Так он восхищался цветком много раз, и гость его радовался вместе с ним, отдал ему и второй цветок.
— Ни с каким цветком не сравнится услышанное от вас поучение, буду гордиться, что услышал его!
Говорили они о разном, и тот человек спросил:
— Мудростью и прозорливостью преподобный превосходит всех в мире, удивительны эти ваши качества. Что же помогает вам так прозревать и понимать всё?
— Освещают всё солнце, огонь, сердце и глаза, — отвечал Иккю.
Тот человек заинтересовался и подумал: «Действительно, ничего не упустил, перечислив эти четыре вещи. Удивительно точный ответ. Что бы ещё такого спросить?» — и тут под руку ему подвернулись палочки для перекладывания угля в жаровне. Он взял одну и постучал по краю чайной чашки:
— Звук издаёт палочка или чашка? — спросил он.
— А что раньше, стук или звук? — спросил Иккю.
Тот человек не нашёлся, что сказать в ответ. Увидев находчивость Иккю, с восхищением думал о нём как о редком в этом мире монахе и, говорят, потом всю жизнь заходил к нему, помышляя лишь об Учении.
3
О том, как вор стал учеником Иккю
С тех пор как садовники земли Ямато, где растёт тысяча вишнёвых деревьев[323], переселились в столицу, в память о прошлой славе местности «Тысячи вишен» стали сажать удивительные деревья, глаза не уставали любоваться красотой их цветов, а в особенности прекрасна была сакура на Восточной горе, в квартале Гион, в храме Киёмидзу, потому так и кишели там каждый день толпы богатых и бедных людей, собиравшихся полюбоваться цветами. Иккю тоже покинул Мурасакино у Западной горы, пришёл в Симогавара и ходил просто так, там и здесь, когда заметил человека, не особенно бедно одетого, который бродил с нехорошим выражением глаз, протискиваясь через толпу. Иккю заинтересовался, что же он делает, а тот высматривал, у кого что в рукаве и за пазухой, и, если выпадал удобный случай, пытался добраться до кошельков. Преподобный, рассмотрев, что он делает, подумал: «Да ведь он из тех дельцов, которые получают деньги, не вкладывая ни гроша, — их называют полуденными коршунами![324] Насколько по нему видно, он из обычных людей и не особо нуждается, нехорошо это. Хотелось бы его как-то усовестить, да если сказать ему что-то в такой толпе, а кто-то услышит, то, наоборот, возненавидит он меня. Так что напишу-ка ему стихи, мало ли что бывает, — может, от них пробудится добродетель в его душе и станет основой для просветления!»
Тут же из-за пазухи достал он кисть для письма, написал стихотворение, пихнул его в рукав тому парню и ушёл. Тот удивился, отошёл в сторонку и украдкой развернул. Там было написано:
Только б украсть,
Других вещей в этом мире
Не ведаешь ты,
Сколь опасной стезёй
Идёшь ты по жизни![325]
Нусуми ёри
Хока но кото о ба
Сиранами но
Аварэ абунаки
Ё но ватаригава
Того человека уже утомила его бродячая жизнь, и душой он, наверное, отличался от прочих. Читая и перечитывая стихи раз за разом, всё большим почтением проникался он к тому, кто это написал. С того и началось его пробуждение, познала стыд его душа, и стал он разыскивать и расспрашивать повсюду о том монахе, искал везде, где тот проходил, и в конце концов пришёл в Мурасакино к преподобному Иккю. Понял он, кто это был, и исполнился ещё большим почтением, пал ниц во дворе перед кельей Иккю и повинился в прошлых грехах.
— Молю вас, примите меня в ученики, остригите мне волосы и прочтите поучение. Если позволено будет мне подметать ваш двор, подносить плоды и воду Будде и трудиться над собой, разве откажусь я! — так упорно просил он, и преподобный, сочувствуя ему, сказал:
— Есть избитое выражение «Кто силён в грехе, тот силён и в добрых делах» — это о тебе. Если не передумаешь, возьму тебя в ученики.
Потом тот человек постригся в монахи, была ему оказана честь стать учеником Иккю. Потом он, обладавший искренним сердцем, следуя наставлениям Иккю, стал известным монахом. Учитель Закона Тонку — это и был тот самый вор, вступивший на путь и ставший дзэнским монахом.
Иккю заметил человека, не особенно бедно одетого, который высматривал, у кого что в рукаве и за пазухой, и пытался добраться до кошельков.
4
О том, как преподобный Иккю читал посмертное наставление в виде «безумных стихов»
Иккю, чтобы взглянуть на восточные земли, «с весенним туманом покинув столицу, пока не подули осенние ветры»[326], в конце шестой луны возвращался в столицу. На переправе Тэнрю в местности Хамамацу в земле Тотоми осмотрел он место, называемое Микатагахара[327], а пока там ходил, уж и день прошёл, стал он думать, куда бы попроситься на ночлег, хоть и в самую бедную хижину. В бедной местности Катаокахара среди вязов и мелий стояло четыре-пять людских жилищ. Иккю, немало времени путешествовавший, возрадовался, пошёл на свет и, подойдя к дому, попросил:
— Не дадите ли переночевать странствующему монаху?
В том доме хозяин в уголке отбивал солому и делал обувь[328], а женщина, вероятно, жена, что-то толкла в ступке, и сказала равнодушно:
— Здесь нет ночлега для путников. Через один ри с небольшим будет станция Хамамацу, ступайте туда.
Хозяин же говорил:
— Да ладно, если монах, то можно и переночевать, хоть и в нашем бедном доме.
Иккю сказал:
— Бедности я не страшусь. А Хамамацу хоть и недалеко, да уже смеркается, и ноги устали, так что остановлюсь у вас! — ввалился к ним в дом, и тогда хозяева поспешили протереть циновки от пыли, вскипятить воды и угостить путника чаем. Иккю расслабился, отдохнул от дневной жары и уже клевал носом, когда услышал плач, доносившийся из соседнего дома. Преподобный спросил у хозяина:
— Что это там?
— Да вот, как раз сегодня перед закатом умер у них муж, теперь жена и дети в великом горе, — рассказал он. Тогда преподобный сказал:
— Что же, говорят, что даже тех, кто всего лишь остановились на ночлег под сенью одного дерева, связывают узы кармы прошлых рождений. Я должен к ним пойти и провести буддийские обряды!
Вместе с хозяином он пошёл в соседний дом, тот объяснил, в чём дело, и сказал:
— Этот монах проведёт обряды.
Вдова обрадовалась:
— На такое счастье мы и не надеялись, какое чудесное совпадение! — пригласила преподобного в дом, села напротив него и сказала: — Стыдно признаться, но муж мой был всего лишь местным крестьянином, обрабатывал жалкий клочок земли и тем добывал пропитание, но у нас здесь отец с матерью, нас двое было, да трое детей, старшему десять лет. Того, что он зарабатывал на поле, не хватало, и потому, когда никто не видел, он ловил птиц на клейкую верёвку и продавал путникам, а иногда ловил в горных реках аю[329], ходил на море и ловил рыбу, так в заботах о родителях и детях убивал живое, и, без сомнения, ждёт его страшное наказание в следующих рождениях за то, что в этой жизни грехи его выше горы Сумеру[330]. «Неужели не проживём и без этого? Это ведь так жестоко!» — увещевала я его, но жили мы сегодняшним днём, и до недавнего времени, ещё дней за десять до смерти, убивал он живое каждый день, а как слёг, так каждый день об этом сокрушался, и сегодня, до того, как скончался в середине часа Обезьяны[331], плакал он беспрестанно и говорил: «Изначально я крестьянин, а вовсе не злодей, убивающий живое. И ты, и я выросли в приличных домах, но как-то разорились и скатились к такой крестьянской жизни. К тому же ещё и совершал я убийства живых существ в заботе о наших родителях и детях, а после смерти хотел бы, чтобы вы обрели хорошую карму, и благое знание привело бы вас в Чистую землю. Это моё последнее желание» — так повторял он с сожалением о содеянном, пока не переселился в другой мир. И вот, когда мы стенали, не в силах поделать что-либо, чудом появляетесь вы и предлагаете провести службу. Если наставите на истинный путь, будем безмерно признательны! — с великой скорбью говорила она. Иккю тоже вместе с ней оросил рукава слезами и сказал ей:
— Никто из живущих в этом мире страстей не может избегнуть дурных деяний, кто бы он ни был. Но говорят, что единственная благая мысль может спасти, и даже если ужасны грехи, как у вашего мужа, он всё равно осознал их, на смертном одре сожалел о содеянном, и эта благая мысль уничтожает последствия грехов, совершённых в этом мире. А вдобавок я дам ещё и пропуск в Чистую землю, и он пройдёт без помех. Не беспокойтесь! — что-то набросал кистью на бумаге и сказал: — Вложите это в руку покойного, так и похороните!
Коротки летние ночи, и, пока они говорили, стало мало-помалу светать, вдова учтиво попрощалась с хозяином дома, где Иккю попросился на ночлег, а преподобный ушёл в столицу. Радовалась такому счастью вдова, уже было вложила бумагу в руку покойному, но подумала, а вдруг это какое-то тайное наставление? — и развернула посмотреть. Там были написаны «безумные стихи»:
