Автор неизвестен Древневосточная литература - Предания о дзэнском монахе Иккю по прозвищу «Безумное Облако»

Свиток второй

Однажды человек, которого звали Хаякава Дзиро Таю, пришёл к Иккю и сказал:

— Нет воздаяния за человекоубийство, если на то есть важная причина, хоть пусть убьёшь даже тысячу десятков тысяч человек. А вот когда причины для убийства никакой нет, то даже убийство одного человека будет великим грехом и отступлением от Пути!

Тогда Иккю изволил сказать:

— Убийство живых существ — главный изо всех грехов. Какие бы ни были живые существа, даже блохи и вши, — убивать их нельзя. И ничто не сравнится с неубиением живого.

Тот человек сказал:

— Ничего в этом страшного! Бывает, убиваешь по приказу господина, а бывает, по просьбе товарищей, и отказаться невозможно. В таких случаях вина как раз на том, кто приказал. На мне никакой вины не будет! — умничал он с гордым видом.

Преподобный же, не успел ещё тот договорить, предложил:

— Слушай-ка, вон, видишь иву, сколько снега на ней? Ветви даже склонились. Не стряхнёшь ли тот снег с неё?

— Пожалуйста! — отвечал тот, стал под ивой и принялся трясти её, сбрасывая снег, — запорошило ему и голову, и плечи. Он стал отряхиваться, и тут преподобный сказал ему:

— Почему ты отряхиваешься? Это ведь я тебя попросил очистить иву от снега, меня и должно было запорошить! — а тот сразу всё уразумел, и с тех пор больше уже не убивал живое.

Думается всё же, что, хоть и столь грешно убивать людей, а всё же на тех, кто усмиряет врагов государя и разит грешников, не падает кара, сколько бы тысяч, десятков тысяч ни убили они. Зато если причины для убийства нет, то каким бы ничтожным ни был погибший, воздаяние за его убийство будет тяжким. Так что если даже и есть веская причина для человекоубийства, — хорошо ли, если самураи очень уж любят порубить всласть? Так что если есть причины для убийства, то должны быть и причины не рубить. Это нужно хорошо себе уяснить.

Преподобный предложил: «Слушай-ка, вон, видишь иву, сколько снега на ней? Ветви даже склонились. Не стряхнёшь ли снег с неё?» «Пожалуйста!» — отвечал тот, стал под ивой и принялся трясти её.

Был один знаменитый шутник, которого знали повсюду в столице.

Дело было как-то летом. Изнурённый жарой, в поисках прохлады зашёл он в какую-то лавку, и ввечеру там прохлаждался.

Как раз Иккю зашёл по какому-то делу и торопливо прошёл возле него. Тут непонятно, что случилось, а выглядело так, будто бы он запнулся о камень, тот шутник подпрыгнул, снова упал на пол и сказал:

— Господин монах, больно же («а, итай»)!

Иккю тут же, не успел тот договорить, отвечал:

— Простите меня! Я думал, что это камень, а это был ваш нос? Если так уж больно, вряд ли вы вправду хотите снова со мной повстречаться («аитай»).

Сказал так и пошёл дальше.

Человек, которого звали Кия Хэйдзиро, был очень маленького роста и чёрен собой. Люди вокруг смеялись над ним необычайно. И больше того, когда он выходил куда-то по делам, тыкали в него пальцами, а дети гурьбой шли за ним и толпились вокруг так, что даже просто идти ему было трудно, так что он уж и перестал куда-либо ходить.

Как-то раз он решился, позвал преподобного Иккю, рассказал ему без утайки о своём бедственном положении, но тут же пожалел о своей слабости, хоть уже было и поздно, и закручинился.

Иккю изволил сказать:

— Если от рождения родились маленьким, тут ничего не поделаешь. Печалиться об этом не стоит. Вот почему: даже маленький кусочек золота — драгоценность в Поднебесной. Игла, хоть и мала, но ценна для шитья одежды. Тушь, хоть и черна, но с её помощью записывают буддийские сутры, речения проповедников, сочинения святых, жизнеописания мудрецов, и она помогает обрести Путь Неба. Лак, хоть он и чёрный, уберегает всю утварь[154]. Горы, хоть и высоки, но их не ценят, ценно в них лишь то, что на них растут деревья. Иней и снег, хоть они и белы, причиняют страдания десяткам тысяч людей.

Рослый и упитанный человек, как бы он ни хотел стать худым и стройным, ничего сделать не сможет. Если он всё же постарается похудеть и ограничит себя в еде, то отощает, жизненные силы в крови неизбежно иссякнут, а от этого проистекают недуги, и это опасно для жизни. Или же худой и стройный человек, как бы он ни хотел стать рослым и упитанным, ничего сделать не сможет. Пытаясь потолстеть, станет он есть горы еды, лежать или сидеть, не напрягаясь, и тогда жизненные силы в крови придут в смешение, он объестся и станет привередлив в еде, потом будет хоть сидеть, хоть лежать, а ничего хорошего из того не выйдет, станет он подобен куче коровьего навоза, сложенной в постели, а после того будет прозябать, подобно Сюнкану на Острове Демонов[155], и жизнь его окажется в опасности. Тут уж, даже если бы явился в нашем мире будда Якуси, или возродились бы Дживака или Бянь Цюэ[156] и дали бы ему лекарство, чтобы его излечить, и то вряд ли оно бы помогло. Вот так обстоят дела с тем, что от природы чёрное и белое, высокое и низкое.

Есть одна забавная история. Жил где-то один человек, бойкий на язык и смышлёный. Он был совсем уж маленького роста, сам с этим поделать ничего не мог, и оттого огорчался беспредельно. От грусти стал он думать и решил, что пусть сам он такой, но вот дети — хотя бы дети его должны быть ростом повыше. Так что принялся он выбирать себе невесту. Ни красота, ни осанка его не привлекали, лишь бы рост был повыше. Нашлась одна женщина — несравненная уродина, а росту в ней было больше шести сяку[157]. Он тут же на ней женился и старался дни и ночи, так что вскорости она понесла, а через девять лун уже развязала она пояс роженицы[158]. Обрадовался он, взял на руки ребёнка — оказалась девочка. Жаль, хотелось ему мальчика, а вышла девочка, ну что ж, не выбросишь ведь её, и стал он её растить.

И вот, всё хотел он мальчика, старался много раз, но раз за разом рождались девочки, и набралось их у него пять. Брала его злость: «Ну сколько можно, вот досада!» — а поделать ничего не мог. Бывало, в сердцах кричал: «Придушить её!» или «Выброшу!» — но, само собой, ничего такого не делал и растил их. Дочери выросли все до единой похожими на мать — лицом черны, высоки ростом, нос вдавлен, зато щёки выпирали так, что, случись бы удариться обо что лицом, нос бы не пострадал. Глаза узкие, шеи как у цапли, и в шесть с лишком сяку ростом. Не мог тот человек ни зятя в дом принять, ни выдать дочерей в другую семью, так и тяготился с ними.

Что бы вас ни мучило, печалиться не следует, как вы видите из этой истории! — так Иккю заставил расцвести цветы среди «листьев слов»[159], рассказал это и удалился.

Жил человек, которого звали Кудзу-но Кадзураносукэ. Был у него такой нрав — каким бы близким ни был ему друг, он сразу же огорчался и негодовал, если чуть что было не по нему, и порывал с ним.

Однажды к нему вдруг зашёл Иккю и сказал:

— Что же, Кадзураносукэ, с нынешнего дня будем вас называть «Кудзу-но Ураминосукэ». Вот почему: «кудзу» — это такая ползучая трава. Осенний ветер подует слегка и поворачивает листья этой травы, так что становится видна «ура», обратная сторона, это «урами» — «видеть изнанку», а «урами» значит ещё и «обида, огорчение». В стихах вот тоже говорится: «Лес под названьем Симода, где трепещут листья плюща»[160]. Так и в вашем сердце — как повеет осенний ветер, тут же появляется обида и досада. Что уж, даже у супругов, которые подобны «птиц чете неразлучной, раздвоённой ветке»[161], — даже между ними бывает, что они очень близки, а бывают и времена, когда отдаляются друг от друга. Само собой, разве можно ждать, что не настолько близкие люди будут поступать так, как вам того хочется? Невыносимо жалко всех тех, кто не задумывается о слабостях своей собственной души и считает прочих людей плохими. Вот и в стихах говорится:

Так и есть, если уж собственная наша душа не ведёт себя так, как нам самим бы хотелось, — так повелось в бренном мире, — то досадовать на других — большая ошибка. Родители то умиляются собственным детям, то досадуют на них. Непременно вспоминайте об этом, когда с вами случится что-то подобное!