На картине был изображён Чжун Куй[333], а над ним — летучая мышь. Сверху написано:
Чжун Куй махнёт бородой — и задуют холодные осенние ветры,
Веером помахает — и возникают летучие мыши,
Сделает всё это за один раз — и солнце заходит,
Самое время лягушкам вернуться в кусты, а гостям — по домам.
Преподобный рассмотрел написанное, встал, положил на полку, посидел, потом снова достал и сказал этим Хатиро и Куро:
— Действительно, редкой красоты Чжун Куй. И то, что написано, — мои стихи. Только не помню, чтобы я эту картину подписывал, а на ней не написано, я это или не я. Не помню. Да неважно, моя там надпись или не моя, сейчас вам подпишу! — и тут же написал:
Трудно сказать,
Продавать ли за три,
За четыре, за пять, или даже
За шесть, или семь. Эти Хатиро и Куро[334]
Пускай продадут за десять.
Нисэ сан то
Си но го но иэба
Муцукасики
Сити я хати куро
Дзюмай ни урэ
Жирно написал тушью это и сказал:
— В поисках выгоды вы теряете себя, не позволяйте себе гнаться за наживой. Если никому не будет от того вреда, можете продать это за те самые десять золотых, которые вы отдали.
Хатиро и Куро прочитали стихи.
— Премного вам благодарны! Эти стихи ни с чем не спутаешь. Приложив к картине кисть, вы удостоверили её подлинность наилучшим образом. Какое счастье! Не могли бы вы ещё к этому дописать своё имя, чтобы уж ни у кого не возникало сомнений, что это именно вы? Уж как бы мы были признательны…
А преподобный отвечал:
— Нет, в этих стихах и так уже моё имя есть. В слове «нисэ» уже есть «два», и дальше до десяти все числа есть, и нет только единицы. Иероглиф «один» как бы отдыхает, вот и получается имя «Иккю», «одна передышка».
Расчувствовались они, преисполнившись благодарности, и устыдились своих деяний:
— Что уж тут скрывать… Надпись на этой картине на самом деле написал один наш знакомец, лекарь-шарлатан. Хотелось непременно попросить, чтобы преподобный написал что-нибудь, в последнее время только этого и хотели, но знали, что не так уж просто получить от преподобного подпись. Вот мы и сговорились с тем человеком, он для нас подделал надпись, придумали историю, чтобы к этой подписи получить и вашу, — вот для чего это всё было задумано, и теперь, как мы и рассчитывали, вы дописали замечательные стихи. Но теперь, обманывая преподобного, мы устыдились безмерно, и раскаиваемся, хотим снять с себя грех, что мы обманным путём получили от вас подпись, решили вам признаться и получить ваше прощение за наш обман! — говорили они, проливая слёзы, и тогда настоящий Иккю раздвинул створки дверей и вышел к ним из соседней комнаты. Обращаясь к Хатиро и Куро, он сказал:
— Вот что, Хатиро и Куро, ещё когда вы только пришли, я сразу подумал, что вы что-то замышляете с той картиной, и попросил моего ученика Донку поговорить с вами за меня. Впредь же не забывайте, что преднамеренная ложь неугодна Небу и наказания за неё не избежать. Да и к тому же пытаться обмануть старшего, если он хоть немного старше вас, — глупая затея. Однако эти «безумные стихи» на картине действительно написал я. Если кто усомнится и скажет, что это сделано не Иккю, приходите хоть даже и после моей смерти, мои преемники подтвердят подлинность.
Так он изволил сказать, стоя в дверях, потом снова скрылся в комнате, задвинув створки.
Хатиро и Куро сгорали от стыда:
— Вот уж действительно — земляной червь вознамерился поспорить с летающим далеко в небе драконом, вот так и мы с тобой! — потупились они и примолкли, а потом испросили прощения за свой грех у учителя Донку и собрались уходить. Донку это развеселило:
— Издалека вы пришли и по делу, а ничем вас не угостили, одними только стихами преподобного, и вот приходится возвращаться! — Смеясь, он тоже ушёл в дом.
7
О том, как Иккю разоблачил лису-оборотня
Дело было тогда, когда временами шли осенние дожди, а иногда прояснялось, в десятый с чем-то день десятой луны, погода навевала печальные мысли, и преподобный Иккю, стоя на дощатой веранде своей кельи, очищался душой, когда какой-то послушник пришёл и сказал:
— Меня послали с подарком для вас от такого-то из семьи Сомэи, живущей в квартале Огава[335]. И ещё прилагается послание к вам.
Иккю тут же снял крышку с коробки, посмотрел, накрыл снова крышкой и сказал посыльному:
— Послание именно такое, как я и думал, очень любезно было послать ко мне человека. Ещё и необычные приношения прислали, выказав такое расположение ко мне. Нынче вечером посетителей, чтобы поговорить со мной, не предвидится, пускай он приходит для беседы. Непременно жду! — с такими словами отослал посыльного обратно. Послушники и монахи, жившие там, говорили один другому: «Какой-то неизвестный Сомэи из Огавы присылает посыльного, хочет прийти вечером поговорить, а никто из нас его не знает, что за дела?» И тут послышалось, как преподобный хлопает в ладоши. На звук прибежал послушник, и Иккю распорядился:
— Послушники, монахи, слуги — все и каждый пускай соберутся у меня!
«А в чём дело-то?» — думали они, собрались все в келье, и преподобный, обращаясь к Донку, сказал:
— Недавно приходил кто-то из Фукусимая, что в Сакаи, оставил на вечное поминовение предков пятьдесят монет золотом. Я отдал тебе их на сохранение, принеси это сюда. Послушники! Принесите одежду, полученную от монахини из Татиури, и трость в чехле из ткани, полученную от Какудзана из Китаяма. Монахи, у вас подарок от странствующего монаха из земли Оки, сушёные водоросли, и полученная от лавки Хонамия из квартала Сэмбон бутылка сакэ, и ещё от городского чиновника из Камиягава мешок риса получен для проведения молений, чтобы не отозвали его с должности в этом году, и сегодняшнюю коробку с подношением — принесите всё сюда!
Все и каждый, следуя его указаниям, принесли всё и сложили перед преподобным.
Иккю сказал:
— Всё вот это, каждое из них, семь видов приношений — удивительные вещи. С недавних пор это пришло от разных дарителей, и ни одно из них не настоящее. Попробуйте-ка открыть сначала коробку. На первый взгляд, там свежие рисовые лепёшки с травами, а бросьте это в родник во дворе!
Послушник опустошил коробку над родником, как и было сказано, а травяные лепёшки превратились в зелёных лягушек, которые тут же поскакали кто куда. «Ну и дела!» — ужаснулись все.
Иккю говорил:
— Не только это было подделкой. Все приношения здесь такие же. Развяжите мешочек с золотом! — И когда развязали, оказалось, что там овеянные осенними ветрами жёлтые листья хурмы и опалённые солнечным светом красные листья клёна. И водоросли с побережья земли Оки были паучьими гнёздами, сплетёнными из измельчённых листьев, а когда разглядели чёрную одежду, то она оказалась побитым дождями листом морской капусты. Трость в футляре выглядела как скрученный побег бамбука, вставленный в футляр с рисунком, изображающим орхидеи, а оказалась стеблем картофеля, обёрнутым длинным листом травы. Бутылка сакэ была старым баклажаном, из которого вынули середину, чтобы достать семена, а внутри была невесть с каких пор оставшаяся грязная и вонючая вода из луж. То, что выглядело как мешок с чистым рисом, оказалось мелким чистейшим белым песком из реки Камиягава.
Перепугались все, испытывая отвращение к этим подаркам. И тут Иккю сказал:
— Это всё проделки оборотня, не нужно беспокоиться. Дело в том, что в пяти тё к северо-западу отсюда есть место, называемое Масодэгахара. Там с давних пор живёт лиса, и с течением лет обрела она немалую силу, которая ещё не приводит к пробуждению. Поэтому повсюду она выискивает практикующих, но не достигших просветления выдающихся монахов, ищет их слабые места, сбивает с истинного пути и толкает на преступления, увлекает на неправедные пути и этим мешает их становлению на истинный путь![336] — и все внимательно его слушали.
— Я знаю, что этот оборотень один. Знаю, что он попробует сразиться с моей силой медитации. Однако сегодняшний посланец сказал: «Если нет сегодняшней ночью помех, давайте встретимся и поговорим». Этот лис за семь дней, меняя способы и адреса, так и эдак выискивая наши слабости, старается достичь нашего благоволения, играя на наших недостатках. Однако мы не покажем виду, что догадались об их уловках, а будем вести себя как обычно.
Тогда Донку и прочие стали говорить:
— Да только пьяный безумец может такое творить! Не зная о силе мудрости преподобного, пытаться мешать и испытывать вашу просветлённость — не бывало такого в недавнее время!
И все стали ждать, поскорее бы уж смеркалось и пришёл тот лис. Вот уж и солнце село, от звука шагов, когда кто-то проходил мимо, все замирали: «Наверное, он!» — но закончились сумерки, пришёл час Собаки[337], повеяло ночной прохладой, стали слипаться глаза, и монахи стали говорить: «Нет, та лисица уж проведала о том, что преподобный её разоблачил, и не придёт. Пойдём-ка лучше поспим!» — и стали потихоньку разбредаться.
