И казначей, услышав эти слова, поблагодарил братьев за их поступок и вышел с ними из заросли, и, оказавшись вне заросли, они сказали ему: "О дядюшка, сделай так, как тебе велел наш отец", но казначей воскликнул: "Не допусти Аллах, чтобы я приблизился к вам со злом! Знайте, что я хочу снять с вас одежду и одеть вас в свою одежду, а потом я наполню две бутылки кровью льва и пойду к царю и скажу ему: "Я убил их". А вы идите странствовать по городам: земли Аллаха просторны, и знайте, о господа мои, что разлука с вами мне тяжела".
И потом все заплакали, - и казначей и оба юноши, - и они сняли с себя одежды, и казначей одел их в своё платье. И он отправился к царю, захватив с собою их платье, и завязал платье каждого в узел, и наполнил бутылки львиной кровью, и узлы он положил перед собою, на спину коня.
И казначей, простившись с братьями, поехал, направляясь в город, и ехал до тех пор, пока не вошёл к царю. Он поцеловал перед ним землю, и царь увидал, что лицо у него изменилось (а было это из-за того, что случилось у него со львом), и подумал, что это потому, что он убил его сыновей. И царь обрадовался и спросил его: "Сделал ли ты то дело?" И казначей ответил: "Да, о владыка наш!" - и протянул ему узлы, в которых была одежда и бутылки, наполненные кровью.
"Как они себя показали и поручили ли они тебе чтонибудь?" - спросил царь. И казначей ответил: "Я нашёл их терпеливыми, отдавшимися тому, что их постигло, и они сказали мне: "Нашему отцу простительно. Передай ему от нас привет и скажи ему: "Ты не ответствен за то, что убил нас, и за нашу кровь". И мы поручаем тебе передать ему такие два стиха". Вот они:
"Знай, женщины-дьяволы, для нас сотворённые, -
Спаси же, Аллах, меня от козней шайтанов!
Причина всех бед они, возникших среди людей,
И в жизни людей земной и в области веры".
И, услыхав от казначея эти слова, царь надолго опустил голову к земле, и понял он, что эти слова его детей указывают, что они были убиты несправедливо. И он подумал о кознях женщин и их хитростях и, взяв узлы, развязал их и принялся рассматривать одежду своих сыновей и плакать..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести двадцать пятая ночь
Когда же настала двести двадцать пятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о великий царь, что царь Камар-аз-Заман развязал узлы и стал рассматривать одежду своих сыновей и плакать. И он развернул одежду своего сына аль-Асада и нашёл у него в кармане бумажку, написанную почерком своей жены Будур, и в ней были ленты из её волос. И царь развернул бумажку и прочитал её и, поняв её смысл, узнал, что с сыном аль-Асадом поступлено несправедливо. Потом он обыскал свёрток одежды аль-Амджада и нашёл у него в кармане бумажку, написанную рукою своей жены Хаятан-Нуфус, и в бумажке были ленты из её волос. И он развернул бумажку и, прочитав её, понял, что с его сыном поступили несправедливо.
Тогда он ударил рукою об руку и воскликнул: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Я убил обоих своих детей безвинно". И он принялся бить себя по щекам, восклицая: "Увы, мои дети! Увы, долгая печаль моя!" - и велел построить две гробницы в одной комнате и назвал её Домом печалей. И он написал на гробницах имена своих детей и, бросившись на могилу альАмджада, заплакал и застонал и зажаловался и произнёс такие стихи:
"О месяц мой! Под прахом сокрылся он,
О нем рыдают звезды блестящие.
О ветвь моя! Не может, как нет её,
Изгиб коснуться взора смотрящего.
Очам не дам ревниво я зреть тебя,
Пока миров не стану других жильцом.
И утонул в слезах я бессонницы,
И потому в аду себя чувствую"
Потом он бросился на могилу аль-Асада и стал плакать и стонать и жаловаться и пролил слезы и произнёс такие стихи:
"Хотел бы я разделить с тобою смерть твою,
Но Аллах хотел не того, чего хотел я.
Зачернил я все меж просторным миром и взглядом глаз,
А все чёрное, что в глазах моих, - то стёрлось.
До конца излить не могу я слезы, коль плачу я, -
Ведь душа моя пошлёт им подкрепленье.
О, смилуйся и дай увидеть ты там себя,
Где сходны все - и господа и слуги".
И после этого царь принялся ещё сильнее стонать и плакать, а окончив плакать и говорить стихи, он оставил любимых и друзей и уединился в доме, который назвал Домом печалей, и стал там оплакивать своих детей, расставшись с жёнами, друзьями и приятелями.
Вот что было с ним.
Что же касается аль-Амджада и аль-Асада, то они, не переставая, шли в пустыне и питались злаками земли, а пили остатки дождей в течение целого месяца, пока их путь не привёл их к горе из чёрного кремня, неведомо где кончавшейся. А дорога у этой горы разветвлялась: одна дорога рассекала гору посредине, а другая шла на вершину её. И братья пошли по дороге, которая вела наверх, и шли по ней пять дней, но не видели ей конца, и их охватила слабость от утомления, так как они не были приучены ходить по горам или в другом месте.
И когда они потеряли надежду достичь конца этой горы, братья вернулись и пошли по дороге, которая проходила посреди горы..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести двадцать шестая ночь
Когда же настала двести двадцать шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда аль-Амджад и аль-Асад, дети Камараз-Заман вернулись с дороги, шедшей по горе вверх, на ту дорогу, что проходила посреди горы, они шли по ней весь этот день, до ночи. И аль-Асад устал от долгой ходьбы и сказал своему брату: "О брат мой, я не могу больше идти, так как очень слаб", - и аль-Амджад ответил: "О брат мой, укрепи свою душу: быть может, Аллах нам облегчит".
И они прошли некоторое время ночью, и мрак сгустился над ними, и аль-Асад почувствовал сильную усталость, сильнее которой не бывает, и сказал: "О брат мой, я устал и утомился от ходьбы", - и он бросился на землю и заплакал. И брат его аль-Амджад понёс его и то шёл, неся своего брата, то садился отдыхать, пока не наступило утро.
И тогда он поднялся с ним на гору, и они увидели там ручей текущей воды, а подле него гранатовое дерево и михраб, и не верилось им, что они это видят. А потом они сели у этого ручья, напились из него воды и поели гранатов с того дерева и спали в этом месте, пока не взошло солнце.
Тогда они сели и умылись в ручье и поели тех гранатов, что росли на дереве, и проспали до вечера, и хотели идти, но аль-Асад не мог идти, и у него распухли ноги. И братья пробыли в этом месте три дня, пока не отдохнули, а затем они шли по горе в течение дней и ночей, идя по вершине горы, и погибали, томясь жаждой.
Но, наконец, показался вдали город, и они обрадовались и продолжали идти, пока не достигли города, а приблизившись к нему, они возблагодарили Аллаха великого, и аль-Амджад сказал аль-Асаду: "О брат мой, сядь здесь, а я пойду и отправлюсь в город и посмотрю, что это за город и кому он принадлежит и где мы находимся на обширной земле Аллаха. Мы узнаем, через какие мы прошли страны, пересекая эту гору: ведь если бы мы шли вокруг её подножия, мы бы не достигли этого города в целый год. Хвала же Аллаху за благополучие". - "О брат мой, - сказал аль-Асад, - никто не спустится и не войдёт в этот город, кроме меня. Я выкуп за тебя, и, если ты меня оставишь и сейчас спустишься и скроешься от меня, я буду делать тысячу предположений и меня затопят мысли о тебе. Я не могу вынести, чтобы ты от меня удалился". И аль Амджад сказал ему: "Иди и не задерживайся!"
И аль-Асад спустился с горы, взяв с собой денег, и оставил брата ожидать его. И он пошёл и шёл под горой, не переставая, пока не вошёл в город и не прошёл по его переулкам. И по дороге его встретил один человек
глубокий старец, далеко зашедший в годах, и борода спускалась ему на грудь и была разделена на две части, а в руках у старика был посох, и одет был старик в роскошную одежду, а на голове у него был большой красный тюрбан. И, увидев этого старика, аль-Асад подивился его одеянию и облику и, подойдя к нему, приветствовал его и спросил: "Где дорога на рынок, о господин мой?" - и когда старик услыхал его слова, он улыбнулся ему в лицо и сказал:
"О дитя моё, ты как будто чужеземец?" - "Да, я чужеземец", - ответил ему аль-Асад..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести двадцать седьмая ночь
Когда же настала двести двадцать седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что старик, встретивший аль-Асада, улыбнулся ему в лицо и сказал: "О дитя моё, ты как будто чужеземец?" - и аль-Асад отвечал ему "Да, я чужеземец". - "О дитя моё, - сказал старик, - ты возвеселил наши земли и заставил тосковать земли твоих родных. Чего же ты хочешь на рынке?" - "О дядюшка, - ответил аль-Асад, - у меня есть брат, которого я оставил на горе. Мы идём из далёких стран, и путешествию нашему уже три месяца, и когда мы подошли к этому городу, я оставил моего старшего брага на горе и пришёл сюда купить еды и ещё кое-чего и вернуться к брату, чтобы мы могли этим питаться".
