Экипаж знатного вельможи с кузовом из пальмовых листьев должен ехать спокойно и плавно. Если он мчится слишком быстро, это оскорбляет глаза.
Но зато чем скорее промелькнет мимо обычный экипаж с сетчатым кузовом, тем лучше. Едва показался — и уже исчез, только и заметишь бегущих сзади слуг. Занятно гадать: кто проехал? Но если повозка тащится медленно, какой уж интерес!
33. Проповедник должен быть благообразен лицом
Проповедник должен быть благообразен лицом.
Когда глядишь на него, не отводя глаз, лучше постигаешь святость поучения. А будешь смотреть по сторонам, мысли невольно разбегутся. Уродливый вероучитель, думается мне, вводит нас в грех.
Но довольно! Будь я чуть помоложе, то, верно, больше написала бы о таких суетных вещах, как людская красота. Но в мои годы я страшусь прегрешения.
«Слова его возвышенны, и сам он полон благочестия», — заговорит молва о проповеднике. И вот уже иные люди спешат в храм, лишь бы первыми послушать его. Ах, чем ехать туда из таких тщеславных побуждений, лучше остаться дома!
Бывало, в старину, когда придворный выйдет в отставку, ему уже нет места в императорском кортеже и, уж само собой, во дворце его не увидишь. Но времена изменились. Бывших куродо, возведенных при отставке в чин пятого ранга, ныне охотно употребляют на службе.
И все жe отставной придворный, верно, тоскует в душе, вспоминая прежние дни. Ему кажется, что он не у дела.
От скуки заглянет в храм, послушает проповедь раз-другой, и вот его уже все время тянет туда.
Даже летом, в разгар летней жары, он там. Исподнее платье на нем самых ярких цветов. Бледно-лиловые переливчатые шаровары такой длины, что он топчет их при ходьбе. У иного к шапке прицеплен ярлычок с надписью «День удаления». [76]Ему бы не покидать своего дома в такое время, но, видно, он думает, что ради благого дела все дозволено.
Разговаривая с мудрым подвижником, готовым приступить к проповеди, он посматривает краем глаза туда, где стоят экипажи с приезжими дамами. С радостным изумлением подходит к знакомому, с кем давно не виделся, заводит с ним разговор, кивает в знак согласия, рассказывает интересные новости, смеется, прикрыв рот широко распахнутым веером, небрежно перебирает роскошные четки из хрусталя, бросает взгляды направо и налево, хвалит или бранит убранство экипажей, разбирает до тонкости, так или этак прочел тот или иной священнослужитель «Восемь поучений» [77]или «Приношение в дар святых книг»… [78]За всем этим проповедь он пропустил мимо ушей.
Ну и что же? Он слушает столько проповедей, что уже не находит в них ничего нового, необыкновенного.
Иные господа не столь бесцеремонны, но все же являются после того, как проповедник уже занял свое место. Вот они подкатили в экипаже под крики передовых, разгоняющих толпу.
Это молодые еще люди, изящные и стройные. На одном кафтан из шелка тоньше крылышка цикады и шаровары, под кафтаном легкое платье из шелка-сырца, на другом — «охотничья одежда».
Их всего трое-четверо да столько же слуг. Они входят в храм. Несколько потеснив тех, кто прибыл раньше, занимают места у подножия колонны, поближе к проповеднику, и, потрепав в руках четки, готовятся слушать.
Увидев их, священнослужитель польщен и старается с блеском прочесть свою проповедь, чтобы в свете о нем заговорили. Но вот он кончил. Не успеют молящиеся вознести хвалу Будде и отбить поклоны, как эти господа с шумом встают и торопятся выйти первыми, поглядывая в ту сторону, где стоят экипажи дам.
Воображаю, о чем тогда толкуют между собой приятели!
— Как прелестна вот эта дама!
— А вон та, незнакомая, кто она? — теряются они в догадках, провожая ее пристальным взглядом. Ну, не смешно ли?
— Там читали проповедь. А вон там «Восемь поучений», — то и дело сообщают друг другу светские люди.
— А она там была?
— Еще бы, как же иначе!
Такое принуждение, нет, уж это чересчур!
Я не собираюсь, разумеется, хвалить тех, кто ни разу не удосужился послушать проповедь. Ведь многие женщины самого низкого звания слушают их с большим усердием. Но в прежнее время дамы не ходили пешком на все молебствия. А если в кои веки пойдут, то соблюдают в одежде хороший тон. Как подобает паломнице, завернутся с головой в широчайший плащ, именуемый «цветочным горшком». Но все же тогда не часто доводилось, чтобы дамы ходили слушать проповедь. Если бы люди, посещавшие храм в былые времена, дожили до наших дней, как бы строго судили они и порицали нас!
34. Когда я удалилась от мира в храм Бо̀дхи [79]…
Когда я удалилась от мира в храм Бодхи, чтобы слушать там «Восемь поучений», укрепляющих веру, пришел посланный из одного дружеского мне дома с просьбой: «Вернитесь скорее, без вас тоскливо».
В ответ я написала на листе бумажного лотоса: [80]
Напрасен ваш призыв!
Могу ли я покинуть лотос,
Обрызганный росой?
Могу ли возвратиться снова
В мир дольней суеты?
Светлые слова поистине глубоко проникли в мою душу, и мне захотелось навеки остаться в обители. Я позабыла, с каким нетерпением ждут меня в миру родные и близкие.
35. У господина та̀йсё, [81]имеющего свою резиденцию…
У господина тайсё, имеющего свою резиденцию в Малом дворце на Первом проспекте, есть загородный дом Косирака̀ва. В этом доме попечением высших сановников было устроено замечательное торжество: четыре дня подряд должны были читаться «Восемь поучений». Всем людям большого света не терпелось побывать там.
«Если запоздаете, некуда будет поставить экипаж», — предупредили меня, и я пустилась в путь вместе с первыми каплями утренней росы.
И в самом деле, скоро не осталось свободного места. Повозки на дворе стояли впритык, одна опиралась на оглобли другой. Лишь в первых трех рядах еще можно было что-то расслышать.
Близилась середина шестой луны, [82]и жара стояла необычайная. Только тот, кто смотрел на лотосы в пруду, мог еще подумать о прохладе. Все высшие сановники, за вычетом Левого министра и Правого министра, присутствовали на этом сборище. На них были шаровары из переливчатого лилового шелка и тончайшие кафтаны, а сквозь шелка просвечивали легкие исподние одежды цвета бледной лазури.
Самые молодые щеголяли в одежде прохладных тонов: шаровары с синевато-стальным отливом поверх исподних белых.
Государственный советник Сукэма̀са вырядился как молоденький, что не соответствовало святости обряда и вызывало невольную улыбку.
Все шторы в зале, смежном с верандой, были подняты вверх. Высшие сановники сидели длинными рядами на брусьях-нагэ̀си, обратясь лицом к середине зала.
А на веранде парадно разряженные молодые придворные и юноши из знатных семей в кафтанах или в «охотничьих одеждах» непринужденно расхаживали взад и вперед. Было чем залюбоваться!
Юные отпрыски семьи — второй начальник гвардии Санэка̀та, паж императора Тёмэ̀й еще более свободно вели себя в привычной обстановке. Самые младшие, совсем дети с виду, были просто очаровательны.
Когда солнце уже почти достигло зенита, появился Са̀мми-но тюдзё, как титуловали тогда господина канцлера Мититака̀. На нем была одежда ярких цветов: лиловый кафтан поверх легкого платья из тончайшего узорчатого крепа цвета амбры, узорные лиловые шаровары поверх густо-алых нижних шаровар, исподнее платье из белого накрахмаленного шелка.
Могло показаться, что он слишком жарко одет по такой погоде, но все же он был великолепен!
Все веера были из красной бумаги, лишь планки у них сверкали лаком всевозможных оттенков, и, когда веерами взмахивали, казалось, что видишь поле цветущей гвоздики.
Пока проповедник еще не занял своего места, внесли столики с приношениями Будде, — не знаю какими.
Тюнаго̀н Ёситика̀ [83]выглядел еще более пленительно, чем всегда. Он был бесподобно изящен. Среди большого собрания, где все старались перещеголять друг друга нарядной пестротой своих расцвеченных всеми красками шелков, только у тюнагона ни один край его многослойных одежд не выбивался из-под верхнего кафтана.
Не сводя глаз с экипажей, где сидели дамы, он то и дело посылал туда слуг с наказом сообщить что-то от его имени. Все глядели на него с любопытством.
Для экипажей, прибывших позже, уже не нашлось места подле дворца, и их поставили возле пруда.
Заметив это, тюнагон Ёситика сказал господину Санэката:
— Кто из ваших слуг способен приличным образом передать приветствие? Приведите его ко мне.
Санэката привел к нему — уж я не знаю кого.
Что именно просил передать тюнагон, об этом могли спорить лишь люди, находившиеся неподалеку от него, я же не могла поймать ни полслова.
