Согласилась поехать только прислуга наместника, числом более тридцати человек.
Пока в доме шли такие приготовления и все ближе надвигался день отъезда, сестры Синокими собрались у нее и стали вспоминать старые дни.
Одна из них сказала, глядя на разряженных в новые платья прислужниц:
— Пожалуй, после супруги Левого министра, Синокими самая счастливая из нас.
Но другая заметила;
— А кому обязана Синокими своим замужеством? На нее упал только отблеск счастья госпожи из дворца Сандзедоно.
Синокими отправилась проститься с Отикубо. Выезд Синокими состоял всего из трех экипажей, потому что она хотела избежать лишней сумятицы.
Отикубо сердечно приняла ее, но не буду долго распространяться об их беседе. Скажу только, что каждой из женщин, сопровождавших Синокими, были пожалованы богатые подарки: двадцать вееров отличной работы, перламутровые гребни, белила для лица в лакированных шкатулках. Посылая их Отикубо велела передать от своего имени:
— Это вам на память обо мне.
Прислужницы ее с большой радостью вручили эти подарки гостьям.
Женщины из свиты Синокими приняли подарки, рассыпаясь в уверениях своей преданности. Вернувшись домой, они стали шептаться между собой:
— Мы-то думали, что нет богаче нашего дома. Но он не может идти ни в какое сравнение с Сандзедоно! Вот бы попасть туда на службу!
На другое утро пришло письмо от Отикубо: «Мне так много хотелось сказать тебе вчера, ведь мы теперь долго не увидимся… Никогда еще ночь не казалась мне столь короткой. Ах, жизнь человеческая неверна, — кто знает, встретимся ли мы вновь?
Как белое облако
Уплывает к далекой вершине,
Ты покинешь родину,
И в предчувствии долгой разлуки
Я невольно роняю слезы…
Посылаю тебе несколько вещиц, полезных в дороге».
Отикубо прислала два доверху набитых дорожных ящика. В одном были платья и хакама для подарков прислуге. В другом — три полных наряда для самой Синокими.
На крышке этого ящика лежал большой, размером с него самого, шелковый мешок, в котором находилось сто вееров для приношения богам — хранителям путников. Два маленьких ящика предназначались для дочери Синокими. В одном были наряды, а в другом маленький золотой ларчик с белилами, вложенный в шкатулку побольше, красивый ларчик для гребней и еще много других чудесных вещей.
Отикубо написала девочке:
«Если я и теперь уже грущу в ожидании скорой разлуки с тобой, то, как говорится в одной песне:
Что ж будет со мною потом,
Когда к далеким вершинам гор
Белое облачко улетит?
Я все время думаю о тебе.
Грустно тебе уезжать,
Но ты не вольна остаться…
Близок разлуки час.
Ах, сердце мое готово
Вдаль лететь за тобой».
Увидев подарки, наместник воскликнул:
— Ого, как их много! Можно бы и не присылать столько, — и щедрой рукой наградил посланцев Отикубо.
Синокими написала в ответ:
«Прихоти ветра покорно,
Вдаль от родной стороны
Белое облачко мчится…
Ах, кто скажет куда?
Оно и само не знает.
Все мои домочадцы не устают любоваться вашими дивными подарками. Восторгам конца-краю нет!»
Маленькая дочь Синокими, не желая отставать от матери, сочинила такое письмецо к Отикубо:
«И мне тоже хотелось бы рассказать вам о многом до моего отъезда, милая тетушка.
Один поэт жалуется в своей песне, что не может, уезжая, оставить свое сердце любимой. Как я понимаю его теперь!
О, зачем не могу я
Вырвать сердце свое из груди
И оставить с тобою!
Я б не стала тогда грустить
Даже там, в далеком краю».
Когда Китаноката прочла эти прощальные письма, она дала волю своему горю и пролила ручьи слез. Синокими всегда была ее любимицей.
— Мне уже скоро исполнится семьдесят. Как могу я надеяться прожить еще пять-шесть лет? Верно, придется мне умереть в разлуке с тобою.
— Но разве я хотела этого замужества? — сквозь слезы ответила ей Синокими. — Вы сами же первая требовали, чтоб я согласилась. А теперь отступать уже поздно. Успокойтесь, матушка, ведь не навек мы с вами расстаемся.
— Я, что ли, выдала тебя замуж? — сердито возразила Китаноката. — Это все Левый министр нарочно затеял, чтобы насолить мне. А я-то, глупая, обрадовалась!
— К чему теперь все эти жалобы! Видно, разлука нам на роду написана, против судьбы не пойдешь, — пыталась утихомирить свою мать Синокими.
Сабуро в свою очередь тоже вставил слово:
— Успокойтесь, матушка! Разве вы первая расстаетесь с дочерью? Другим родителям тоже приходится провожать своих детей в далекий путь, да они не твердят без конца о вечной разлуке. Слушать неприятно!
Наместник нанес прощальный визит Левому министру. Митиери охотно принял своего нового родственника и, беседуя с ним, сказал:
— Я питал к вам чувство горячей дружбы даже тогда, когда мы были с вами чужие друг другу, теперь же я еще больше полюбил вас. Не откажите мне в одной просьбе. С супругой вашей едет маленькая девочка, позаботьтесь о ней. Она была любимицей покойного дайнагона, и я хотел было сам взять ее на воспитание в свой дом, но вдова дайнагона боится, что дочь ее будет тосковать вдали от близких, и посылает с ней эту девочку, чтобы она послужила Синокими радостью и утешением.
— Позабочусь о девочке, как могу, — заверил его наместник. К вечеру он стал собираться домой. На прощание Митиери подарил ему двух великолепных коней и еще многое другое, нужное в дороге.
— Левый министр очень просил меня позаботиться о девочке, которую ты берешь с собой, — сообщил наместник своей жене. — Сколько ей лет?
— Одиннадцатый год пошел.
— Должно быть, дайнагон прижил ее на старости лет. Забавно! У такого старика и такая маленькая дочь, — засмеялся ничего не подозревавший наместник. — А что ты собираешься подарить служанкам из Сандзедоно? Скоро они покинут наш дом.
— Ну зачем непременно всех одаривать? Нет у меня ничего наготове…
— Не говори пустого! Неужели ты всерьез хоть одну минуту думала, что можно отправить этих женщин из нашего дома с пустыми руками? После того как они столько тебе служили, — сказал наместник с таким видом, будто ему стало стыдно за свою жену. В душе он с грустью подумал, что, видно, Синокими не очень умна от природы, и сам распорядился принести все, что еще оставалось из подарочных вещей. Старшим прислужницам он пожаловал по четыре куска простого шелка и еще по куску узорчатого и алого шелка, а девочкам и низшим служанкам немного поменьше. Все они остались очень довольны.
Наконец наступил последний день перед отъездом. С первыми лучами солнца в доме поднялась страшная суматоха.
Китаноката в голос рыдала, не выпуская из своих объятий Синокими. Вдруг в это самое время какой-то человек принес большой золотой ларец с ажурным узором. Он был красиво перевязан пурпурными шнурами и обернут крепом цвета опавших листьев.
— От кого это? — спросили слуги, принимая драгоценный подарок.
— Госпожа ваша сама поймет от кого, — коротко ответил неизвестный и скрылся.
Синокими не могла опомниться от изумления. Открыла крышку и увидела, что внутри ларец затянут тончайшим шелком цвета морской воды. В ларце находился золотой поднос, а на нем был искусно устроен крошечный островок, во всем похожий на настоящий, с множеством деревьев и лодочкой, выточенный из ароматного дерева алоэ.
Синокими стала искать, нет ли какой-нибудь сопроводительной записки, и увидела, что возле лодочки приклеен клочок бумаги, мелко исписанный тушью. Она оторвала его и прочла:
«Скоро белым шарфом своим,
Проплывая мимо на корабле,
В знак прощания ты махнешь,
Я останусь, безутешный, один
На пустынном морском берегу.
Хотел бы я последний раз увидеться с тобою, но боюсь людских пересудов. Больше не скажу ни слова».
Ведь это рука Беломордого конька. Вот неожиданность! «Кто-нибудь подучил этого глупца», — испугалась Китаноката. Синокими никогда не любила хебу-но се и даже настоящим мужем его не считала, но тут она впервые за долгое время вспомнила о нем, и невольная жалость закралась ей в душу.
— Отдай этот подарок маленькой дочке Левого министра, — посоветовал Сабуро.
Жадная мачеха всполошилась:
— Вот еще! Такую ценную вещь! И не вздумай отдавать.
Но Синокими захотелось отблагодарить хоть чем-нибудь свою сестру.
— Непременно подарю, — решила она.
— Так и сделай, — поддержал ее Сабуро. — Я сам и отнесу.
Беломордый конек, конечно, не смог бы до этого додуматься. Его научили младшие сестры, считавшие, что супруги не должны совсем позабыть друг друга, раз у них есть общий ребенок.
Уже глубокой ночью Китаноката, плача, вернулась к себе домой. Рано утром, в час Тигра [59], из ворот дома наместника потянулась вереница экипажей. Их было не меньше десяти. Наместник получил от императора приказ торопиться к месту своего назначения и потому даже не мог задержаться в Ямадзаки [60], чтобы, по обычаю, устроить прощальный пир и за чаркой вина в последний раз погрустить о разлуке с любимой столицей. Наградив сопровождавших его людей, наместник отпустил их и быстро поехал дальше. Кагэдзуми устроил ему торжественную встречу по дороге, и вскоре путешественники благополучно добрались до морского побережья, а оттуда на корабле прибыли в Цукуси.
