Старик похвалил Малыша, и тот на место пошел не спеша.
Потом он позвал:
— Подойди, Слоненок, хитрый, как дьяволенок!
Выступил рослый юноша — горе влюбленным, красивей яйца страусиного, что лежит на лугу зеленом; и шейх сказал ему:
— Тебе покажется трудным едва ли сделать, чтобы во всех строках буквы начальные с конечными совпадали.
Ответил юноша:
— Учитель, слушай, и пусть у врагов твоих оглохнут уши:
Наши души терзает страстей ураган,
Насыщает их сладкий греховный дурман,
Навлекая на разум глубокий туман.
Не потворствуй страстям — в них и ложь и обман,
Неустанно читай вдохновенный Коран,
Неизменно ты пост соблюдай в рамадан[329]!
Нападет на отступника злобный шайтан —
Не спасет от него и могучий султан.
Нам для жизни Аллахом путь праведный дан —
На заре пусть отправится твой караван!
Шейх сказал:
— Обрадовал ты меня! Буду я за тебя молиться до последнего дня.
Потом он отдал приказ:
— А ты, Говорун знаменитый, выстрой в своих стихах слова все по алфавиту!
Вышел юноша, взором остер; лицо его было светлее, чем радушных хозяев костер. Очень громко, что было сил, стихи он такие заговорил:
Аллаха благое веление
Готовит друзьям единение.
Желание зависть использует —
Какое лукавое мнение!
Надежда — опора печальному —
Рождает святое терпение,
Уменье философа хитрого
Ценить червяка шевеление.
Щедрее щедрот эха юности
Яснеющей яви явление.
Старец юношу похвалил и такие слова ему говорил:
— Язык твой ловок, и ум не туп, горе тому, кто будет с тобою груб! Ты юн, но память твоя таит больше сокровищ, чем в недрах земля хранит!
Чистой водою знания всех я вас напоил и словно копья ваши умы отточил. Вспоминайте меня — и я буду вас вспоминать; остерегайтесь неблагодарными стать!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я подивился, веря ушам с трудом, — как глупость смешана с удивительным мастерством. Стал я разглядывать шейха внимательно, внешность его изучать старательно, но был я как путник осторожный темной ночью в пустыне бездорожной. Долго длилось мое заблуждение, затянулось смущение, но тут пригляделся ко мне старый плут и с усмешкой сказал:
— Нынче прежних друзей уж не признают!
Намек его сразу я угадал и по улыбке Абу Зейда узнал. Я упрекнул его:
— Каким же ветром в город глупцов тебя занесло? И зачем ты избрал дураков ремесло?
Посерело, как пепел, лицо Абу Зейда, во взоре погасло пламя, и он ответил мне такими стихами:
Решил я учителем в Химсе пожить,
Чтоб сладкую долю глупцов разделить —
Всегда к дуракам благосклонна судьба,
Богатством спешит их страну наделить,
А умный что вьючный осел во дворе,
И как же о доле его не тужить!
Потом он сказал:
— Ремесло учительское хорошую прибыль дает и недаром лучшим товаром слывет. Оно считается ремеслом благородным и Аллаху всевышнему угодным, людям внушает оно почтение, вызывает всеобщее уважение. Окружает учителя паства смиренная, приказу послушная неизменно. Учитель властвует, как эмир, распоряжается, как вазир[330], он подобен могущественному владыке, облеченному властью великой. Но приходит в расстройство ум его славный, и глупость скоро становится явной: он словно в ребенка превращается снова, от него не услышишь ты разумного слова.
Я сказал:
— Спасибо за мудрейший урок, ты нашего времени великий знаток, чародей, которому сердца подчиняются, перед кем слова ковром расстилаются!
Так, погруженный в его красноречья поток, я пробыл в его компании сколько мог. А когда веселые дни сменились тяжелыми днями, расстался я с ним, обливаясь слезами.
Перевод А. Долининой
Хаджрийская макама
(сорок седьмая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— В Хаджр аль-Йемаме[331] меня одолело недомогание, и почувствовал я потребность в кровопускании. Мне указали шейха, что кровь отворяет ловко и в этом деле имеет большую сноровку. Не мешкая слугу я за шейхом послал и ожидать его с нетерпением стал. Слуга помчался — не догнать скороходу — и пропал, точно канул в воду. Я уж думал, что он меня покинул иль но дороге где-нибудь сгинул. Наконец он вернулся в большом огорчении, не исполнив моего поручения. Рассердился я:
— Ты Финда медлительней[332]! Тебя ожидать — муки любой мучительней!
Слуга стал клясться своей головою, что лекарь, мол, занят, у него от больных нет отбою. К цирюльнику я побрезговал обращаться и хотел уж от намерения своего отказаться, но известно — коли нужда прижмет, каждый сам в отхожее место дорогу найдет. На ноги встав с трудом, я отправился к шейху в дом. Нашел я там старца, с виду чистого, в движениях быстрого, окруженного толпой посетителей и кольцом зрителей. К лекарю повернувшись спиной, стоял юноша стройный с непокрытою головой. Старец юноше говорил:
— Вот ты голову обнажил, а денег не предложил, затылок свой подставляешь, а карман зажимаешь. Но я не из тех, кто довольствуется обещаниями пустыми или ищет источник в безводной пустыне. Заплатишь мне монетой наличной — из двух вен тебе кровь отворю отлично. А если скупиться станешь и жаться, то лучше тебе отсюда убраться.
Юноша сказал:
— Клянусь запрещающим ложь и обман, пуст, к сожалению, мой карман. Но поверь, будет щедрою плата мои. Я прошу отсрочки лишь на два дня.
Шейх ответил:
— Кто же нынче посулам доверяет? Они как саженцы, что едва подрастают. Кто знает, погибнуть им суждено или жить, засохнуть или плодоносить? Дадут ли они урожай обильный или к земле поникнут бессильно? Кто поручится, что, выйдя за дверь, ты не забудешь того, что обещаешь теперь? В наше время уменье простака провести у дошлого люда в великой чести. Ради Аллаха, избавь меня от хлопот — у меня их и так полон рот!
Юноша при этих словах смутился, к шейху поворотился и сказал:
— Клянусь Аллахом, кто от слова своего отступает — подло и скверно поступает. Поверь, что допустит клятвы своей нарушение только тот, кто низкого происхождения. Если бы знал ты, кто я таков, не сказал бы мне обидных слов. В своем неведении ты меня оскорбил, словно место святое мочой осквернил. Ах, сколь тягостно на чужбине в безвестности пребывать! Лишь поэту под силу так прекрасно об этом сказать:
Изгнанник, даже богатый, терпеть принужден униженья,
А что ж говорить о бедном, кто знает одни лишенья!
Но благородства не скроет и жалкое положенье,
Как мускуса не испортят толченье и размельченье.
Ты яхонт в костер бросаешь в видишь: горят поленья,
А яхонт — все тот же яхонт, внушающий восхищенье.
Старик рассердился:
— Горе отцу твоему, горе роду всему! Разве годится хвалиться высоким рождением и знатным происхождением там, где затылок тебе надрезают и кровь отворяют? Допустим, и впрямь ты знатного рода и благородна твоя порода. Что из того? Ведь затылок твой таков же, как и всякий другой. И будь ты даже царских кровей, болезнь не вылечишь без лекарей. Советую, слов понапрасну не трать — того, что ты просишь, я не могу тебе дать. А хочешь хвалиться, хвались не предков величием, а денег наличием, хвастайся не корнями, а дорогими камнями, гордись не происхождением, а достойным среди людей положением. Не слушайся зова тщеславия — оно унижает; не следуй веленью страстей — они рассудка лишают. Воистину мудро сказал поэт, давая сыну совет:
Мой сын, иди прямым путем вперед —
Прямое дерево свободно вверх растет,
Но если ствол его перекрутить,
То гибели его пришел черед.
Не повинуйся жадности, терпи,
Когда жестокий голод чрево жжет.
Того, кто подчиняется страстям,
С высот низвергнет гибельный полет.
Корми убогих, ближним помогай —
И благородным всяк тебя сочтет.
Держись того, кто в горе не предаст
И кто тебя в разлуке верно ждет.
Прощай обиды, злобы не таи,
Чтоб не лежал на сердце тяжкий гнет.
Не жалуйся — где умный промолчит,
Там глупый плачет ночи напролет.
Выслушав стихи со вниманием, юноша обратился к собранию и воскликнул:
— Достойно удивления подобное поведение! Дела его речам не под стать, он мягко стелет, да жестко спать!
И, гневом пылая, к шейху он обратился, жемчужины слов роняя:
— Стыдись, на красивые ты щедр излияния, а на добрые скуп деяния! Проповедовать добродетель умеешь, а сам и дитя родное не пожалеешь. Если упорство ты проявляешь, потому что цену себе набиваешь, то пусть же зачахнет промысел твой, пусть ни один к тебе не заглянет больной, пусть все люди забудут, кто ты, пусть, как цирюльник мадаинский[333], будешь ты без работы, пусть иссякнут твои доходы, словно в знойной пустыне воды!
