Конфуций - Уроки мудрости

Учитель горестно изрек:

– Не прилетает благовещий феникс,

Не шлет река предначертаний, Свершается мой час последний!

Когда Учитель встречался с человеком в траурном либо церемониальном одеянии или со слепцом, то при виде их всегда вставал, а подходя к ним, непременно ускорял шаг.

Печально вздыхая, Янь Юань сказал:

– Смотрю – оно все выше, вникаю – все сокрытей, гляжу – передо мною, то вдруг уж позади. Учитель сразу все не раскрывает, умеет завлекать людей. Он всесторонне просвещает нас и сдерживает ритуалом. Мне это не отбросить, даже если пожелаю.

И вот когда все мои силы на исходе, оно как будто уже рядом. Я хочу следовать за ним, но не могу.

Учитель тяжело заболел, Цзылу послал к нему для несения службы своих учеников. Когда Учителю стало лучше, он сказал:

– Уже давно Цзылу совершает лицемерные поступки. Кого я обману, считая, что обрел подданных, когда на самом деле их у меня нет? Небо обману? Ужель мне лучше умереть в окружении подданных, чем на руках моих учеников? Пусть даже и не удостоюсь пышных похорон, но ведь меня не бросят после смерти на дороге!

Цзыгун спросил:

– Есть тут у нас изделие из прекрасной яшмы. Спрятать ли его в шкатулку и хранить или продать достойному ценителю?

Учитель ответил:

– Продать! Продать! Я жду ценителя.

Учитель хотел уйти жить к восточным варварам. Кто-то воскликнул:

– Как же Вы сможете там жить? Они ведь так грубы!

Учитель ответил:

– Какая грубость может быть там, где благородный муж?

Учитель сказал:

– Когда из Вэй я возвратился в Лу, музыка была исправлена. Все оды, гимны обрели свои места.

Учитель говорил:

– На стороне служить князю и сановникам, а дома – своему отцу и старшим братьям; не сметь пренебрегать заботой об умерших и пьяным от вина не быть – что есть во мне из этого?

Учитель, стоя на берегу реки, сказал:

– Все уходящее, как эти воды, не прекращает своего движения день и ночь.

Учитель сказал:

– Я не встречал еще того, кто любил бы добродетель так же сильно, как чувственные наслаждения.

Учитель сказал:

– К примеру, если, насыпая холм, я останавливаюсь, хотя мне надо еще высыпать последнюю плетушку, чтобы завершить работу, то эта остановка зависит от меня. Или, к примеру, если, ровняя землю, я высыпаю сначала лишь одну плетушку, то это будет продвижение вперед, которое зависит от меня.

Учитель говорил:

– Это не Хуэй ли был, кто никогда не отвлекался, когда я с ним беседовал?

Учитель сказал о Янь Юане:

– О нем моя кручина! Я видел, как вперед он продвигался, но никогда не видел, чтобы останавливался.

Учитель говорил:

– Бывает, появляются ростки, но не цветут; Бывает, что цветут, но не дают плодов.

Учитель сказал:

– Младших по возрасту надо уважать. Как знать, возможно, в будущем они будут не хуже нас? Но недостоин уважения тот, кто не обрел известности, дожив до сорока-пятидесяти лет.

Учитель сказал:

– Как можно не соглашаться со справедливым замечанием? Но при этом важно самому исправиться. Как можно не радоваться деликатно высказанному совету? Но при этом важно вникнуть в его суть. Я не могу помочь тем людям, которые лишь соглашаются, но себя не исправляют и радуются, не вникая в суть.

Учитель сказал:

– Главное – будь честен и правдив; с теми, кто тебе не равен, не дружи и не бойся исправлять свои ошибки.

Учитель сказал:

– Можно с полководцем разлучить солдат.

Но нельзя стремлений у простых людей отнять.

Учитель сказал:

– Это не Ю ли, кто не стыдится стоять рядом с одетыми в меха лисицы и енота, когда на нем накинут изношенный халат, подбитый сбившейся пенькой?

Коль не завистлив и не жаден,

Что может сделать он дурного.

Цзылу эти стихи повторял всю жизнь.

Учитель на это заметил:

– Для достижения добра этого недостаточно.

Учитель сказал:

– Становится известно, как стойки сосна и кипарис, Лишь с наступлением холодного сезона.

Учитель говорил:

– Знающий не сомневается,

Человечный не тревожится,

Смелый не боится.

Учитель сказал:

– С кем можно сообща учиться, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним идти по пути; с кем можно идти по пути, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним на пути прочно стоять; с кем можно стоять прочно, не всегда годен для того, чтобы вместе с ним применяться к обстоятельствам.

Колышутся, волнуются

Цветы на ветках сливы.

Я ли о тебе не думаю?

Да дом твой далеко отсюда.

Учитель по поводу этих строк заметил:

– Не думает. А если бы думал, то было бы недалеко.

В своей деревне Конфуций казался простодушным и в речи безыскусным, а при дворе и в храме предков он говорил красноречиво, хотя и мало.

В ожидании аудиенции, беседуя с низшими чинами, он казался ласковым, в беседе с высшими чинами – твердым.

В присутствии князя он двигался с почтительным и важным видом.

Когда князь приказывал ему принять гостей, он как бы и в лице менялся, и ноги у него будто подгибались. Он кланялся по сторонам стоящим вместе с ним сановникам, поднимая к груди сложенные руки, при этом его одежда не собиралась в складки, и спешил вперед, растопырив руки, словно крылья. Когда же гости уходили, обязательно докладывал:

– Гости уже больше не оглядываются.

Когда входил в дворцовые ворота, казалось, изгибался весь, словно в них не помещался. При остановке не вставал посередине и проходил, не наступая на порог.

Подходя к престолу, он как бы и в лице менялся, и ноги у него будто подгибались, и слов ему, похоже, не хватало.

Вот, подобрав полу, он поднимался в зал, казалось, весь изогнутый, и, затаив дыхание, словно не дышал. Когда же выходил из зала и спускался на одну ступень, его лицо выражало облегчение и он казался удовлетворенным. Спустившись с лестницы, спешил вперед, растопырив руки, словно крылья, и с благоговейным видом возвращался на свое место.

Когда он держал скипетр князя, то, казалось, изгибался весь, словно удержать не мог. Он поднимал его, словно в поклоне, и опускал, как будто собираясь что-то передать, с трепещущим видом и словно изменившимся лицом он осторожно, как по перекладине, шел мелкими шажками.

При поднесении подарков у него было спокойное лицо, при частных встречах он выглядел довольным.

Благородный муж не носил оторочек из пурпурной и коричневой материи, не использовал розовую и фиолетовую ткани для одежды, в которой ходил дома.

В жару он надевал легкую одежду из тонкой грубой ткани и всегда носил ее поверх рубашки.

Он носил черный кафтан с халатом из каракуля, белый – с дохой из пыжика и желтый – с лисьей шубой.

Для дома у него был длинный меховой халат с коротким правым рукавом.

Во время сна всегда пользовался коротким одеялом в половину своего роста.

Сидел на коврике из толстых шкур лисицы и енота. Когда кончался траур, надевал на пояс все подвески. Всегда носил лишь юбки, сшитые из обрезков ткани, за исключением случаев, когда участвовал в какой-либо торжественной церемонии.

Когда шел выразить соболезнование, не надевал халата из каракуля и черной шапки.

В первый день года всегда являлся ко двору в придворном одеянии.

Когда постился, непременно надевал чистое холщовое белье. В это время ел другую пищу и не сидел дома где обычно.

Он не отказывался от обрушенного риса и измельченного мяса. Не ел скисающего риса, начавших портиться рыбы или мяса. Не ел пищу с дурным запахом и цветом.

Не ел того, что было плохо приготовлено и подано не вовремя. Не ел неправильно разделанного мяса. Не ел без соответствующего соуса.

Пусть даже было бы и много мяса, он избегал съедать его больше, чем риса. И лишь в вине себя не ограничивал, но не был пьяным.

Отказывался от вина и мяса, купленных на рынке.

В еде не обходился без имбиря.

Ел немного.

Участвуя в княжеском жертвоприношении, он никогда не оставлял жертвенного мяса на ночь. В других же случаях он не оставлял его более чем на три дня. И его не ел, если оно лежало более трех дней.

Ел молча; улегшись спать, не разговаривал.

Даже когда ел грубую простую пищу, то всегда приносил из нее немного в жертву и при этом выражал всем своим видом строгую почтительность.