Так он сложил, а когда это прочитал государь, то изволил приказать:
— Действительно, всё верно говорит Иккю в своих стихах! Нет пользы в том, что мы требуем присылать нам фонари. Отныне и впредь — не нужно присылать фонари ни от Дайтокудзи, ни от прочих храмов!
Некие люди, услышав о том, говорили:
— Вот уж вправду великий монах! Если он так настроен, то Церемонию почитания духов в его храме точно не будут проводить! А если и будут, то это будет необычная церемония. Слушайте, идёмте-ка в храм к Иккю да поглядим, ведь об этом будут рассказывать до конца времён! — И вот, вчетвером или впятером пошли они туда, предстали перед Иккю и сказали:
— По всей столице только и говорят о ваших стихах, которые вы с фонарями отправили во дворец. Если вы так настроены, то не будете же проводить Церемонию почитания духов?
— Нет-нет, мы заботимся о всех живущих в Трёх мирах, а потому почтим и тех, кто уповал на Закон Будды, и тех, кто о нём не знал, почтим гневных духов, помолимся о спасении всех видов живых существ, и для того устроим особенно пышную церемонию! — отвечал Иккю.
Те люди растерялись:
— В вашем храме не видно никаких приготовлений — а где же вы будете проводить церемонию?
— Я попросил предоставить для церемонии участок тут, в стороне, в четырёх-пяти тё[121] от храма! — сказал Иккю.
— Раз уж мы здесь, очень уж хочется посмотреть! Не дадите ли кого в провожатые? — просили они.
— Ну что с вами делать… Человека я вам не дам, я сам с вами пойду. Предложим духам подношения!
Все они обрадовались, как будто сам Шакья предложил их сопровождать. Пошли за ним, и вышли на восточный берег реки.
— Вы только посмотрите на это! — воскликнул Иккю и обвёл вокруг руками.
— На что? Где? — заоглядывались они, не понимая.
— Да вот же! — сказал Иккю, развёл руки в стороны и повернулся вокруг. Они всё ещё не могли сообразить, о чём речь, и он сказал: — Нет, вам этого не увидеть!.. Слушайте лучше, что я скажу. Имеющий уши да услышит!
Те люди упали духом, кто остался стоять, кто уселся, а Иккю возвысил голос и сказал:
Духам подношу
Кабачки и баклажаны,
Что растут в Ямасиро,
Предлагаю им
Воду из реки Камо!
Ямасиро но
Ури я насуби о
Сономама ни
Тамукэ ни нарэ я
Камогава но мидзу
— Ну как, поняли? Это ли не великая Церемония почитания духов? — сказал он, и те люди подумали: «Надо же, с этим и не поспоришь!» — так расчувствовались, и разошлись по домам.
9
О том, как Иккю проповедовал своей матери, а также немного стихов
Мать Иккю была прихожанкой школы Чистой земли. Иккю часто писал наставления о Законе Будды азбукой-каной и посылал ей, а как-то раз отправил ей «Водное зерцало»[122], в котором учил Пути, однако же просветления она не достигла, лишь днём и ночью повторяла имя Будды.
Иккю услышал об этом и сказал ей:
— Вы так усердны! Конечно, нет сомнений, что вы станете буддой, повторяя имя Будды, но вот смотрите — если вы пойдёте отсюда, где вы живёте, к моей келье, то, несомненно, дойдёте. Вы хорошо знаете эту дорогу и потому найдёте мою келью без труда, даже если и не будете за дорогой следить. И вот какой-нибудь селянин из глуши, если захочет найти мою келью, то, сколько бы ни плутал, но всё равно и он тоже её найдёт. Разница лишь в том, сколько приходится блуждать по дороге!
— А не мог бы ты как-то ещё это объяснить? — спросила мать.
— Что ж, поясню немного! — отвечал он, и сказал — Слепые дружки! Идите на мой голос![123] Все люди, осознавая, обретают осознание-просветление, а для начала им, чтобы ответить, чем было их «я» давным-давно, когда ещё не родились их отец и мать, нужно ответить, можно ли ответить на вопрос, может ли это узнать тот, кто стремится это узнать, — и всё же, если они всё ещё не знают его, то не знают и того, что препятствует их просветлению. Однако, если того, кто говорит: «Шакья и Амида бессвязно бормочут сами для себя», спросить, а что он сам бессвязно бормочет, он умолкнет и уйдёт. Подумайте об этом! — так он изволил сказать, а мать ему отвечала:
Спросить — не ответит,
Не спросить, то вопрос
Теснит мою грудь —
С нерассуждения
Начинается Будда.
Иэба ивадзу
Иванэба мунэ ни
Савагарэтэ
Омовану саки я
Хотокэ нару ран
Так она изволила сложить, а Иккю обрадовался, и тут же изволил сказать стихами:
Уже рассеялись
Облака заблуждений
В душе,
И нет горных вершин,
За которые бы закатилась луна.
Има ва хая
Кокоро ни какару
Кумо мо наси
Цуки то иру бэки
Яма синакэрэдо
Так сложил и сказал:
— Вот наконец-то вы всё поняли! — и с тем вернулся к себе.
10
О том, как Синъуэмон и Иккю беседовали о буддийском Законе, а также о том, что у веера есть свои Пять заповедей
Как-то Синъуэмон пришёл к Иккю развлечься беседой о буддийском Законе, и Иккю сказал:
— Нынешние монахи не очень-то усердны. Будда вон соблюдал пять сотен заповедей, а этим хотя бы пять основных[124] соблюсти!
Синъуэмон спросил:
— Монахам-то само собой — а вот я, пусть и мирянин, но хочу соблюдать Пять заповедей? — Иккю на это отвечал:
— Нет, мирянин-то уж точно не сможет. Тут хоть бы монахов заставить, но ведь всё, что видит глаз, всё, что слышит ухо, вынуждает нарушить Пять заповедей! Хоть даже складной веер, всего в один сяку[125] длиной — и тот заставляет нарушить заповеди. Что уж говорить о живущих — ни монахи, ни миряне не могут соблюсти Пять заповедей!
Синъуэмон переспросил:
— Что, вот этот веер — и заставляет нарушать заповеди?
— Так и есть, заставляет!
— Вы, преподобный, верно, задумали что-то. Давайте я буду перечислять заповеди, а вы — отвечать. Как обычно, скажете что-нибудь интересное.
— Давай, перечисляй, попробую ответить!
Синъуэмон сказал:
— Воздерживаться от убийства?
Иккю отвечал:
— Разве не режут бамбук для спиц веера? — отвечал Иккю.
— Воздерживаться от воровства?
— Разве веером не воруют воздух у ветра? — отвечал Иккю.
— Воздерживаться от блудодейства?
— А разве не вставляют гвоздик в дырочки в спицах? — отвечал Иккю.
— Воздерживаться от лжи?
— Разве на веерах не рисуют вымышленные картинки и придуманные слова? — отвечал Иккю.
— Воздерживаться от пьянства?
— Разве не раскрывают веер, когда поют «Дзадзандза!»[126] на пирушках? — отвечал Иккю. — Вот так веер и заставляет нарушать Пять заповедей!
— Не впервые я слышу ваши остроумные речи, но за услышанное сегодня особенно вам благодарен. Только вот одно меня смущает — вопрос о воздержании от воровства.
Иккю спросил:
— Что же это, что тебя смущает?
Синъуэмон сказал:
— В старых книгах сказано: «Веер в Японии сделан, но ветер — не только японский»[127]. И когда я это услышал, я думал, что, даже если машешь японским веером, ветер не может быть только японским. На тысячи ри дует один и тот же ветер, как же тут говорить о воровстве? — попытался поддеть Иккю Синъуэмон. Иккю позвал:
— Синъуэмон!
— Да? — отозвался тот, и Иккю сказал:
Не выдаст себя
Ни звуком, ни видом
Душа, что внутри.
Тот, что на зов откликается, —
Кто он, если не вор?
Ото мо наку
Ка мо наки хито но
Кокоро нитэ
Ёбэба котауру
Нуси мо нусубито
Так он сложил, и Синъуэмон попросил:
— Как хорошо сказано! Не сочтите за труд, пожалуйста, записать собственноручно эту беседу! — И когда Иккю записал это для него, Синъуэмон сделал из записи свиток, чтоб вешать на стену. Этот свиток я обнаружил у одного человека в столице, с него и переписал.
Синъуэмон попросил: «Не сочтите за труд, пожалуйста, записать собственноручно эту беседу!» — и когда Иккю записал это для него, Синъуэмон сделал потом из записи свиток, чтоб вешать на стену.
11
О том, как Иккю спрашивал о наличии природы будды у собаки, а также немного стихов
Иккю задал одному прихожанину коан о природе будды у собаки, и тот спросил:
— Собака ведь родится от собаки. Не пойму, как же у неё может быть природа будды?
