряется, уносит с собой пятна грязи. Морская же [вода] как более плотная и нелегко проникает [в ткань] при очищении, и, пока с трудом испаряется, уносит с собой немного пятен".
(21) И так как показалось, что Хор согласился с этим [объяснением], Ес - тафий говорит: "Не обманывай - ка ты, [Дисарий], прошу, легковерного, который доверил твоей добросовестности себя и свой вопрос. Ведь Аристотель рассуждал об этом, как [и] о некотором другом, скорее остроумно, чем правдиво. (22) Плотность же воды настолько не вредит отмыванию, что [те], кто хочет счистить [с одежды] какие-нибудь приправы, чтобы не делать этого очень [уж] медленно с помощью одной только воды, именно пресной, часто примешивают к ней золу или, если бы она отсутствовала, земляную пыль, чтобы [вода], сделавшись более плотной, быстрее смогла отмыть [пятна]. Таким образом, плотность морской воды нисколько не препятствует [стирке].
(23) И не потому она хуже отмывает, что является соленой. Ведь соленость должна была разъедать и как бы открывать проходы [ткани] и потому скорее исторгать то, что нужно отмыть. Впрочем, есть одна такая причина, почему морская вода не пригодна для отмывания [пятен, а именно] потому что она является жирной, как и сам Аристотель часто свидетельствовал, да и [сами] морские воды [этому] учат, в которых, [это] любой [хорошо] знает, находится нечто жирное. (24) И то [еще] является признаком жирности морской воды, что, когда ее брызгают на пламя, оно не столько гасится, сколько тотчас вспыхивает, так как жирная вода предоставляет питание огню.
(25) Наконец, давайте последуем за Гомером, который был исключительным знатоком природы. Ведь он выводит Навсикаю, дочь Алкиноя, моющей одежды не в море, а в реке, хотя она находилась у моря. Это самое место [у] Гомера учит нас, что к морской воде примешано нечто жирное.
(26) Ведь Улисс, так как он уже давно вышел из моря и стоял, пока обсыхало тело, обращается к служанкам Навсикаи:
Девушки, встаньте поодаль, чтоб вымыться [мог хорошо ] я;
Сам [я ] тину морскую [отмою и пену ] [Од. 6, 218 - 219].
После этого, так как сошел в реку,
Грязную пену морскую он стер с головы совершенно [Од. 6, 226].
(27) Ведь [этот] божественный пророк-[стихотворец], который во всем следовал природе, выразил [то], что обыкновенно бывает [у тех], кто выходит из моря, [в случае] если бы они стояли на солнце: вода-то быстро осушается солнцем, но на поверхности тела остается как бы какой-то пушок; это и есть жир морской воды, который один только мешает отмыванию [пятен].
(14 , 1) И потому что ты, освободившись от других, ненадолго предоставляешь себя в мое распоряжение, я спрашиваю - а только что у нас была беседа о воде, - почему в воде образы [предметов] кажутся больше, чем действительные [вещи]? Это же мы наблюдаем и у трактирщиков: большинство лакомств предстают в большем виде, чем [само их] тело, ибо мы видим в полных воды стеклянных бочонках и яйца больших окружностей, и печенку с более разбухшими волокнами, и луковицы с огромными прожилками. И [я спрашиваю], каким образом нам известно, что [мы] вполне [это] самое видим, потому что некоторые обычно не высказывают об этом ни истинного, ни [даже] подобного истинному [мнения]?"
(2) И Дисарий говорит: "Вода плотнее тонкого воздуха, и потому взор проникает в нее более медленно. Его острота видения, натолкнувшаяся [на сопротивление], отброшенная, разделяется и бежит назад к себе. Пока она, разделенная, идет назад, набегает на очертания отображения [предмета] уже не прямым наскоком, но со всех сторон, и получается так, что образ [вещи] кажется больше своего архетипа. Ведь и круг утреннего солнца является [нам] большим, чем обычно, потому что между нами и [им] самим располагается воздух, [все] еще с ночи росистый, и его образ увеличивается, так как [его] видят в условиях водяного отображения.
(3) Право, небесполезно всматривался в саму природу видения Эпикур, мнение которого по этому [вопросу], как я считаю, нельзя не одобрить, заранее соглашаясь с Демокритом, так как они придерживались одного мнения как в отношении прочих [вопросов], так и в отношении этого. (4) Итак, Эпикур считает, что от всех тел беспрерывным потоком струятся некоторые [их] отображения, и никогда не происходит [даже] такусенькой остановки [их], чтобы они не носились в полной пустоте, устойчивые в [своем] облике, сброшенные с тел [словно кожа], приемники которых находятся в наших глазах, и потому они прибегают к месту [своего] собственного восприятия, предназначенному для него природой. Вот об этом данный муж упоминает. Если ты против этого возражаешь, [то] я жду [того], что бы ты сообщил".
(5) [В ответ] на это Евстафий, улыбаясь, говорит: "На виду находится [то], что обмануло Эпикура. Ведь он отошел от истины, последовав примеру четырех чувств, потому что при восприятии звука, и вкуса, и запаха, а также при осязании от нас ничего не испускается, но, [напротив], мы извне воспринимаем [то], что возбуждало бы его ощущение. (6) Ибо и голос к ушам со стороны приходит, и дуновения в ноздри втекают, и на нёбо наносится [то], что рождает вкус и к нашей плоти приникает, ощущаемое посредством прикосновения. Отсюда он посчитал, что ничего из глаз наружу не исходит, но, [напротив], образы вещей приходят в глаза со стороны.
(7) Его мнению противится [то], что образ в зеркалах глядит на его созерцателя, обращенный [к нему лицом], хотя он должен показать, если только, возникнув от нас, отправляется прямым ходом, свою заднюю часть, когда он отделяется, чтобы левая [часть тела] видела левую, правая - правую. Ведь и актер снятую с себя личину видит с той [же] стороны, с какой надевает, значит, [видит] не [ее] наружность, а внутреннюю изнанку. (8) Еще я хотел бы спросить этого мужа, тогда ли образы отлетают от вещей, когда есть [тот], кто хочет [их] видеть, или и [тогда] повсюду мелькают отображения [вещей], когда [их] не наблюдает ни один [человек]? (9) [В случае] если он придерживается [того], что я назвал первым, я спрашиваю [его], по чьему повелению отображения [предметов] находятся в распоряжении смотрящего, и [еще спрашиваю, неужели] сколько раз кто [ни] захотел бы повернуть лицо, столько раз и они поворачиваются?
(10) Если он цепляется за второе [предположение], утверждая, что отображения всех вещей струятся вечным потоком, [то] я спрашиваю, как долго они остаются [внутренне] сцепленными, не будучи соединенными ради сохранения никакой связью? Или, если бы мы дозволили [им] сохраняться, [то] каким образом они будут удерживать какой-нибудь цвет, природа которого, хотя является бестелесной, все же никогда не может находиться вне тела? (11) Затем кто может соглашаться [с тем], что, как только бы ты направил глаза, [к ним] прибегают образы неба, моря, побережья, луга, кораблей, скота и бесчисленных сверх того вещей, которые мы видим, [лишь] бросив один взгляд, хотя зрачок, который имеет способность видеть, очень мал? И каким же образом видят целое войско? Собираются ли отображения, возникшие от отдельных воинов? И проникают [ли] в глаза смотрящего собранные таким образом столь многие тысячи [воинов]? (12) Но чего ради мы стараемся бичевать словами столь пустое мнение, хотя его ничтожность сама изобличает себя? Известно же, что образ приходит к нам вследствие такой [вот] причины.
(13) Врожденный свет из зрачка, на что бы ты его ни направил, устремляется по прямой линии. Это собственное истечение [из] глаз, если оно находит в окружающем нас воздухе свет, направляется по нему прямо, пока [не] натолкнется на тело. И если ты повернешь лицо, чтобы посмотреть вокруг, острота видения повсюду продвигается по прямой [линии]. Само же испускание [света], о котором мы сказали, что оно устремляется из наших глаз, начинаясь с узкого основания, делается в выси очень широким, подобно тому как лучи изображаются художником, потому - [то и] видит смотрящий глаз глубину неба через самое крошечное отверстие.
(14) Итак, для осуществления видения у нас есть три необходимых [условия]: свет, который мы испускаем из себя; и чтобы был светлым воздух, который находится [вокруг]; и тело, натолкнувшись па которое, порыв [света] прекращается. Если он продолжается дольше, [то], ослабнув, не удерживает прямого направления, но, разделяясь, растекается направо и налево. (15) Отсюда бывает [то], что, где бы ты ни находился на земле, тебе кажется, что ты видишь некую замкнутость неба, которую древние назвали горизонтом. Их поиск достоверно открыл, что прямо направленная от глаз острота [видения] смотрящих через равнину не простирается сверх ста восьмидесяти стадиев и оттуда уже поворачивает [назад. Слова] "через равнину" я прибавил потому, что с вершины мы зрим весьма далеко, поскольку и небо мы видим. (16) Следовательно, во всем круге горизонта центром является [тот], кто смотрит. И так как мы сказали, насколько от центра вплоть до границы круга простирается острота [видения], без сомнения, диаметр в горизонте круга бывает триста шестьдесят стадиев, и если [тот], кто рассматривает очень отдаленное, подходит [к нему] или, наоборот, отходит [от него], то повсюду будет видеть круг, надобный ему.
