class="a">[182], а задолго до этого события Мусаси Яцунами тоже был полон решимости покончить с собой.
Слуга должен решительно заявить, что не может выполнить распоряжение свыше, если оно затрагивает честь его господина.
136. Когда гости иногда навещали Дзётё в его тихом убежище в горах, он спрашивал, как обстоят дела в мире. Они отвечали, что в отношениях между владениями клана Набэсима и сёгунатом царит гармония и все довольны правлением его светлости. Слышать такое — настоящее счастье. В Японии нет другого клана, который мог бы сравниться с Набэсима. Возможно, в будущем нас ожидают какие-то неблагоприятные события, но нет никаких сомнений, что наш необыкновенный клан устоит перед ними, ибо он находится под защитой духа наших предков.
137. Один ронин пришел к Дзётё и стал жаловаться на то, что его отстранили от службы. Он сказал: «Мне запрещают покинуть пределы наших владений, как ронину не выделяют средств на пропитание. Это несправедливо. Я мог бы покинуть клан и как-то устроиться в другом месте. Положение, в котором я оказался, может толкнуть меня на плохие дела».
Дзётё принялся урезонивать его: «Ты должен быть благодарен за то, что тебя не отпускают. Тебя перевели в ронины, это урок, преподанный тебе господином. Он по-прежнему ценит тебя, поэтому и не отпускает. Нигде больше нет таких тесных связей между господином и слугой, как в нашем клане. Господин тебя наказал, но через какое-то время он наверняка снова возьмет тебя на службу. Ты говоришь о плохих делах. Вот если пройдет несколько лет и твое положение не изменится, тогда посмотрим. Мне кажется, сейчас в тебе говорит обида. Но такое отношение может привести к тому, что тебя накажут еще строже».
Ронин возразил: «Сейчас самураи клана Сага спят до полудня, прикидываются больными, манкируя своими обязанностями. Они развращены и испорчены сверх всякой меры». Дзётё сказал: «В этом заключается сила нашего клана. Ловкачи думают, что получат признание и займут высокое положение в другом клане. Верность таких людей сомнительна: они считают, что здесь их не оценили, зато оценят в другом месте. К тому же наследственные вассалы изначально лишены двоедушия. Нас не надо ничему учить — мы прекрасно понимаем, что родились в Саге, здесь же и умрем. Это наш дом, наша семья. Здесь можно спокойно поспать подольше, поздно встать. Где еще встретишь такую силу и уверенность в себе?»
Ронин засомневался: «А не может быть так, что только мы рассуждаем о воинских подвигах выходцев из Саги, а в других владениях о них не знают? Есть ли какие-то письменные свидетельства?» На что Дзётё ответил: «О бесстрашии воинов Набэсимы сказано в хрониках. В сражении при Симабаре [183] пали четыреста наших людей — больше, чем погибло при падении сёгуната Камакура [184]. Это является доказательством боевого духа клана Набэсима. Награды за храбрость наши воины получили от Тайко и Гонгэна [185]. Это самое надежное свидетельство их героизма».
Самурай, на долгое время отстраненный от службы, мучится бездельем и корит того, по чьей милости стал ронином. Он пренебрежительно отзывается о своем господине, тем самым лишая себя перспективы и обрекая на то, что не вернется на прежнее место.
138. Мало пользы от неудачника, если он не потерпел полный крах и не испытал много горестей. Так и человек, который всего стесняется и постоянно чувствует себя неловко, не сможет найти себе применения.
139. В «Собрании моих смиренных мыслей» сказано, что высший предел служения для самурая — давать советы своему господину в положении старшего вассала. Если есть понимание этого, все остальное — мелочи. Проблема в том, что такого понимания у людей нет. Ради личной выгоды они льстят и угодничают, но их амбиции мелки, дорасти до положения советника они даже не мечтают. Те, кто хоть что-то имеет за душой, под предлогом отсутствия личных амбиций особо не усердствуют на службе, предпочитая наслаждаться чтением «Записок от скуки» (Цурэдзурэгуса) [186] и «Собранием избранных историй» (Сэнсюсё) [187]. Кэнко, Сайгё и им подобные были всего лишь бесполезными малодушными людьми. Они были не способны служить и выбрали боковые улочки. Сейчас такие книги, наверное, подобает читать отошедшим от мира монахам или старикам. Но самурай в разгар борьбы за завоевание достойного места в мире должен служить своему господину верой и правдой и ради него быть готовым даже погрузиться в преисподнюю.
140. Когда я появился на свет, моему отцу было уже семьдесят лет [188]. Он собирался пристроить меня к торговцу солью. Когда Дзусё Таку [189] услышал об этом, он остановил отца, сказав: «Его светлость Кацусигэ всегда говорил, что ты, Дзинъэмон, верный и скромный слуга, и эти качества прорастут в твоем потомстве, и твои дети тоже должны принести пользу на службе». Я получил от деда имя Мацукамэ, а Ридзаэмон Эдаёси [190] впервые надел на меня хакама [191]. В девять лет под именем Фукэй меня сделали оруженосцем при его светлости Мицусигэ, и я был приставлен к его сыну Цунасигэ. Играя с ним, я вскакивал на котацу [192], катал Цунасигэ на спине и считался большим проказником. Когда мне исполнилось тринадцать лет, его светлость Мицусигэ отдал мне распоряжение отрастить волосы, чтобы можно было собрать их в пучок. Для этого меня на год отправили домой, и я вернулся на службу первого дня пятого месяца следующего года под новым именем — Итидзю. Позднее Рихэй Куранага [193], в ведении которого при дворе его светлости находилось переписывание стихов, ассистировал мне во время церемонии гэмпуку [194], назначил меня своим помощником и взял под свое покровительство. Как-то Рихэй объявил, что Гоннодзё [195] сам сочиняет стихи и его светлость Цунасигэ иногда вызывает его к себе поговорить о поэзии. После такого заявления меня на время отстранили от обязанностей оруженосца. Позднее я узнал, что Рихэй тогда хотел поставить меня вместо себя.
Так или иначе, я не был включен в свиту, сопровождавшую его светлость Мицусигэ в поездке в Эдо, оказался не у дел и впал в уныние. В это самое время в деревне Мацусэ проживал настоятель Таннэн. Отец состоял с ним в дружеских отношениях и попросил его взять меня под опеку. Так я сблизился с настоятелем, часто навещал его и даже задумывался о том, не стать ли и мне монахом.
Городзаэмон Ямамото [196] был обеспокоен ситуацией, в которой я оказался. Мне стало известно, что он имел тайный разговор с Кадзумой Накано на предмет того, чтобы выделить мне часть земли, оставшейся
