VIII
Ода о запустении в столице Хао
(II, VIII, 1)
Были служивые люди в столице тогда:
Шубы из лис понаденут, их шубы желты,
Вид благородный, ему не изменят они,
Красочна речь и тонка, как в узоре цветы.
О, если б снова в столицу вернулись они –
Тысяч и тысяч народа сбылись бы мечты!
Были служивые люди в столице тогда:
Шапки наденут – все черная ткань да камыш!
Жены домов благородных идут ли куда –
Как их прически пышны и красивы, глядишь!
Я их теперь не увижу… Ты, сердце мое,
Радости больше не знаешь и только болишь.
Были служивые люди в столице тогда:
Из самоцветов носили закладки в ушах…
Жены домов благородных идут ли куда,
Инь, говорят, или Цзи[222] эта – так хороша!
Их я теперь не увижу, и сердце мое
Связано горькою скорбью, тоскует душа…
Были служивые люди в столице тогда:
Ходит, и виснут концы на его пояске.
Жены домов благородных идут ли куда –
Локон лежит скорпионом на каждом виске!
Их я теперь не увижу, и сердце мое
Ноет. За ними бы вслед устремился в тоске!
Это не то, чтоб концы опускали они, –
Ткани избыток имели у них пояса!
Это не то, чтоб себя завивали они, –
Сами собой у красавиц вились волоса!
Их я теперь не увижу, и сердце мое
Ноет. Тебя повидать бы, былая краса!
В ожидании мужа
(II, VIII, 2)
Целое утро рвала я, рвала тростники,
Но не наполнила ими и обе руки.
Волосы все растрепались и вкось развились;
Я возвращаюсь, омою их – будут мягки.
Целое утро рвала я индиго одна –
Даже подола собрать не сумела сполна.
Он мне сказал, что в разлуке мы будем пять дней,
Вот и шестой! Я не вижу его и грустна.
Если, супруг, на охоту захочется вам,
Все приготовив, в чехол уложу я ваш лук;
Если с удою пойдете вы рыбу ловить,
Нить для уды заплету я вам, милый супруг!
Рыбы какой наловил мой супруг на уду?
Он наловил и лещей, говорят, и линей;
Он наловил и лещей, говорят, и линей,
Я поскорей поглядеть его рыбу иду!
Ода о постройке города в Се[223]
(II, VIII, 3)
Пышные, пышные проса поднялись ростки –
Вспоены долгим они моросящим дождем.
Шаоский князь ободряет всех нас на пути,
К югу, далеко, далеко походом идем.
Тяжести носит и возит телеги солдат,
Нам выводить и быков, и повозки велят.
Только тогда лишь, когда мы закончим поход,
Нам и прикажут, чтоб мы возвращались назад.
Едут в повозках солдаты, проходят пешком,
Службу свою мы в отрядах и ратях[224] несем.
Только тогда лишь, когда мы закончим поход,
Воина также на отдых отпустят в свой дом.
Строго прямые постройки красуются в Се,
Шаоский князь завершил начертания все.
Шаоский князь завершает творением рать –
Вот и идет она в грозной суровой красе!
Ровны низины теперь и высоты, и вот
Мы расчищаем с истоков течения вод.
Город постройкою шаоский князь завершил –
В сердце царя и довольство, и мир настает!
Тут меж холмами редкой стоит красоты,
Листья на туте, я вижу, пышны и густы.
Муж благородный, лишь только увижу тебя –
Радость какая на сердце, что встретился ты!
Тут меж холмами редкой стоит красоты,
Свежие листья, я вижу, сверкают на нем.
Муж благородный, лишь только увижу тебя –
Как не почувствовать радости в сердце моем?
Тут меж холмами редкой стоит красоты,
Листья темнеют зеленые день ото дня,
Муж благородный, лишь только увижу тебя,
Сладость достоинств твоих проникает в меня.
Сердце исполнено нежной любовью к нему.
Но не скажу ему этого я – почему?
Буду хранить и беречь его в сердце моем!
Будет ли время, когда я забуду о нем?
Жалобы отвергнутой жены
(II, VIII, 5)
Годный для пряжи беленький этот цветок
С белой осокою свяжут в единую нить.
Стал мне супруг мой ныне и чужд, и далек,
Бросил, заставил меня одинокою жить.
Белая тучка сияет в сиянии дня,
Равно цветок напоит и осоку она.
Он, мой супруг, не такой – он не любит меня;
Трудные ныне пришли для меня времена.
Воды на север текут из проточных прудов,
Рис на полях оросит животворный поток.
Горько вздыхая, с болью на сердце пою:
В мыслях моих человек, что чрезмерно высок.
Тутовых дров, что годятся в очаг, собрала –
Я их в жаровне сожгла, проливающей свет[225].
Ты и высок, но к жене уважения нет!
Много ты делаешь сердцу и горя, и зла.
Бьют барабаны и в колокол здесь, во дворце,
Слышны, однако, снаружи удары и звон.
Я о супруге своем вспоминаю с тоской,
Но на супругу взирает с презрением он.
Наглая цапля на нашу запруду взошла,
Скромный в дубраве журавль все страдает от бед[5].
Ты и высок, но к жене уважения нет –
Много ты делаешь сердцу и горя, и зла!
Селезень с уткой сидят на запруде у нас,
Левым крылом прижимаясь друг к другу, смотри!
Нет, о супруг мой, добра, как я вижу, у вас –
Чувство два раза меняете вы, даже три!
Низок тот камень, что он избирает для ног;
Низок и тот, кто поднялся на камень такой!
Стал мне супруг мой отныне и чужд, и далек,
Сделал больною меня он, измучив тоской!
Песня о воине, изнемогшем в походе
(II, VIII, 6)
Желтая иволга песню поет,
Села она у излучины скал:
«Путь нам далекий, далекий лежит, –
Как поступить мне – я слаб и устал?»
Дайте воды, накормите его,
Дайте совет, научите его!
Кто же обозным приказ передаст,
Скажет: «В повозку возьмите его»?
Желтая иволга песню поет,
Села у края холма на логу:
«Смею ль бояться походных трудов?
Страшно, что быстро идти не смогу».
Дайте воды, накормите его,
Дайте совет, научите его!
Кто же обозным приказ передаст,
Скажет: «В повозку возьмите его»?
Желтая иволга песню поет,
Села внизу у холма на пути:
«Смею ль бояться походных трудов?
Страшно, что мне до конца не дойти»»
Дайте воды, накормите его,
Дайте совет, научите его.
Кто же обозным приказ передаст,
Скажет: «В повозку возьмите его»?
Скромный пир
(II, VIII, 7)
Вижу, трепещут, трепещут на тыкве листы,
Ты соберешь их и сваришь, подашь их гостям.
Друг благородный, есть и вино у тебя –
В чарку его наливаешь и пробуешь сам.
Есть у хозяина заяц, да только один –
Зайца поджаришь на угольях прямо в шерсти.
Друг благородный, есть и вино у тебя,
Ты разольешь его в чарки, гостям поднести.
Есть у хозяина заяц, да только один –
Зайца изжаришь, как надо, гостям на обед.
Друг благородный, есть и вино у тебя –
Гости хозяину налили чару в ответ.
Есть у хозяина заяц, да только один –
Зайца изжаришь, как следует быть, над огнем.
Друг благородный, есть и вино у тебя –
Снова гостям наливаешь, и снова мы пьем!
Воин в походе восточном
(II, VIII, 8)
Камни и скалы нависли –
Кручи отвесных высот,
Дальние горы и реки –
Трудный, опасный поход!
Воин в походе восточном
Поутру не отдохнет.
Камни и скалы нависли,
Острые пики, гляди…
Дальние горы и реки
Кончатся ль там, впереди?
Воин в походе восточном,
Выбраться скоро не жди!
Белы у вепрей копытца –
Бродят в воде – и как в дом,
Месяц в созвездье стремится
Би[6] перед буйным дождем!
Воин в походе восточном,
Думать не смей о другом!
Цветы на вьюнке
(II, VIII, 9)
Распустились цветы на вьюнке
И теперь темно-желтыми стали…
О, сколь сердце жестоко скорбит,
Сердце ранили больно печали.
Распустились цветы на вьюнке,
Посмотри на листву голубую…
Не родиться б мне лучше на свет,
Если б знал про судьбу я такую.
У овцы голова велика[7],
А мережа лишь звезды поймала;[226]
Знаю: люди, конечно, едят…
Сытых вижу так редко и мало!
Какая трава, не желтея, растет?
Есть день ли такой, чтоб не шли мы в поход,
И есть ли в пределах страны человек,
Свободный от бремени ратных тягот?
Какая трава не буреет в лугах?
Кто вместе с женой, что ему дорога?
О горе нам, воинам, взятым в поход!
Не люди лишь мы, что идем на врага.
И разве я тигр или ты носорог –
По дикой пустыне шагаешь, дружок?
О горе нам, воинам, взятым в поход!
С утра дотемна отдохнуть я не мог.
И только пушистым хвостом промелькнет
Лисица – в траве одичалой пройдет;
Да наши телеги, что грузы везут,
Идут по великой дороге вперед.
