Как-то раз почтенный Праджнятара воздел над головой сверкающий и светящийся камень, показал трём принцам и спросил: «Вы считаете это драгоценностью?» Двое старших принцев отвечали: «Никакая драгоценность не сравнится с этим камнем!» — а Бодхидхарма, которому было семь лет, сказал: «Нет драгоценности большей, чем та, от которой исходит свет мудрости!» — и отбросил тот камень.
4
Как преподобный Иккю взобрался на гору Коя и слагал стихи о горных видах
Преподобный Иккю взошёл на гору Коя, любовался горными видами вокруг и восхищался: «Да это даже красивее, чем мне казалось по слышанным рассказам!» — когда появились монахи-паломники из монастыря на той горе, заметили Иккю и спросили:
— А кто ты такой?
— Да никто, так, сам по себе изучаю буддийское учение, в первый раз сподобился увидеть эти горы, и так мне эти виды нравятся, что захотелось написать китайские или японские стихи, пусть и нескладные, — только об этом и думаю, — отвечал он им, а те монахи и знать не знали, что это Иккю, и принялись они каждый по-своему потешаться:
— Какая прелесть! Ты похож на слепого, который пытается заглянуть за чужую ограду, или на человека с заячьей губой, услаждающего сердце свистом! Не холодно тебе в твоей бумажной одежонке — вон как шелестит на ветру? А воротник-то потоньше знаменитых бритв с горы Коя[110] — смотри, чтоб не перерезал твою хилую шею!
Иккю даже стало не по себе от таких насмешек, но он, не подав виду, сказал:
— Придумал стихи! Дайте-ка мне тушечницу и бумагу!
— Надо же, он стихи придумал! Да ещё так быстро! — засмеялись монахи. — Что ж, дайте ему бумагу и тушь!
Иккю взял в руку кисть, припомнил стихи Дунпо-цзюйши, которые тот написал в храме Цзиншаньсы[111]:
Горы высоки, сразу над ними —
Внутренний чертог небес Тушита[112],
Горы спокойны, являя собою
Подобие Мира-хранилища Лотосов,
Горы — одна за другой,
Подобны множеству миров будд,
Горы, сливаясь вдали,
Становятся землями будд.
В горах по весне цветы, раскрываясь,
Побуждают сердце раскрыться,
В горах летом прохладный ветер
Уносит заблуждения,
В горах осенью падают листья
Из пустоты в пустоту,
В горах зимой чистый снег
Заметает границу между «то» и «не-то»[113].
Всё это он тут же записал, быстро водя кистью, а монахи захлопали в ладоши от восхищения:
— Как прекрасно он пишет! И стихов таких мы никогда не видали! — Застыли они с раскрытыми ртами, не в силах закрыть.
— Мы тут только что неприятные слова говорили, и как же нам стыдно, что мы насмехались над господином монахом! Скажите нам, что вы за человек, откройте нам своё имя! — наперебой заговорили они, а Иккю отвечал:
— Я его написал под стихами!
— Действительно, там написано «Один», а что бы это могло значить? — спрашивали они. Из них один монах всматривался в стихи, нахмурившись в задумчивости. Иккю сказал:
— Ну, я пошёл! — и направился к себе.
Тот монах сказал:
— Это не иначе как кисть Иккю из Мурасакино! Особенно видно по начертанию знака «один». Надо его вернуть! — и побежал вдогонку. Иккю изволил спросить:
— В чём дело?
— Мы не знали раньше, наговорили вам грубостей, уж простите нас! Прошу вас, вернитесь, проследуйте в наш храм! — упрашивал он, но Иккю отвечал:
— Я уже решил возвращаться! — Тогда монахи дали ему подарков и проводили. Тут один из них сказал:
— А ведь такой знаменитый монах вряд ли снова окажется на нашей горе! Надо его попросить написать славословие на изображении Великого учителя![114] — и пошёл снова вдогонку за Иккю.
— В чём дело? — спросил Иккю, и монах объяснил, так, дескать, и так.
Иккю рассмеялся:
— Для такого дела мне и возвращаться не нужно. Принеси мне это изображение! — а сам устроился передохнуть в чайном домике при дороге. Монахи же удивились:
— Надо же, славословие Великому учителю он придумал тут же, не сходя с места! Вот это большой учёности наставник, даже более учён, чем мы слышали! — и прикусили языки от восторга, а когда принесли изображение Великого учителя, Иккю тут же стоя написал:
Великий учитель,
Распространяющий Учение, —
Воплощение Будды,
А как умер — стал
Землёй в полях и долинах.
Ко:бо: дайси
Икиботокэ
Синэба нохара но
Цути то нару
Так быстро записал он. Все подумали, что в написанном заключён глубокий смысл, поспешили на гору и показали учёному монаху из их монастыря, а когда поняли, что он так хитро над ними посмеялся, снова долго не могли закрыть рты от удивления.
Иккю взял в руку кисть, припомнил стихи Дунпо-цзюйши, которые тот написал в храме Цзиншаньсы: «Горы высоки, сразу над ними — внутренний чертог небес Тушита…»
5
О том, как Иккю слагал стихи в форме гор в Кумано, а также о стихах Дунпо, сложенных в монастыре Цзиншаньсы
Преподобный Иккю как-то раз отправился на паломничество в Кумано и поднялся в главное святилище. Как раз весна перевалила за середину, и цветущая вишня в горах и долинах выглядела так чудесно, даже лучше, чем в столице во вторую луну. Иккю поднялся в малое святилище перед главным храмом и наслаждался видами, когда вышел один тамошний монах и сказал:
— Вы, господин монах, не похожи на обычного человека! — а Иккю отвечал:
— Да, я и вправду не обычный человек — я монах.
Тот монах сказал:
— А вы любите пошутить! — и рассказали они друг другу одну-две истории, а когда Иккю рассказал о стихах, сложенных на горе Коя, монах предложил:
— Давайте на этой горе сложим по стихотворению! — и принялись они сочинять стихи.
Иккю попросил у того монаха тушечницу и бумагу и преподнёс божествам написанные им стихи. Монах с восхищением смотрел на следы, которые оставляла кисть Иккю, и сказал:
— Так и есть! Не ошибся я, когда подумал, что вы прибыли из столицы! — а Иккю отвечал:
— Хорошо приметили! Меня зовут Иккю, и я из столицы.
— То-то я и смотрю, что человек необычный! — с этими словами он принёс Иккю его стихи, поднесённые божеству, и сказал: — А подпишитесь-ка! — и Иккю подписался.
Вот какое это было стихотворение:
Горный храм — первый в этой стране!
Горных паломников — числа не счесть.
Горы, как волны морские, высоки, лодки видны вдалеке,
Горной башни колокол зазвенит — и луна отзовётся,
Горный водопад загрохочет — и иссиня-чёрные тучи прольются дождём, заполнят
Горные долины, смоют лес заблуждений.
Горных посёлков свет освещает три вида святилищ[115],
Горными цветами славится весной горное святилище!
Сочинил старец Иккю
Монах предложил: «Давайте на этой горе сложим по стихотворению!» — и принялись они сочинять стихи. Иккю попросил у того монаха тушечницу и бумагу и преподнёс божествам написанные им строки.
Монах подумал: «Да это ведь Иккю!» — быстро подмёл в саду, поскорее приготовил батат, угостил Иккю и так его обхаживал, что и не описать. Как раз цвела сакура, и он предложил:
— А давайте полюбуемся цветами в саду! — достал сакэ и закуски, и они начали пировать. И вот наконец тот монах сказал:
— Не знаю, когда вы снова заглянете к нам в горы. Хранили бы следы вашей кисти как сокровище до скончания веков, если бы вы изволили написать что-нибудь — всё, что угодно!
— Это несложно! А что бы вы хотели?
— А скажите, те стихи, которые преподнесли в храме, — вы их сами придумали, или такие стихи уже были в старину?
— Такие стихи когда-то уже были. Китайский поэт Дунпо-цзюйши как-то написал в храме Цзиншаньсы:
В горах цветы распускаются среди буйного леса,
Горы простираются вдаль, и дорога теряется в дымке.
В горах летят облака там и тут,
Горные реки черны, глубоки и спокойны их воды,
Горные птицы склёвывают плоды, тем и живут,
Горные обезьяны, дерево обхватив, кричат.
В горы монах пришёл, и спрашивает дорогу,
В горы пришедшие люди уводят его за собой.
— Ах, какие удивительные стихи! Дожил до этих лет здесь, в горах, и не читал, и не слышал такого! Не изволите ли написать что-то такое, более привычное для наших глаз и ушей? — попросил тот монах.
— Что бы вам такое написать, что более привычно для ваших глаз и ушей…
И только он это сказал, как тут стали осыпаться лепестки с цветов сакуры и разлетались вокруг. Иккю тут же вспомнил стихотворение Ки-но Цураюки и записал его большими знаками:
